— Оля, страшно-то как! Я думала, что сойду с ума… Надо спасибо сказать этой Дунаевой уже за то, что она вывезла меня из Болгарии…
— Она собиралась осчастливить вас этими фотографиями, — заметила Ольга.
— Но не успела же…
— Она действовала не одна, за ней стоит тот, кто ей это поручил: непосредственно заказчик и ее хозяйка…
— Откуда ты знаешь про хозяйку?
— Маша, я должна тебе кое-что рассказать…
Свой возраст она называла «сагановским», но никак не «бальзаковским». Это был элегантный, раскрашенный теплыми осенними, красно-оранжевыми пылающими красками возраст, когда женщина светится вся изнутри, когда глаза ее горят долгим умным пламенем, а тело отдает и принимает жизнь полнокровно, со звериной жадностью, прощаясь с драгоценной коллекцией всех чувств, связанных с наслаждением. Она не верила молоденьким женщинам, уверяющим всех (а на самом деле — только себя), что можно получить удовольствие с перезрелым, лысеющим мужчиной, успевшим растратить все свои мужские силы с многочисленными женщинами. Старик, если он исключительно богат, хорош лишь своим банковским счетом да умеренностью в любви. Что же касается настоящих чувств, то женщине, в каком бы возрасте она ни находилась, требуется молодой и сильный мужчина. Это закон природы. И она, женщина со скромным и коротким, как стежок белошвейки, именем Нина, знала этот закон и любила своих немногочисленных молодых любовников. Она вела жизнь тихую, размеренную, никогда никуда не спешила, если это, конечно, не было связано с работой, и со своими мужчинами обращалась бережно, нежно. Последняя ее любовь, молодой мужчина по имени Герман, сделала Нину почти счастливой. И не потому, что Герман не был альфонсом. Герман, как ей казалось, любил ее, был сильно привязан к ней и, даже засыпая, держал ее за руку. Чистый и восторженный, он видел в ней свою мечту, он боготворил ее, этот начитанный и романтичный мальчик, и она, по горло утонувшая в тяжких черных грехах, с ужасом думала о том, что рано или поздно все раскроется, и он бросит ее, убежит от нее, отплевываясь, как от ведьмы, жабы, ядовитой змеи…
Они благоразумно решили сдавать его квартиру, и Герман еще полгода тому назад переселился к Нине. Ей было сорок семь лет, ему — на двадцать лет меньше. Обворожительный шатен с мягкими волосами, карими глазами и нежной улыбкой, он нравился многим женщинам, но всем в многомиллионной Москве он предпочел ее, тихую ласковую женщину, закрашивающую свою седину и время от времени делающую подтяжку лица… Стройная, с длинными золотистыми волосами, утонченная женщина, с которой ему было не стыдно появиться в Большом театре (она предпочитала оперу, он — балет), Нина вызывала в Германе, помимо любовных чувств, еще и эстетические. Он словно не замечал тонких морщин на высоком выпуклом лбу, утренних припухлостей под глазами. Все казалось ему в этой женщине идеальным, женственным, божественным. Ему нравилось, как она двигается, как пьет чай, как смотрит на него долгим, любящим взглядом, словно прощаясь…
Скажи, ты ведь не бросишь меня? Он так часто произносил эту фразу, не понимая, как эти слова питают ее чувства, как придают ей силы и заставляют еще больше ценить свою последнюю, как ей казалось, любовь. Разве мог он предположить, что эти же слова готовы сорваться и с ее языка, что это она находится в постоянном страхе потерять его… Внутренняя ее жизнь уже почти готова к очищению, осталось совсем немного, и она отойдет от своих дел, откажется от той власти и того образа жизни, которые она выдумала для себя сама, от отчаяния… Да и стоит ли подбирать слова в свое оправдание, когда их не существует? Герман не такой человек, чтобы выслушивать весь этот бред, выносить эту грязь. Он подарил ей свою любовь, свою молодость, она же ему — свой страх одиночества и свою ложь. На этом грязном фоне ее любовь потеряет свою значимость, и, думая об этом, Нина страдала, а иногда, по ночам, покинув теплую свою постель, плакала, глядя в окно… И ей казалось, что все люди вокруг чистые и счастливые, и только она одна тонет в густой и черной жиже лжи…
…Пришли из театра, разделись, и Герман попросил чаю.
— И Мартиросян хорош, и Гаврилова, правда, Герман?.. — щебетала, иначе и не скажешь, Нина, заваривая чай на кухне. — Я знаю, тебе больше нравится Семенина в «Иоланте»… Ты где, милый? Почему молчишь? Ты не в ванной?..
Герман не отвечал, и встревоженная Нина заглянула в комнату. Герман замер с галстуком в руке возле столика, на котором стоял телефон, внимательно прослушивая сообщения автоответчика. Он повернул голову и некоторое время молча разглядывал Нину. В другой раз он бы непременно заметил вслух, как красиво уложены у нее волосы и как идет ей это черное открытое домашнее платье. Но сейчас он собирался ей сказать что-то очень важное и очень неприятное, что выведет ее из равновесия… Как хорошо, что в руках ее нет ни чайника, ни чашки. Не то разбила бы… Герман никогда ее не расстраивал, он места себе не находил, если она плакала. И хотя это случалось крайне редко, он всегда сильно переживал за нее и злился на тех, кто довел ее до слез. Он по-настоящему, сильно любил эту женщину и знал, надеялся, что проживет с ней до самой смерти. Больше того, он уговорит Нину родить ему ребенка, тем более что она вполне здорова, так, во всяком случае, сказал ее доктор…
— Нина, ты только не волнуйся, это не касается тебя… Позвонила одна твоя знакомая, кажется, ее зовут Лера… Ее сестра и твоя подруга Вика Истомина… умерла… Сегодня днем…
Нина смотрела на Германа широко раскрытыми глазами. Ну, вот и все. Главный свидетель исчез. Сам по себе. Умерла. В это невозможно было поверить. Умерла сама. Нина даже пальцем не пошевелила…
— Гера, а как она умерла? — спросила она чуть дыша, с трудом осознавая случившееся. — Как? Она не сказала?
— У нее случился инфаркт… Это же простое сообщение на автоответчике, понимаешь? Два слова, и все. Можешь сама послушать…
— Нет, это не требуется. Я сама должна позвонить Лере.
Лера была единственным близким человеком Виктории. И, что самое главное, она не была посвящена в дела сестры.
Вика умерла. Где? Неужели в Болгарии? Она вчера звонила и сказала, что Карина может быть довольна: заказ выполнен, ее муж умер. И тоже, кстати, от инфаркта. Карина. Одна из самых близких ее заказчиц. Молодая стерва, прибравшая к рукам состояние брата, а теперь и мужа. Ничего не боится, говорит прямо, глядя в глаза и нисколько при этом не смущаясь. Платит за услуги огромные деньги, зная, что в случае успеха (а о неуспехе и речи идти не может, фирма гарантирует) она получит в сто, в тысячу раз больше. И руки у нее останутся чистыми. Ни капли крови — таков девиз этой мощной системы. Нехорошая, просто отвратительная, пошловато-приземленная мысль сдунула траурную пыль с крышки пока еще не существующего гроба Вики: как же все-таки хорошо, что она успела довести дело до конца, что муж Карины преставился. На этот заказ ушло больше двух недель, плюс подготовка, визы, деньги… Этот господин любил проводить отпуск в Болгарии, поздней осенью в Созополе, где у него уже были друзья из местных рыбаков, они ловили какую-то особенную рыбу, сезонную… Карина настаивала, чтобы его слабым сердцем занялись именно в Созополе, подальше от дома, и чтобы никому в голову не пришло, что молодая жена приложила к этому руку… Умная девочка, ничего не скажешь. А чем она лучше меня?
Они тщательно подготовились: Вика отправилась в Созопол с целой группой доверенных лиц. Выплатила ли она им гонорары? Расплатилась ли с ними?
— Она была тебе очень дорога?
Герман обнял ее сзади, поцеловал затылок, прижался крепко.
— Что будешь делать? Думаю, нам надо как-то помочь с похоронами…
Он имел право так говорить, потому что, во-первых, был знаком с Викой, во-вторых, он достаточно зарабатывал, чтобы предложить помощь. В-третьих, он любил Нину и готов был сделать для нее все, чтобы только облегчить ее страдания. Пусть это выразится помощью умершей подруге.
— Я сейчас позвоню Лере…
Но Лера приехала сама. Опухшая от слез и удивительно похожая на свою родную сестру. Герман принес ей пепельницу, поставил перед ней стакан с холодной водкой. Нина мысленно умоляла его об одном: уйди, пожалуйста, из кухни, не слушай, как мы будем говорить о Вике, это наши женские дела…
И он ушел. Тактичный и воспитанный мальчик, погладил убитую горем Леру по голове и ушел, при этом еще, лапушка, извинился, сказал, что не хочет им мешать.
— Она приехала в Москву, я ждала ее дома, даже стол накрыла. Она сказала мне, что может приехать не одна, что познакомилась в Созополе с одной милой девушкой, которая оказала ей какую-то услугу… Ты знаешь, моя сестра была довольно-таки практичным человеком и абы кого в дом не привела бы, стало быть, девушка действительно пригодилась ей там, в Болгарии…
