Ознакомительная версия.
Глава 45
Разный угол зрения
Глаза человеческие устроены одинаково. Но видят все по-разному. Может, в этом все дело? Может, в этом причина того, что мир — такой реальный и привычный, по сути странен, изменчив и переменчив, лишен совершенства, сложен в самом простом, велик и мал, просторен и тесен.
Например, тот момент, когда к дому на Святом озере приехали «Скорые»…
Кате во всем страшном хаосе происшедшего почему-то особенно отчетливо запомнилось это — как на место приехали врачи. Это означало конец операции. Сама она не пострадала, только шея болела адски после той мертвой хватки. Она видела, как Веру Сергеевну укладывали на носилки, и она стонала от боли, но была живой.
Как со второго этажа бегом и тоже на носилках санитары выносили его… Андерсена… или Мальвину?
Кате хотелось заглянуть в лицо человеку, который лежал на носилках, но врачи не подпускали никого.
— Состояние критическое, до больницы не довезем.
— Носилки в машину, кислородную маску, быстрее, мы ее теряем!
Катя видела, как врачи в «Скорой» захлопнули дверь, машина тронулась с места под вой сирен, вырулила со двора и внезапно остановилась на дороге.
Оперативники побежали узнать, что случилось. Феликс — весь грязный, в пыли, с разбитыми губами — смотрел из окна.
Катя видела только это. Потом оперативники доложили Гущину, что врачи сделали все возможное там, в «Скорой», даже остановились, так как думали, что это в тот миг поможет — полный покой для пробитого пулей сердца. Но пациентка скончалась.
Мальвина?
Или Андерсен?
Если смотреть на все под таким углом зрения, вопрос так и остался без ответа.
Но видят все по-разному, в этом все дело.
ОНА в те краткие быстротечные минуты, когда «Скорая» выруливала со двора на дорогу, была собой.
Она помнила свое имя, данное от рождения — такое нелюбимое — Мальвина. В школе ее дразнили за него много и жестоко.
Она слышала все происходящее вокруг:
— Кислород! Мы ее теряем!
— Подключайте к аппарату!
— Кровотечение не остановить!
Она видела все, но угол зрения был необычен. Она видела как бы сверху: вот на каталке тело — одежда на груди разрезана хирургическими ножницами, рана обложена тампонами. Вокруг врачи.
Это тело Мальвины.
А если посмотреть дальше… в туман, что клубится… там еще одно тело — маленькое, скорченное.
Это тело девочки. У нее светлые, давно не стриженные волосы, клетчатые брючки, кроссовки и розовая замызганная футболка. Девочка вся чумазая, потому что она всегда любила прятаться, хорониться по самым темным углам, где так много пыли и паутины. Это Ласточка. Мальвина всегда, всегда представляла ее себе вот такой — со светлыми волосами, живой как ртуть. Но сейчас она мертвая.
А вот другое тело. В темных одеждах — он всегда носил темное. Возможно, потому, что на нем кровь не так видна. Он ведь любил ее и не хотел пугать.
Мальвина никогда не произносила его имени, но знала, что его зовут Андерсен. Высокий, широкоплечий, очень сильный, с прекрасным голосом — такой красивый мужской голос… когда они разговаривали по ночам, он околдовывал ее, потому что шептал ей на ухо, кричал на весь мир о вечной великой любви.
Рана на его груди в том же месте и тоже обложена тампонами. Сильный могучий мужской торс, как она желала его порой. Как просила его… Но он не мог, он никак не мог… ничего никогда, потому что… так уж вышло с ним… Это вселяло в него дикую ярость и обиду, и злость, и месть. Но Мальвина его прощала — он всегда был с ней, в отличие от того, другого, который бросил ее перед самой свадьбой.
Его глаза… Мальвина никак не могла уловить, запомнить его лица, но ей всегда казалось, что они похожи — он и он, этот и тот, другой… Глаза голубые, порой полные белого огня.
Поднимаясь все выше и выше над ними и над собой, распростертой на носилках, она видела…
Ах, это можно лишь представить, не увидеть — ведь это никогда не происходило на самом деле. Все лишь иллюзия, сотканная из ее грез.
Золотые пылинки в лучах солнца…
Оранжевые блики на чисто вымытых стеклах окон, смотрящих на Моховую…
Аудитория… Белые широкие подоконники, белый мрамор, скрипучие старые ступени, потемневший дуб панелей, запах воска, запах дерева, аромат духов, которыми пользуются студентки, воздух свободы и просвещения, пьянящий как вино…
Всего этого ей хотелось так же сильно, как и любви, но и с этим не вышло…
Только в мечтах, лишь в мечтах, не наяву.
Такой чудесный вечер в старой университетской аудитории. И столько людей пришло, некоторые сидят даже в проходах на ступеньках, отложив сумки и рюкзаки, открыв ноутбуки, слушают ее, записывают за ней, ловя жадно каждое ее слово. Да, каждое слово… Музыку слов…
Данте и Вергилий встречают ЕГО в аду… Да, несет свою отсеченную от тела голову, ибо ОН…
Ибо я даму нашел без изъяна и на других не гляжу, так одичал, из капкана-выхода не нахожу..
Я счастлив, я попался в плен, завидую своей я доле, мне ничего не надо боле, как грезить у твоих колен…
Грезил, отстраняясь от книг, и собирался в путь далекий…
Нога, я помню, подвернулась, едва ступил я за порог, в другой бы раз из суеверья я бы вернулся…
О-о-о-о-о! Вы-со-ко-о-о-о на шкафу стояла глиняная копилка в виде свиньи… о большем ни одной свинье с деньгами не о чем и мечтать… она ведь могла купить все, что угодно…
Театр поставили прямо перед ней… вся сцена как на ладони..
Где-нибудь да надо стоять! — думала плевательница.
А я так хлопаю всем! — сказал пистон.
Кнут заявил, что щелкает только непросватанным барышням…
Все пришли в такой восторг, что даже…
Свинья… да, свинья свалилась со шкафа и разлетелась вдребезги…
И отправилась гулять по свету… И остальные тоже…
Давайте играть в людей, это всегда интересно!
Чей гибок был стан, чей лик был румян, лежит бездыхан…
Я встал на колени… О-о-о-о-о, пусть его тени приют будет дан…
Там, в светлой, светлой, светлой сени райских полян…в аудитории, они… все они смотрели на нее с огромным изумлением.
А она смотрела на них — среди тех, кто в аудитории, те пятеро и один.
Пять девушек и парень. Та из них, что лишилась глаз, пришла в темных очках, чтобы не пугать окружающих.
Они все о чем-то ее спрашивали, задавали вопросы, их интересовала лишь лекция, поэты Плеяды, поэзия трубадуров, но она… она, Мальвина, которая снова была собой полной, не расщепленной на части, слышала лишь их предсмертные крики.
Как же страшно они кричали…
Нестерпимо…
Никакого приюта…
Никакого света…
За это за все.
Мальвина это поняла. И приняла — в последний свой миг она протянула руки темноте.
Порой с течением времени некоторые события представляются еще более удивительными, чем даже в самый первый момент. Хотя и тогда они поражали воображение.
Катя осознала это в ходе своей работы над многострадальной статьей для толстого журнала МВД.
Совершенно небывалая вещь — готовую статью она понесла на рецензию не редактору, нет, а полковнику Гущину, который сроду, кажется, не брал в руки толстых журналов министерства.
Но эту статью он прочел.
За рецензией Катя зашла через два дня.
В окнах просторного гущинского кабинета — первые отблески заката над Никитским переулком.
— Дед наш слег от расстройства, — это было первое, что сообщил Гущин. — Светило психиатрии Давид Гогиадзе. Простить себе никак не может, что проворонил редчайший феномен психиатрии — расщепление личности. Говорили ведь мы ему — так нет, своим авторитетом попер. Если бы тогда во время гипноза…
— Нет, Федор Матвеевич, — Катя покачала головой. — Разве вы не понимаете, с кем мы имели дело? Андерсен не появился бы тогда, никакой гипноз не заставил бы его показать себя нам тут, в полиции. Это означало раскрыть себя, свою тайну. Но не этого он боялся даже. Он страшился, что из-за его появления пострадает Мальвина. А Ласточка его так боялась… она тоже не посмела показать себя тогда.
— Но ты вот в статье пишешь, и я это тоже теперь знаю по материалам дела — Мальвину все эти два года мать Вера Сергеевна держала в частном санатории — лечебнице в Швейцарии. Психиатры тамошние все наблюдали, весь этот феномен. Делали ей это… как называется?
— Электростимуляцию правого бокового сегмента префронтальной коры головного мозга, — сказала Катя. — Я со специалистами из Института Сербского разговаривала — это такой метод лечения воздействия на мозг. Они пытались таким образом разрушить эту третью личность, столь опасную. Но даже это Андерсена не смогло уничтожить, отделить от Мальвины. Он слишком сильно был к ней привязан. Он слишком любил ее, чтобы вот так просто исчезнуть.
Ознакомительная версия.
