– Но из дома никто не выходил? Вы это точно помните? – прервал ее Вирхов.
– Как есть никто, драгоценный пан, ни одна душа живая не выскользнула. Жильцы мои порядочные, богомольные. Все отправились службу до утра стоять пасхальную... Только господин Закряжный с гостями изволил явиться...
Даже откровенный испуг не мог стереть яркие краски с ее лица, на котором особо выделялись полные вишневые губы.
– Наши люди проверят все ходы и выходы, – безнадежно вздохнул следователь. – А есть ли в доме чердак? Заперт ли он?
– Чердак заперт, – ответила черноглазая домовладелица, – и ключ хранится у меня. Никого туда не пускаю. Оконце чердачное разбито, да все недосуг вставить.
– Проверим и чердак, – заявил следователь и продолжил дознание: – А почему вы, госпожа Бендерецкая, утверждаете, что убийца – именно Роман Закряжный? – Он бросил жесткий взгляд на окаменевшего художника. Тот стоял у портрета Петра Великого, рядом возвышалась тучная фигура околоточного.
– Да кость-то баранья – его! – воскликнула домовладелица. – Я ее у него на кухне видела, еще подивилась – зачем она?.. Да и господин Закряжный не отрицает, что кость его.
– Хорошо, хорошо. – Вирхов, плотно сжав маленький рот, оглядел собравшихся в помещении людей. Женщины застыли на стульях. Мужчины напряженно следили за беседой, стоя чуть поодаль от стола – Можете идти к себе. И отдайте ключ от чердака моему помощнику, Павлу Мироновичу, он вас проводит.
Дородная брюнетка с пухлыми щечками, сопровождаемая застенчивым молодым человеком, покинула мастерскую.
Карл Иванович чувствовал подступающую дурноту. Полчаса назад он спускался с художником в квартиру двадцатилетней мещанки Аглаи Фоминой и тот, мыча и запинаясь, сознался, что полированная баранья кость, коей размозжен череп жертвы, находилась прежде у него. Сейчас в квартире работают эксперты, фотографы, полицейский доктор – увы, для полиции нет праздников. После дактилоскопической экспертизы , очевидное – виновность Закряжного – подтвердится наверняка.
Вирхов проводил первоначальное дознание подальше от трупа: осмотреть место преступления и жертву он уже успел, а здесь, в мансарде, и просторней, и воздух чище, не стоит мешать экспертам и фотографу.
– Итак, господин Закряжный, подойдите ближе, – пригласил устало Вирхов и, дождавшись, когда подталкиваемый околоточным массивный усач переместится пред его светлые очи, спросил: – И как же ваша баранья кость стала орудием убийства?
– Богом клянусь, не знаю. – На широком лбу художника, у висков, выползая из-под жесткой черной шевелюры, набухали голубоватые жилки.
– А когда вы видели ее в последний раз?
Подозреваемый замялся, глаза его виновато забегали и остановились на мертвенном лице мистера Стрейсноу:
– Не помню, – промямлил он.
– А зачем вы вообще держали у себя дома полированную баранью лопатку?
Художник, не спуская глаз с англичанина, пожал могучими плечами Растерянность этого крупного человека выглядела по меньшей мере странно.
Сэр Чарльз стоял недвижно, его ледяная невозмутимость и полуприкрытые глаза томили художника.
– Где вы ее обычно хранили? – продолжал наступление Вирхов.
– Где придется, – с трудом выдавил из себя портретист.
Озадаченно помолчав, Вирхов спросил:
– Ну, а откуда она у вас взялась, вы, надеюсь, помните?
– Из бараньего рагу. Аглаша к Рождеству готовила.
Доселе бледное костистое лицо допрашиваемого побагровело.
Среди затаивших дыхание свидетелей предварительного дознания пронесся невольный вздох – несчастная Аглаша погибла от орудия, принесенного в дом ее собственными руками!
Поняв, что с бараньей лопаткой ясности он не добьется, по крайне мере теперь, Вирхов повторил прежний вопрос:
– Когда вы видели последний раз мещанку Фомину?
– Вчера вечером, еще до того, как она отправилась на службу, – нехотя признался Закряжный, отведя наконец взор от окаменевшего англичанина, и уставился на вернувшегося в мастерскую застенчивого помощника следователя. – Аглая Ниловна помогала мне подготовить стол для разговления, одарила куличом...
– А сами вы заходили к ней? – спросил Вирхов.
– Да, – смутился художник, – она как раз на службу собиралась.
– А с какой целью вы к ней заглядывали? – напирал Вирхов.
– Из любопытства... – казалось, к художнику постепенно возвращается дар речи, – заметил я как-то, что вышивает она золотыми нитями на холсте – обычном, но очень большом, – какие-то слова... Одно разобрал – что-то вроде Донского... Все подшучивал над ней, старался выведать... Не о Дмитрии ли Донском идет речь? Думал, заказ какой-нибудь из церкви, да само полотно скромное, безыскусное... Любопытство заело...
– Из любопытства и лишили ее жизни при помощи бараньей кости? – Карл Иванович оценивающе рассматривал вероятного преступника, приходя к выводу, что силы в этом человеке достаточно, чтобы лишить слабую женщину жизни с помощью столь нетривиального оружия.
– Господин следователь! Не убивал я Аглаю! И зачем? – В возмущении художника проскальзывало что-то неестественное, деланное.
– Мотивы убийства мы выясним, – прервал его Вирхов. – А вот почему вы в шлеме, милостивый государь? Что за маскарад?
– Фотографировался в нем... А купил у старьевщика, дешево. Думал, пригодится для какой-нибудь модели... Потом, позже. Сейчас-то я только заказы на Петра Первого исполняю.
– Вижу-вижу, – обвел взором стены помещения Вирхов. – А как вы объясните, что тот холст со словами, о котором вы изволите рассуждать, при осмотре места происшествия не обнаружен?
– А никак... – Художник потеребил свой вислый ус. – Был он, в пятницу видел.
– Так-так, вчера. А был ли он сегодня, вы не знаете?
– Нет, господин следователь, не знаю, – опустил голову Закряжный.
– Странно... А не заговорила ли в вас преступная алчность? – Следователь встал со стула и начал расхаживать перед допрашиваемым. – Если холст забрал заказчик и заплатил за него, то не на денежки ли вы и позарились? По вашему жилью не скажешь, что вы сильно преуспели в материальной сфере жизни.
Вирхов выразительно обвел глазами комнату, софу под дешевеньким покрывалом, точно таким же, какое он видел в комнате убитой, стол со скудноватой трапезой.
Художник остановившимся взором смотрел на дознавателя. Околоточный, нетерпеливо переминающийся около него огромными ножищами в сапогах, на которые были напялены галоши с прорезями для шпор, решился подойти к следователю и что-то виновато прошептал ему на ухо. Вирхов недовольно кивнул и, дождавшись, пока полицейский выйдет из мастерской, продолжил:
– Вы убили беззащитную женщину. Ограбили ее, забрали денежки и как ни в чем не бывало отправились на пасхальную службу. Пригласили гостей, как я понял, завлекли их в свою мастерскую, инсценировав праздник и творческое вдохновение. Причем дверь на лестницу оставили открытой. Так, чтобы подозрение могло пасть на любого из здесь присутствующих...
– Ну уж нет... – возразил неуверенно художник. – Да и все мои гости могут подтвердить, что я стучал в дверь Аглаи, хотел, чтобы она с нами села разговляться...
– Вы могли это предусмотреть, чтобы обеспечить себе алиби, – отрезал Вирхов. – Хотя все могло быть и по-другому. Может быть, вы использовали бедную женщину для помощи по хозяйству, а также искушали ее амурными поползновениями. Может быть, вы ее убили не из-за денег, а из чувства ревности? Может быть, она отдала свое сердце другому?
– Насколько мне известно, у Аглаи не было ни друга, ни жениха.
– Но мужчины-то к ней ходили, – утвердительно произнес Вирхов.
– Только заказчики, – сопротивлялся допрашиваемый, – и вполне солидные люди.
– Вы знаете кого-нибудь из них?
– Последнее время бывал только господин Крачковский. Я его не видел, но Матильда Яновна как-то говорила мне, что ее соотечественник зачастил, отзывалась о нем как о приятном господине.
– А что заказывал поляк Аглае?
– Вроде халат расшитый хотел, Матильда точнее знает.
– А что вы имеете против него?
– Да я никогда его в глаза не видел! – чуть на плача вскричал Роман Закряжный. – Богом клянусь!
Вирхов поморщился.
– А теперь объясните мне, почему вы, войдя с гостями в мастерскую, оставили дверь на лестницу незапертой?
– Забыл, запамятовал, – зачастил подозреваемый, – на меня облик господина Стрейсноу подействовал. Такое разительное сходство с императором Петром Великим!
При упоминании своего имени англичанин встрепенулся, но Брунгильда легким кивком успокоила его.
– И вы квартиру свою не покидали? – продолжил -Вирхов.
– Нет, господин следователь, не покидал! – заверил его художник. – Был с гостями. Только на кухню за студнем да за посудой сбегал.
– Так-так, – протянул следователь. – И как долго вы отсутствовали?
