возможно, кто-то думает иначе. Или есть ещё какие-то причины желать тебе смерти. Думай.
— Да я уже думал. Не поверишь, полночи перебирал все свои грехи. Я, конечно, не сахар и совсем не подарок, но всегда старался держаться подальше от криминала. У меня ведь жена и сын. Бывало, всякое предлагали…
— А с тем же Скляровым не может быть связано? Я так поняла, что он тот ещё тип.
— С Глебом у меня абсолютно чистые дела. Исключено. Я майору вчера сразу назвал имена тех, кто мог бы на меня зуб иметь. Он проверяет, но их-то никого в ту ночь на участке быть не могло. Разве что с вертолета по лестнице на террасу спустились.
— Тогда другой вопрос — кто знал о мастерской?
— Да кто угодно! Все, кто тут хоть раз бывал. А в тот, первый вечер за ужином Митька пожаловался, что у его машины мотор барахлит, стучит что-то там. Ну, я пообещал, что мой механик посмотрит. А потом, как дурак, хвастался, что у меня целая автомастерская на дому. И про станки тоже что-то плел.
Женя вспомнила, что такой разговор действительно был, только её такие вещи мало интересовали, и она пропустила его мимо ушей.
— Ну, тогда я не знаю, Борь, — пожала она плечами. — Вообще, я ничего в этой истории не понимаю. Если о причинах Крыськиного самоубийства знал один Вася…
— Митька тоже мог знать, — горячо перебил её Борис.
— Митька? — Женя вытаращила глаза в изумлении.
— Именно Митька. — Борис помолчал. — Помнишь ту историю с великим уходом Дмитрия Палия из родных пенат?
Женя помнила. Случилось это в начале третьего курса. Они встретились после каникул, и всем немедленно приспичило закатить по этому поводу вечеринку. Как назло, в это время ужесточили пропускную систему в общежитии, и попасть туда в полном составе не удавалось: Дина, Борис и Митя были «городскими», провести их мимо бдительного вахтера не удалось, а все окна первого этажа неожиданно оказались зарешеченными — и где только денег взяли. Тогда Митя предложил поехать в мастерскую его отца, тот как раз был на даче. Пару раз они уже устраивали в огромном помещении под крышей старого четырехэтажного дома весьма удачные пирушки. Неудобство составляли громоздящиеся повсюду подрамники с холстами, которые имели дурную наклонность падать от малейшего прикосновения. Зато в мастерской была сохранившаяся с прежних времен изразцовая печь, которую в холодное время топили всяким деревянным хламом.
Веселье было в самом разгаре, и вся компания лихо отплясывала при свечах под ритмы «Бони Эм», когда дверь открылась, и появился Александр Викторович. Кто-то, ничего не замечая, продолжал ещё скакать, а кто-то в темноте шарахнулся от неожиданности. Раздался грохот. Что было дальше — неприятно вспоминать. Холст с почти законченным портретом, который Александр Викторович писал на заказ, оказался безнадежно порванным и размазанным. Кто-то ещё пытался оправдываться и защищать Митю, но скандал случился нешуточный. У обоих Палиев характеры были взрывоопасными, и когда младший, злой и всклокоченный, через полчаса спустился к поджидавшей его у дома компании и заявил, что домой ночевать он не поедет, никто особо не удивился. Пару недель Митя кантовался на даче у Дины, а потом сердобольный декан выхлопотал ему место в общежитии, где он и обитал почти до весенней сессии в комнате по соседству с Васиной. А стены между комнатами были сделаны чуть ли не из фанеры — практически каждое слово слышно.
— Теоретически, слышать мог, — пришлось согласиться Жене. — Но ведь в тот день наша группа с утра сидела на семинаре по истории градостроительства.
— И Митька на нем присутствовал?
— Погоди, дай вспомню. Тот день совершенно сумасшедшим был. На семинаре мы сидели с Марком сзади, а Митя… Точно, он сидел впереди и наискосок! Ольга может подтвердить, они резались в морской бой. Баруздин ещё злился, что половина группы не явилась, а те, кто пришел, дурака валяют. А потом мы были на лекции вместе с вашей группой. Вспомни, вы ещё с Марком и Митей опоздали, потому что ходили в пирожковую.
— Ну и память у тебя, — изумился Борис. — Феноменальная!
— Знаешь, такие дни потом и захочешь забыть — не сможешь.
— Да уж…
За окном громко захохотала чайка, и оба вздрогнули.
— Ладно, пойду я, отдыхай, — поднялся Борис.
Когда дверь закрылась, Женя снова повалилась ничком на кровать. Господи, какими же они оказались беспомощными и растерянными. Все. И Борис, и Митя, и она сама. Да и остальные тоже. А казалось, что жизнь и доставшееся им сумбурное время должны была их закалить и приучить к умению постоять за себя. А получается, что ни за себя, ни за других постоять толком не выходит. Но сейчас ей уже откровенно хочется, чтобы того, кто убил Вершинина, никогда не нашли. Пусть после этого они уже не смогут до конца доверять друг другу, пусть на том, что их связывало столько лет, появится тень недоверия и подозрительности. Только бы все выбрались из этой истории без потерь. Вряд ли они теперь будут встречаться так беззаботно и радостно, как раньше. Возможно, они уже никогда не захотят встретиться. Это не слишком большая цена за чью-то судьбу. Что-то она хотела сегодня сделать, что-то нужно было сделать обязательно. Позвонить Сеньке! Сейчас она ещё немножко полежит, не глядя на этот мир, а потом пойдет и позвонит сыну.
Через несколько минут Женя заставила себя встать и спуститься в холл. В библиотеке было пусто, и она уселась к аппарату, стоявшему на специальном столике. Забралась с ногами в кресло, набрала номер и приготовилась ждать — Сенька обычно не торопился взять трубку. Но на этот раз ответил почти сразу.
— Детёныш, это я, — виновато сообщила она.
— Объявилась! — радостно завопил ребенок. — И куда ты пропала?! Я тут уже на ушах стою. Уехала — и с приветом! Трудно было позвонить?
— Сенечка, милый, ты только не ругайся. Я всё расскажу, когда приеду. Как ты там?
— Я-то нормально, научился варить суп с вермишелью и жарить омлет с сыром. Не волнуйся, я тут не погибну, — солидно сообщил сын. — Денег ещё полно, даже тете Тане сто рублей занял, до её пенсии. Она ко мне заходит с ревизиями, бдит. Должна настучать, что я пиво с Костиком пил!
— А ты пил? — Женя хотела рассердиться, и не смогла. Она представила Сеньку, лохматого, ещё по-мальчишески нескладного, сидящего с телефонной трубкой на столе (ну что за дурная привычка — вечно усаживаться на стол!) и едва не расплакалась. Так захотелось домой, в привычное расположение вещей, в вечерний уют
