— Так вот совсем скоро, в один прекрасный день, он подаст на подпись своему министру список иностранных банков-кредиторов, которым государство и предприниматели в первую очередь должны выплатить свои долги.
— И что ты собираешься с этого иметь? — насторожился Белявский.
— Дело в том, что часть этих первоочередных долговых обязательств уже выкуплены за полцены. Понятно, через подставную фирму. И потому эти долги попадут в мой карман. И заметь, деньги остаются в России. И будут вложены в развитие экономики и благотворительность.
— Не знал, что ты такой патриот…
— Теперь представь, о каких суммах идет речь, если даже мне не хватило свободных средств для их выкупа.
— Уже представил… — пробормотал Белявский. — Беспроигрышный вариант, хочешь сказать? Ну-ну. Знал же, что ты жлоб и ханыга… Но не. до такой же степени?.. Так вот для чего понадобилась статья о наших долгах в твоей желтой газетенке, где черным по белому сказано, будто мы сможем выплатить их лишь в туманном будущем. А я-то думал…
— Не смей так говорить о газете, только что потерявшей лучшего в своей истории ответственного секретаря, каким был Олежка Быстрое… — скорбно ответил Разумневич.
— Желтой, желтой… — отмахнулся Белявский. — И ты не хуже меня об этом знаешь… Сейчас ты используешь гибель своего ответственного секретаря на все сто. Твои клакеры уже подняли истошный крик, будто его убили враги свободы и демократии в России… Ладно. Так что там у нас в сухом остатке? Статьи УК за сознательный подрыв доверия иностранных кредитно-денежных организаций к нашим государственным и частным институтам у нас вроде нет. И потому тебя даже не посадят. Хотя на месте властей я бы тебя расстрелял… Как Хрущев наших валютчиков-первопроходцев. Ну и сволочь же ты, Лева! — искренне восхитился Белявский.
— Я давно вынашивал этот план, — скромно опустил глаза Разумневич. — И только после того, как мне удалось пристроить туда своего любимого племянника…
— О своем любимом внучатом племяннике расскажешь как-нибудь в другой раз, — перебил Белявский. — Подрывать доверие к себе ты умеешь, как никто другой. А как ты собираешься его потом завоевывать? В частности, мое?
— Я только что со всей искренностью рассказал тебе о моем плане… Предложил тебе присоединиться, чтобы хорошо заработать, — взглянул на потолок Разум-невич. — Разве этого мало?
— Пока это только слова. Где детали и подробности — названия банков, даты, цифры…
— Все это увидишь, как только дашь согласие.
— Ах вон оно что! И какова моя доля?
— Зависит от твоего вклада. Сначала скажи, сколько ты сможешь вложить.
— Какова ожидаемая прибыль?
— Боюсь, не поверишь своим ушам, когда услышишь, — усмехнулся Разумневич. — Но ты пойми и другое. Мы должны провернуть быстро и в обстановке строжайшей секретности.
— Но сперва, как мы уже говорили, нам жизненно необходимо провести ротацию кадров, — негромко заметил Белявский.
— Согласен, — ответил Лев Семенович. — Замену я уже подыскиваю, без проблем.
— Пусть этим займется Дима, — махнул рукой Белявский. — Для нас обоих подберет кого следует…
— Нет уж, — качнул головой Разумневич. — Свою челядь я найду себе сам. Чтобы не перегружать твоего Димулю… А пока мы давай сделаем так. Проведем небольшой эксперимент. Если наши шефы безопасности работают на себя, то пусть твой Антон узнает от тебя какую-нибудь информацию, которую ты одновременно передашь мне, но с каким-нибудь ключевым словом. И если я услышу эту же информацию от своего Вадима, все встанет на свои места, и мы примем меры. Причем адекватные. Кстати, есть у тебя человек, в ком ты не сомневаешься?
— Этот, — кивнул на дверь Белявский.
— Ты про нашего гостеприимного хозяина, Станиславского современности? — ужаснулся Разумневич.
— Нет. Через Сашу, — кивнул Белявский. — Он спит с моей женой, я сплю с его подругой, поэтому мы в расчете и он мне предан как собака.
— Что тут скажешь? — пожал плечами Лев Семенович. — Прогресс налицо. Любовный треугольник преобразовался в четырехугольник. И это далеко не предел. Такой, наверно, и будет здоровая-семья нашего двадцать первого века. Ты, Эдя, как всегда, впереди паровоза.
— А ты, как всегда, мне завидуешь, — огрызнулся Белявский.
— Есть немного… Ну, договорились?
— Слушай, а почему не наоборот? — вдруг словно опомнился Эдуард Григорьевич. — Почему не твой Вадим передаст твою информацию моему Антону? — И махнул рукой в ответ на шумный вздох заклятого друга. — Ладно… Только не закатывай глаза. Шуток уже не понимаешь.
Драка, которая вдруг вспыхнула под вечер на Биби-ревском рынке между торгующими там азербайджанцами и местными бандитами, закончилась так же быстро, как и началась. Примчавшаяся милиция увидела только спины разбегающихся, перевернутые лотки и палатки, поломанные столики и стулья возле кафе и среди них два трупа в лужах крови. Оперативники сразу узнали среди убитых азербайджанца, верховодившего в своем землячестве, и русского — бывшего криминального авторитета Колюню.
В спине Колюни торчал нож, который врачи «скорой» вытащили не без труда, под хруст его ребер.
— Вот сволочи, что делают… — вполголоса сказал один врач другому. — Не только ударил, но еще провернул пару раз, смотри, смотри, как искромсал все…
Свидетели, все те же азербайджанцы, гудевшие, как растревоженные осы, видели, как Колюня зарезал их земляка. А вот кто ударил ножом самого Колюню, они, конечно, не видели.
Через несколько часов после случившегося Реваз сел в машину Вадима, поджидавшего его возле Петровского парка, недалеко от стадиона «Динамо».
— Какая-то у тебя сегодня машина чудная… — Реваз опустился на сиденье рядом. — «Шестерка», старая… Ты же только иномарки признаешь?
— Стукнул свою БМВ вчера, пришлось у соседа попросить… Ну так что? — спросил Вадим. — Чем порадуешь?
— Сейчас увидишь… Телевизор захватил, как договаривались?
— Вот, все на месте… — Вадим достал из сумки портативный телевизор фирмы «Саньо». — Включать?
— Включай, дорогой. — Реваз взглянул на часы. — Скоро тебе все за меня и расскажут, и покажут.
Увидев на экране галдящую толпу азербайджанцев на Бибиревском рынке и окровавленный труп Колюни на земле, Вадим присвистнул от восхищения, качнув головой:
— Вот это да!.. Так это ты его ножом? — спросил он негромко.
— Ты ж говорил про него — непревзойденный пером махать! — ответил Реваз. — И что почерк мне поменять надо! Вот я и поменял.
— А как ты там оказался? — не переставал удивляться Вадим. — Да еще в разгар драки?
— Ай, слушай… Какой разгар? — поморщился Реваз. — Секрет фирмы. Неужели сам не понимаешь? Я сам этот твой разгар-базар организовал. Там на меня этот Аликпер попер, ну, что рядом лежит… — Он ткнул пальцем в труп азербайджанца. — А я его до этого задирать стал, и тут Колюня, смотрящий, к нам подошел, типа порядок наводить. Ну, слово за слово, членом по столу, сам знаешь, как бывает… Толпа набежала, Колюня его пырнул, потом на меня, но я в суматохе тоже не растерялся.
— Тебя там видели?
— Конечно, видели, дорогой! — воскликнул Реваз. — Азеры видели. Только кто ментам скажет, если я на их глазах за земляка отомстил?
— Потише, — сказал Вадим, оглядываясь. — Я не глухой. — Он завел мотор. — Народу видишь сколько. Сегодня футбол. «Спартак» с кем-то. Давай отъедем, что ли.
Они объехали стадион, остановились в небольшом тупике.
— Классная работа! — не переставал восхищаться Вадим. — Просто слов нет. Я только одного не понял. Зачем тебе возле Олега нужно было светиться? Ну сделал ты свое дело, иди отдыхай, готовься к завтрашнему трудовому дню. Так нет, обязательно было нужно, чтобы по телевидению тебя там показали…
— Посмотреть хотелось… — признался Реваз. — Жалко его стало. Я только на минуту подошел, глянул: мучается, нет? Хороший мужик был. Не жадный.
— Это ты на что намекаешь?
— Я, Вадик, всегда прямо говорю… Вот когда я эту женщину Лилю в Питере замочил, Олежка потом очень за нее переживал. Его первая любовь. Я уж постарался, чтоб он тоже не мучился, как он за нее просил.
— Ну да, другой бы и не почесался… — согласился
Вадим. — Только ты с твоей чувствительной душой способен на такое сострадание… А как ты хоть оказался у Олега в машине? Или тоже секрет фирмы?
— Вопросы у тебя сегодня какие-то странные, — качнул головой Реваз. — Забыл уже? Ты ж мне сам говорил, к какому часу его вызвали в прокуратуру. Правильно? А времени в обрез. Ну, приехал я к его редакции. Он выходит, меня увидал — сколько зим, сколько лет, то-се… Ты, спрашивает, ко мне? — Реваз тяжело вздохнул. — К тебе, отвечаю. К кому ж еще… Потолковать бы надо, душу отвести. Некогда мне сейчас, говорит. Или, мол, ладно, садись, по дороге все расскажешь.
