— Знаю.
— Сразу узнал?
— Нет. Я не видел его в лицо. Я потом вспомнил, а сначала не мог понять, хотя голос знакомый показался. Я потом, уже утром, тут, на скамейке, вспомнил…
— …что это голос Лукьянова, — закончил за мальчика Мазин.
Думаю, что именно в этот момент Толя убедился окончательно, что Мазин действительно «человек из милиции». Но сам я был поражен, может быть, и больше, чем мальчик.
— Вы… знаете?
— Я-то знаю. А вот он откуда узнал, что Черновола ты столкнул, а не мать?
Анатолий невольно дернул себя за вихор на затылке.
— В самом деле! Откуда? Я и не подумал.
— Ты кому-нибудь рассказывал?
— Никому!
— А как это вообще произошло? Как ты на пристани оказался?
Теперь, когда Мазин завоевал доверие паренька, вопрос прозвучал почти мимоходом и не вызвал никакого противодействия.
Мальчик только снова опустил голову, его голубые глаза исчезли, остался один ломающийся прерывистый голос.
— Ну, я думал, она за него замуж собралась. Но вы же понимаете? Отец только умер. Он его довел… Как она могла с ним встречаться! Я знал, что они встречаются, хотя они прятались от меня. Короче, я пошел туда… Я знал. Вы скажете, следил, не имел права, они взрослые люди… Ну и пусть, это же был мой отец! Я приехал туда. Уже темно было. Я подошел к пристали. Я не знал, что буду делать. Я тоже понимаю, что они взрослые и им плевать на меня. Я не знал, что сделаю. Они тихо говорили, я не слышал. Вдруг он как крикнет: «Ну, этот номер не пройдет!» И еще он обозвал ее. Я не буду говорить, как.
— Не нужно.
— И ударил. Зло, с размаху. И я тогда сам не свой стал. Я кинулся. Он не ожидал, поэтому и упал. Я даже не помню, как я его столкнул. У меня ничего не было, ни ножа, ни камня, иначе я бы убил его. А так просто налетел и столкнул. И тут на нее посмотрел, а она на меня. И я убежал. Я не испугался, я уверен был, что он выплывет. Мне за нее стыдно было. И я убежал.
Я не мог не верить мальчику и видел, что Мазин тоже согласно кивает головой. Лишь в одном месте переспросил:
— Уверен?
— Да, а что? Он же здоровый был. Он даже…
— Что?
— Ну, голова над водой появилась. Правда, там течение. Его несло, конечно. А что, я его спасать должен был?
Мазин не ответил.
— Мне не до него было. Мне противно было, и я убежал.
— Убежал домой?
— Чтобы взять вещи. Я не мог оставаться дома. С ней…
— Понятно. И рассказать об этом не мог.
— Кому? Зачем это дяде Грише?
— И тем не менее Лукьянов узнал.
— Значит, она.
Мальчик ни разу не сказал «мама».
— Да, выходит, так — больше некому, — согласился Мазин.
— Этот Лукьянов приходил наверняка, он же знал, что они встречались. И она проговорилась.
Я вмешался.
— Она вынуждена была объяснить, что фактически произошел несчастный случай.
Наконец-то все стало на места и объяснилось поведение Ирины. Разве могла она сказать следователю про сына! Ларчик-то просто открылся. Понятно стало, что двигало матерью, от кого исходили гнусные звонки, кто охотился за Толей. А кстати, кто? Где-то в памяти сидела у меня подобная фамилия…
— Игорь, а кто этот Лукьянов?
Ответил Анатолий:
— Деверь или шурин. Я не знаю, как правильно называется муж сестры.
— Бывший муж сестры Черновола, — добавил Мазин.
Нет, это родство мне ничего не говорило.
— Они разошлись?
— Разведены.
— Однако друзьями остались.
— Как видишь. Такая дружба, что Лукьянов решил Анатолия за решетку упрятать.
— Скорее всего, мстить он хотел твоей маме, Толя! Я сказал это и почувствовал, что хочу прервать тягостный разговор, отпустить Анатолия домой и посоветоваться с Мазиным. Что реально грозит подростку? Как помочь ему? Нужен ли хороший адвокат?
Пока я размышлял, Мазин спрашивал:
— Повтори, пожалуйста, фразу, которую крикнул Черновол.
— «Этот номер не пройдет!»
— Да, так ты сказал и прошлый раз. Что бы это могло означать, как думаешь?
Мальчик молчал.
— Не знаешь? Или не решаешься высказать свои соображения?
— Не хочу, — признался Анатолий.
— Это очень важно.
— Ну, стыдно это… Наверно, она хотела, чтобы он женился на ней.
Мазин кивнул сдержанно.
— Может быть, и так. Ладно, пиши. А мы пока с Николаем Сергеевичем тоже позавтракаем. Не возражаешь? Вот и хорошо. Пиши, пиши и не стесняйся пачкать бумагу. Где будешь не уверен, ставь на полях вопросительный знак. Бумага неофициальная. Рабочий документ. Разберемся. Договорились?
И мы вышли на кухню, откуда вкусно тянуло только что сваренным кофе.
— Ну что скажешь, товарищ сыщик? Пригодился старик? — спросил не без гордости.
— Пригодился.
В тоне Мазина мне почудился упрек в нескромности.
— Я шучу, Игорь. Не столь уж я важного мнения о собственной особе и ее роли в разгадке тайны. Тайна-то, между прочим, выглядела слишком таинственно. А ларчик просто открывался, как видишь.
— Вижу пока не все, — возразил Мазин, кладя на хлеб кружок колбасы.
— С профессиональной точки зрения? А я относительно.
— Относительно чего?
— Ну, если хочешь, человеческой драмы. Или, что нередко в жизни бывает, — трагикомедии. Ночь на пристани, зловещие звонки, доморощенные сицилийцы с кляпом — ведь это почти комедия на фоне подлинной трагедии бедных Михалевых.
— Комедия? — переспросил Мазин. — Чудесный кофе! — повернулся он к жене.
— На здоровье. Пейте.
— Да, комедия. Ну, правда, роковая ночь на пристани все-таки жизнь унесла, пусть и мерзавца, однако тут от мелодрамы больше, чем от трагедии.
— А что такое мелодрама?
— Ты всерьез?
— Вполне.
— Могу зачитать по словарю, — предложил я в шутку.
— Зачитай! — попросил он без улыбки.
В некотором недоумении я нашел на полке толстый том и процитировал:
— «Драматическое произведение, герои которого, отличаясь необыкновенной судьбой и преувеличенными чувствами, попадают в неправдоподобные положения…» Проэрудировался?
— Угу, — буркнул Мазин, глотая кофе. — Спасибо. Попадают в неправдоподобные положения? Отлично.
— Рад, что был полезен, — поклонился я, захлопывая энциклопедию. — Но ближе к делу. Что ты можешь сделать для мальчика?
— Именно я?
— Ты, ты! Ты же сочувствуешь ему.
— С чего ты взял?
— Коля, не увлекайся. Так можно далеко зайти.. Например, вообще порвать признание, а мальчишку запереть в твоем кабинете, пока не кончится следствие… и не будет осуждена его мать.
— Позволь! Она-то совсем не виновата!
— Вот суд все и установит. А я, между прочим, завзятый формалист, когда дело касается буквы закона, о чем тебе хорошо известно.
Спорить я не стал.
Толя писал долго. Я успел спуститься и взять из почтового ящика утренние газеты, и мы просмотрели их.
— Вот пишут — всего сорок семь процентов американцев верят в теорию эволюции Дарвина. А ты веришь? — спросил Мазин в своей манере, уходя от моей назойливости.
— Приходится, хотя и не особенно приятно представлять, что, переходя от предка к предку в глубь веков, постепенно обрастешь шерстью и станешь на четвереньки, — ответил я в тон.
— Почему-то всех смущает именно эта фраза. А ты пойди дальше и представь, как в глубине всемирного океана возникла невидимая глазом единственная клетка. Вот где подлинное чудо, ведь она твоя истинная прабабушка, а не макака из зоопарка! Представь, как эта волшебная клетка многие миллиарды лет порождала все более и более сложные создания, пока не дошла до венца творения — Николая Сергеевича Крылова, хотя некоторые его современники, между прочим, до сих пор остаются, увы, макаками, злыми и алчными. А впрочем, зачем мы зверей обижаем? Вот эталоном пьянства стал удав. Сначала говорили, пьет, как лошадь, но, видно, совесть пробудилась, реабилитировали благородное животное, зато безответного удава травим. Узнал бы он, трезвенник, какую мы на него напраслину возвели!
Мазин посмеивался, оба мы, конечно, не столько об американцах, обезьянах и удаве думали, сколько об устрицах, сургуче и капусте.
Наконец Толя вышел из комнаты и протянул Мазину исписанные листки.
— Вот.
Листки действительно пестрели помарками, но писал мальчик крупно и разборчиво, ученическим почерком. Мазин углубился в бумагу.
— Может, набело переписать? — предложил Толя.
Игорь повел головой отрицательно.
— А чем они тебе глаза завязывали?
— Сначала сзади шапку вязаную натянули, а потом, уже в машине, еще каким-то шарфом вонючим перевязали.
— Чем пахло от шарфа?
— Бензином.
— Запах отнюдь не уникальный. Тем более что ты, конечно, шапку и шарф выбросил?
— Да, гадость такая…
— Понимаю, но зря. Хорошо, Толя. Последний вопрос. Он тебе тяжеловатым покажется, наверняка даже тяжелым, но прошу, нужно ответить искренне. Раз уж сказал «а», продолжай по алфавиту. Честно. Обещаешь?
