Ознакомительная версия.
— Что такое? — спросила Диана.
На ней был коротенький свитер, широченные холщовые брюки на бедрах и пиджачок из синтетических черных перьев.
— Что? — повторила она. — В чем дело?
— Ни в чем. Я только сказала, что твоим визави будет министр. Член правящего кабинета.
Диана пожала плечами:
— Мне плевать на политику.
Сибилла снизошла до улыбки и открыла дверь в гостиную.
— Будь вызывающей, забавной, даже глупой. Будь какой захочешь. Но давай обойдемся без скандала.
Гости, расположившись в креслах, обитых шелком золотисто-охряного цвета, потягивали коньяк. Пожилые седовласые мужчины громко переговаривались. Их супруги, затаившись, вели безмолвный поединок, прикидывая, сколько лет их разделяет, словно годы были рвами, кишащими крокодилами. Диана вздохнула: вечер обещал быть смертельно скучным.
Она подумала, что ее мать так и не отделалась от своих маленьких пристрастий. Где-то тихо звучала музыка «Led Zeppelin» — со времен бурной молодости Сибилла слушала только тяжелый рок и джазовые импровизации. На столе лежали приборы из стеклопластика — у Сибиллы была аллергия на металл. Диана точно знала, что главным в меню будет сладко-соленое блюдо с медом: мать приправляла им любую еду.
— Девочка моя! Иди поздоровайся со мной!
Диана улыбнулась и направилась к распахнувшему ей объятия отчиму. Коренастый Шарль Геликян напоминал персидского царя. У него было смуглое лицо и узкая бородка от уха до уха. Курчавые волосы, венчиком окружавшие череп, напоминали грозовые тучи и удивительно гармонировали с темными глазами. «Девочка моя» — именно так он ее всегда называл. Почему «девочка», если Диане стукнуло тридцать? И почему «его», ведь они познакомились, когда ей было четырнадцать? Загадка. Она решила не углубляться в языковые нюансы и дружески помахала отчиму, но щеку для поцелуя не подставила. Шарль не настаивал — он знал, что падчерица не склонна к особым нежностям.
Гости перешли за стол, и беседа стала общей. Шарль, как всегда, блистал красноречием. Диана сразу полюбила нового — она не помнила, которого по счету, — спутника матери. Очень скоро он стал ее отчимом. В профессиональной сфере Шарль Геликян был знаменитостью. Он открыл кабинеты психологической помощи на нескольких предприятиях, потом сменил амплуа на советника крупных боссов и политических деятелей, выполняя весьма деликатные поручения. Какие советы он давал? Что именно ему поручали? Диана никогда ничего в этом не понимала и не знала, ограничивается Шарль тем, что выбирает цвет костюмов своих клиентов, или управляет за них их предприятиями.
По большому счету, ей было плевать и на профессию отчима, и на его успех. Она восхищалась Шарлем за его человеческие качества — великодушие и гуманистические убеждения. Этот бывший левак потешался над собой сегодняшним — богатым добропорядочным буржуа. Он жил в роскошной квартире, но продолжал рассуждать об альтруизме, народовластии и социальном равенстве, не боялся воспевать «бесклассовое общество» и «диктатуру пролетариата», хотя они и стали причиной едва ли не всех притеснений и геноцида в XX веке. В устах Шарля Геликяна скомпрометировавшие себя понятия приобретали прежнее величие и силу. Он говорил о них красиво и со знанием дела, к тому же сохранил в глубине души искреннюю пылкую веру.
Диана втайне ностальгировала по идеалам, вдохновлявшим поколение ее матери, хотя сама их не разделяла. Так человек, в жизни не выкуривший ни одной сигареты, может любить изысканный аромат дорогого табака. Революционная утопия завораживала Диану, хотя она все знала о резне, гонениях и несправедливостях. Когда Шарль сравнивал «красный» социализм с инквизицией и объяснял, что люди, узурпировавшие самую светлую и прекрасную мечту человечества, превратили ее в культ ужаса, она, как прилежная ученица, слушала, не сводя с него глаз.
Этим вечером разговор шел об огромных, практически безграничных, блистательных перспективах Интернета. У Шарля был свой взгляд на Сеть: он видел за технологической мишурой новый способ подчинения, даже закабаления людей, имеющий целью заставить каждого потреблять все больше, утрачивая связь с реальностью и забывая об общечеловеческих ценностях.
Сидевшие за столом гости согласно кивали. Диана незаметно наблюдала за ними: всем этим крупным предпринимателям и политическим деятелям было, как и Шарлю, глубоко наплевать на Интернет и будущее закабаление человечества. Они пришли, чтобы услышать непривычные мысли и насладиться общением с хозяином дома: обаятельный курильщик сигар напоминал им об их молодости, когда они действительно пылали праведным гневом, который теперь могли лишь изображать.
Неожиданно министр решил пообщаться с Дианой:
— Ваша мать сказала, что вы этолог.
У него была кривоватая улыбка, нос с горбинкой и бегающие, словно подвижные японские водоросли, глазки.
— Совершенно верно, — тихо ответила она.
Политик улыбнулся, прося остальных о снисхождении.
— Должен признаться в собственном невежестве — я не знаю, чем занимается эта наука.
Диана прикрыла глаза, чувствуя, что краснеет, опустила руку на стол и пояснила бесцветным голосом:
— Этология изучает поведение животных.
— Каких именно животных изучаете лично вы?
— Диких зверей. Пресмыкающихся. Хищников.
— Не слишком подходящий мир… для женщины.
Диана подняла глаза. Взгляды всех присутствующих были направлены на нее.
— Это как посмотреть. У львов, например, охотится только самка. А самец сторожит детенышей, защищает их от нападения. Львица — самое опасное создание африканской саванны.
— Какую мрачную картину вы нам нарисовали…
Диана сделала глоток шампанского.
— Отнюдь. Это одна из граней жизни на Земле.
Министр усмехнулся:
— Набивший оскомину штамп: жизнь, питающаяся смертью…
— Штамп потому и штамп, что жизнь то и дело подтверждает его справедливость.
За столом воцарилось молчание. Сибилла рассмеялась:
— Надеюсь, серьезный разговор не помешает вам насладиться десертом!
Диана с насмешкой взглянула на мать. По лицу Сибиллы пробежал нервный тик. Уже передавали десертные тарелки и ложечки, но тут политик поднял руку:
— Еще один — последний — вопрос.
Все замерли, и Диана вдруг поняла, что для гостей матери этот человек был в первую очередь министром и уж потом — приятным сотрапезником. Он произнес, не спуская с нее глаз:
— Зачем вы носите в ноздре золотую сережку?
Диана развела руками — мол, разве это не очевидно? Пламя свечей отразилось в ее тяжелых, чеканного серебра, кольцах.
— Для того чтобы слиться с массой, конечно.
Супруга министра, сидевшая от него по правую руку, наклонилась вперед и бросила, глядя на Диану в упор:
— Полагаю, у нас с вами разные «массы»?
Диана допила вино и только теперь поняла, что перебрала свою норму. Она ответила, обращаясь к политику;
— Известно ли вам, что из всех видов обитавших на Земле зебр выжило всего несколько?
— Увы, нет.
— Уцелели лишь те, чьи тела были сплошь покрыты полосками. Остальные вымерли; их камуфляж не создавал стробоскопического эффекта во время бега в высокой траве.
Министр изобразил удивление:
— Но при чем тут ваша сережка? Что вы имеете в виду?
— Я пыталась объяснить, что спасает только полный камуфляж.
Она поднялась и выставила на всеобщее обозрение голый пупок с пирсингом. Министр улыбнулся и заерзал на стуле. Его жена откинулась на спинку стула, спрятав в тень застывшее как маска лицо.
Над столом поднимался смущенный ропот.
Диана стояла в вестибюле, держа на руках завернутого в шерстяное одеяло Люсьена.
— Ты совсем обезумела, — сквозь зубы процедила Сибилла.
Диана открыла дверь.
— Что я такого сказала?
— Это очень влиятельные люди. Они терпят твое общество, а…
— Ошибаешься, мама. Это мне пришлось терпеть их присутствие за столом. Ты хотела устроить ужин в тесном семейном кругу, не забыла?
Удрученная Сибилла покачала головой. Диана продолжила:
— Не знаю, правда, о чем бы мы стали говорить…
Ее мать ответила, теребя свои белокурые локоны:
— Мы должны говорить друг с другом. Вместе обедать.
— Вот-вот. Вместе обедать. Пока.
Выйдя на лестницу, она прислонилась к стене и несколько секунд стояла в темноте. Наконец она вздохнула свободно. Соприкосновение с теплым телом сына подействовало на нее успокаивающе. Она приняла новое решение. Нужно оградить Люсьена от этого фальшивого мира. И защитить его от приступов ее собственного гнева, еще более нелепых, чем пустые светские ужины.
— Можно мне на него посмотреть?
В освещенном проеме двери появился Шарль. Он подошел поближе, чтобы заглянуть в лицо спящего ребенка.
Ознакомительная версия.
