Ей понадобилось пять минут, чтобы доложить ему о событиях последних часов. Все это время фон Пост хранил гробовое молчание. Дважды пришлось Анне-Марии прервать свой рассказ, чтобы убедиться, что он ее слушает. Она спросила, хочет ли он участвовать в пресс-конференции на следующее утро, но он отказался.
Когда она закончила, он сказал только, что они созвонятся завтра, и отключился.
Некоторое время Анна-Мария сидела неподвижно с телефоном в руке.
Она ожидала, что прокурор по меньшей мере разозлится на нее за то, что она не позвонила ему раньше. В тот момент, когда она, получив сообщение от Ребекки, понеслась в Курраваару вместе с Кристером Эриксоном и Свеном-Эриком Стольнакке.
Пожалуй, ей было бы даже легче, если бы он вышел из себя.
«Чем он занят теперь? – подумала она. – Мучает кота? Жжет самого себя сигаретами?»
Она позвонила Роберту и попросила забрать ее. Пусть ее «Форд» останется на парковке у больницы. Снова начал падать снег, но не страшно, если его заметет. Об этом она подумает завтра.
Муж Анны-Марии ждал ее в машине у приемного покоя. У главного входа уже подстерегали журналисты.
– Дорогая моя, – проговорил он, когда она уселась на пассажирское сиденье.
Она прижалась к нему, и он обнял ее.
– Знаешь, чего я хочу? – спросила Анна-Мария, пока он почесывал ее кожу под волосами, как умел только он.
– Поехать домой и сделать еще одного ребенка?
– На этот раз, как ни странно, нет. Мне так не хватает друга. Я собираюсь завести себе подругу. Если получится.
Карл фон Пост не мучил кота. И он был не из тех, кто прижигает самого себя сигаретами. Если бы у него был личный наставник, тот наверняка бы посоветовал ему сделать выводы из всего произошедшего.
Но фон Пост стоял с телефоном в руке и не собирался делать никаких выводов.
«Этого просто не может быть», – думал он.
Свет уличных фонарей проникал в комнату, и он дернул за веревку жалюзи, так что они с грохотом опустились до самого низа. Он принял две таблетки «Золпидема»[43], запил их тремя стаканами виски и заснул на диване, так и не раздевшись.
Кристер Эриксон сидел за кухонным столом. Часы показывали двенадцать ночи. Врач в больнице дал ему с собой несколько таблеток снотворного, но он не хотел их принимать. Ему обещали позвонить, когда Маркус проснется, и тогда он хотел сразу же поехать к мальчику.
Он вспоминал старую мудрость: то, что не можешь изменить, надо принимать со спокойствием.
Но он не мог заставить себя не думать о Маркусе. Он сидел рядом с ним на краю больничной койки и держал его за руку, пока мальчик не заснул. Затем врач заставила его уйти домой. «Тебе тоже надо отдохнуть», – твердила она ему.
«Все хорошее мы получаем ненадолго», – сказал он самому себе.
Но это не помогло.
Он посмотрел в окно на темный двор, где только вчера сидел в собачьей будке, читая Маркусу вслух перед сном.
«Когда его мать узнает, что он богат, она сядет в первый же самолет, прилетит сюда и заберет его. Я должен радоваться. Радоваться каждой минуте».
Мысли Кристера были прерваны тем, что собаки залаяли и побежали к двери.
За дверью стояла Ребекка Мартинссон.
Что у нее был за вид! В свете фонаря на крыльце глаза ее казались темными впадинами, нос и верхняя губа раздулись и посинели, между бровями виднелся врачебный шов.
– Я приехала забрать Щена, – произнесла она чужим голосом. По ее лицу было видно, что она едва сдерживает слезы.
– О, Ребекка! – проговорил он. – Зайди в дом.
Она покачала головой.
– Нет, – ответила она. – Я хочу поскорее домой.
– Что случилось с Верой? – спросил он.
Она лишь покачала головой. Что-то вдруг кольнуло его изнутри, и он заплакал.
– Она оставляла следы, – выдавила из себя Ребекка. Голос ее звучал надтреснуто. – Майя нашла бы нас.
Хотя плакал он сам, Кристеру хотелось заключить ее в объятия – обнять и держать целую минуту, чтобы хоть как-то помочь Ребекке и забрать хоть часть ее боли.
Она стояла на крыльце под слабым светом фонаря, ее грудь вздымалась, словно она запыхалась.
– Маркус жив, – проговорил Кристер. – Пожалуйста, зайди хоть ненадолго.
– Это не поможет, – проговорила она. – Мне не легче от того, что он жив.
Она наклонилась вперед, прижав кулак к диафрагме, словно пытаясь помешать плачу вырваться наружу, уперлась рукой о перила. Из ее рта вырвался долгий скорбный звук. Надрывный плач, способный сломить человека, поставить его на колени.
– Это не поможет! – зарыдала она.
Затем поняла на Кристера глаза.
– Обними меня! Я должна… кто-то должен обнять меня.
Он шагнул вперед и обнял ее, прижал к себе, чуть покачивая, как ребенка. Прошептал, уткнувшись губами в ее волосы:
– Вот так. Поплачь. Поплачь.
И теперь они оба стояли и плакали.
Собаки вышли на крыльцо и встали вокруг них. Щен просунул нос между колен Ребекки.
Она подняла лицо, ища губами губы Кристера – осторожно, ибо все ее лицо было разбито и болело.
– Займись со мной сексом, – проговорила она. – Трахни меня, чтобы я обо всем забыла.
Он не имел права. Он должен был сказать «нет». Но она обнимала его, да и как он мог устоять? Его руки уже скользнули под ее пальто, под ее свитер. Он втянул ее за собой в холл.
– В дом, – скомандовал он собакам и запер за ними дверь.
Затем взял Ребекку за руки и пошел спиной вверх по лестнице. Ее слезы капали ему на руки. Собаки следовали за ними, как свадебная процессия.
Он положил ее на свою кровать, не желая отпускать ее, не мог отпустить ее. Он ласкал ее – ее нежную кожу и маленькие груди. Она освободилась от одежды и велела ему раздеться. Так он и сделал. Лег на нее, каждую минуту боясь, что она вдруг скажет «стоп».
Она была такая мягкая. Он целовал ее волосы и один уголок рта, который уцелел. Какое счастье, что он не жевал табак.
Она не остановила его, а направила его в себя.
И он подумал, что так нельзя. Но уже совсем потерял голову.
Потом он принес стакан воды и таблетки снотворного, которые дал ему врач.
– А Маркус? – проговорила она, когда он вернулся. – Его мать захочет забрать его теперь, когда он богат?
– Не знаю, – ответил Кристер и протянул ей таблетки. – Вот. Тебе нужно поспать.
– Она захочет получить деньги, – сказал Ребекка. – Чертова стерва! Ясное дело, что теперь он вдруг станет ей нужен.
Увидев его грустные глаза, она замолчала.
– Ты готов был оставить его у себя?
– Да, – тихо ответил Кристер. – С того момента, как я нашел его. Не могу объяснить. Но мне выпало пробыть с ним всего несколько дней. А теперь…
Он тяжело покачал головой.
Она села.
– Одевайся, – велела она. – Я позвоню Бьернфуту и Анне-Марии.
Анна-Мария Мелла, Ребекка, Кристер и Альф Бьернфут сидели в маленькой квартирке главного окружного прокурора. Часы показывали половину второго ночи.
Они сидели в комнате, где располагался как стол со стульями, так и маленький диванчик, и согревались чаем. На спинке дивана висел тренировочный комбинезон Альфа Бьернфута. В ванной стояли лыжи на подставке. Кто-то очень тосковал по снегу, ясное дело.
– Ты спятила, – сказала Анна-Мария Ребекке.
– Она бросила его, когда ему был год, – проговорила Ребекка. – И не желала встречаться с ним даже на каникулах. Я хочу, чтобы эти акции исчезли.
Альф Бьернфут открыл было рот, но снова его закрыл.
– Мы запрем их в банковскую ячейку, – продолжала Мартинссон. – Он получит их по достижении совершеннолетия. Я обещаю отслеживать дела компании – чтобы они не планировали новых эмиссий и других мероприятий, снижающих ценность его акций.
– Эрьяну известно об их существовании, – зевая, проговорила Анна-Мария.
– О том, что они существовали! Но вдруг – ой, куда же они делись? Должно быть, Суль-Бритт их выбросила, поверив, что они не представляют ценности. Если мать Маркуса захочет взять его к себе, то все отлично. Но только в том случае, если она готова забрать его без денег.
– Но ведь она не хочет, – заметила Анна-Мария.
Она повернулась к Кристеру.
– Так ты готов взять на себя заботы о нем? Поверь мне, – продолжала она, – с ребенком достаточно хлопот. К тому же он многое пережил.
– Да, я хочу, – кивнул Кристер. – А его деньги мне не нужны. Мы можем сжечь эти акции.
– Сжигать мы ничего не будем, – проговорил Альф Бьернфут. – Да и что вы собирались сжечь? Я не видел никаких акций.
– Я тоже, – сказала Анна-Мария. – Можно нам теперь пойти спать?
– Да, – проговорила Ребекка, избегая взгляда Кристера. – Может быть, и удастся заснуть.
27 октября, четверг
Карл фон Пост проснулся оттого, что у него кольнуло в груди.
«Проклятье!» – подумал он и потянулся к телефону.
Альф Бьернфут ответил после первого гудка. Фон Пост посмотрел на часы – ясное дело, главный окружной прокурор уже на работе, девятый час.
