вязания у телевизора, в звуки компьютерных «стрелялок», доносящиеся из Сенькиной комнаты, что защемило сердце.
— Пил, — покаялся ребенок, — две банки. Это не смертельно?
«Не смертельно» — подумала она. А сама сказала:
— Две банки?! Сенька, если ты будешь пить столько пива, у тебя отрастет кругленькое пивное брюшко. И представь, как это будет выглядеть с твоими тощими ножонками. Не хихикай, не хихикай!
— Ма, я просто ужасно рад тебя слышать. Ты когда вернешься?
— Пока не знаю. Придется тут немного дольше задержаться. Я скучаю, Сенька…
— Я тоже скучаю. А море от тебя близко?
— Близко. Метров пятьдесят.
— Везет. Поедем на следующее лето вместе на море?
— Поедем, детёныш. Обязательно поедем.
Кто-то заглянул в библиотеку, но, увидев, что она разговаривает по телефону, заходить не стал.
— Обещаешь? — обрадовался ребенок. — А как же в институт поступать?
— Вот поступишь, и поедем. В августе.
— А если не поступлю? — взволновался Сенька.
— Если не поступишь, тогда тем более поедем — нервы лечить. Сенька, ты там не сильно скучай, и пивом не злоупотребляй. Тете Тане передавай привет. Отец звонил?
— Не звонил, не приезжал — тишина, как в танке. Тебе уже пора? — в трубке послышался вздох.
— Пора. Целую тебя, лохматик.
Она положила трубку и некоторое время сидела, почти бездумно рассматривая книжные полки. Потом выковыряла из одной из них томик Мика Спиллейна и отнесла его в свою комнату. Голова, кажется, уже не болела, и Женя решила, что на пляж она все же отправится. Вопреки всему.
Ещё утром гладкая, как шелк, вода теперь слегка подернулась рябью от налетающих порывов ветра, пока ещё слабых и нерешительных. Женя бросилась в море, словно прося у него прощения за то, что в прошедшие дни испытывала к нему неприязнь. Море ни в чем никогда не виновато — оно слишком огромно, чтобы различать, кто копошится и погибает в нем: хомо сапиенсы или глупые креветки и медузы, оно привыкло к миллионам ежеминутных смертей и принимает их с царственным равнодушием. И нет в нем никаких перемен оттого, что ещё чья-то жизнь растворилась в соленой воде.
На пляже она была в полном одиночестве, никто не собирался присоединяться. Ну и пусть! Ей достаточно солнца, моря и собственных мыслей.
Женя вышла на берег, встрепала мокрые волосы, чтобы быстрее сохли, и растянулась на полотенце. Загорать она не любила, но хотелось вернуться домой хоть с какими-то следами южного солнца на коже. Мгновенно навалившаяся горячая истома расслабила все мышцы, тело словно таяло и плавилось, а глаза заволокло золотым туманом. Блаженство…
Мысли тоже начали растекаться, Женя ещё пыталась на чем-то сосредоточиться, но теплая дрема поглотила все её усилия. О чем-то она не успела подумать, о чем-то важном, замеченном совсем недавно, очень странном. О чем? Вопрос испарился, словно капля воды с её спины, и наступил полный покой, которого ей так хотелось.
— Эй, соня, ты так совсем сгоришь! — кто-то топтался рядом, хрустя галькой. Голос был Митин. — Да Женька же! Нельзя спать на таком солнцепеке!
— Отстань! Мне хорошо, — Женя все-таки перевернулась на спину, нашарила свалившуюся с головы косынку и накрыла ею лицо.
— Ну и балда ты, Шереметева! — посетовал голос Ольги. — К вечеру будешь красная, как шкварка!
— Шкварки, вообще-то, коричневые, — уточнил Митя.
— А она будет красная шкварка. И пузырями пойдет, — злорадно сообщила Ольга. — Ладно, Мить, пусть полежит, а мы пока окунемся. А потом как следует обольем морской водой эту самоубийцу. Хорошее средство, чтобы разум вернуть.
Некоторое время они ещё переговаривались, потом голоса удалились. Купаться ушли. Женя, решив не дожидаться от друзей обещанного холодного душа, уселась по-турецки и огляделась. Солнце уже начало клониться к закату, но все ещё было обжигающе-жарким. Ветер опять стих, но появились небольшие, медленные волны, с легким шорохом набегавшие на берег. На террасе Женя заметила Васю, из-под руки глядящего в сторону моря. И на балконе, как всегда, маячила пушистая голова Инги.
— Ну и как ты? — подбежала мокрая улыбающаяся Ольга, обошла вокруг Жени, посмотрела на её спину. — Обгорела, конечно, но не сильно. Жить будешь.
— А Митька где? — забеспокоилась вдруг Женя, припомнив недавний разговор и желание Палия попасть на соседний участок.
— Да никуда не делся твой Митя, — Ольга подчеркнула слово «твой», — вон, за пирсом плавает. А у меня что-то нога разболелась, суставы, наверное, к перемене погоды ноют. Старенькая я уже.
— Ну-ну, старушка, — ухмыльнулась Женя, — ты полегче! Забыла, что я тебя на два месяца старше?
— Слушай, — предложила Ольга, подтаскивая лежак и укладываясь на нем, — а давай мы мою Ингу и твоего Сеньку поженим! И будут у нас внуки общие, и будем мы образцово-показательными бабушками…
— А что у Инги с шеей? — неожиданно спросила Женя.
— А что у неё с шеей? — удивилась Ольга. — Поцарапала где-то, теперь воротником прикрывает. Я ей по шее не давала, если ты это имеешь в виду. Я вообще на редкость демократичная мамаша и рукоприкладством не занимаюсь.
— Ладно, демократичная мамаша, пойду я тоже поплаваю немного.
— Вот-вот, остынь немного, — пробормотала Ольга, озабоченно роясь в пляжной сумке. — И куда это я очки подевала?
Женя прошла по пирсу и нырнула в воду. Они устроились на пляже слева, почти у самой ограды, подальше от того самого места. И плавали тоже тут, словно поделив и море, и берег незримой чертой между пирсами.
Открыв под водой глаза, она увидела дно, уходящее в прозрачную темноту, к камням, поросшим бурыми водорослями, пару больших медуз и шарахнувшуюся в сторону рыбью мелочь. Слегка размытый и пронизанный солнечными лучами подводный мир до боли напомнил о детстве, когда она вот так же плавала, вылезая на берег с покрасневшими глазами и переполненная счастьем. Вернуть бы это ощущение…
Она проплыла столько, сколько смогла, вынырнула и увидела Палия, спешащего ей наперерез размашистым кролем.
— Нет там никаких собак, я не видел! — сходу сообщил он Жене.
— Если майор сказал, значит, есть. Зачем ему врать?
— Может всё-таки попробовать прямо сейчас там высадиться? Неохота ждать до ночи.
— Митька, мы же договорились! И потом — как ты объяснишь свой визит? Приплыл, дескать, расспросить про русалку?
— Ну, в общем, да — так и скажу. А что?
— А то! Представь себе, пришлепывает к даме мужик в одних трусах и просит рассказать про русалку. Какой бы экзальтированной она не была, в её глазах ты будешь выглядеть просто чокнутым.
— Да уж…, — расхохотался Палий, едва не наглотавшись воды. — Значит, как стемнеет, приходи на пирс, — продолжил он, отплевавшись. — Только из девчонок никого с собой не
