Ознакомительная версия.
Данила стоял у окна и растерянно оглядывал остатки своего несостоявшегося ужина. Спагетти рассыпаны по полу. Рядом дуршлаг и перевернутая вверх дном кастрюля. Банка с соусом, расколовшаяся пополам и выплеснувшая свое пурпурное содержимое на кафельные плитки пола.
Эльмира застыла на пороге кухни и вперилась взглядом в мужа. Вернее, в мужчину, который еще полгода назад был ее мужем. Был, потому что сейчас он мало походил на того, прежнего.
Ну, во-первых, он был трезв. И, по всей видимости, пребывал в этом состоянии пару последних месяцев.
Во-вторых, он отрастил щегольскую бородку (!). Что, по ее мнению, ему совершенно не шло. Ничего шкиперского, так – бандит с большой дороги или уголовник. Он отпустил длинные волосы, стянув их в хвост. Вставил в ухо серьгу. И еще он, что, по ее мнению, не прибавляло ему мужественности, удалил все волосы на груди. Да и одет он был самым нелепым образом.
Кожаные штаны в обтяжку. Такая же кожаная жилетка, надетая прямо на голое тело. Узконосые сапоги со шпорами.
– Что за чертовщина?! – Не выдержав положенной паузы, она все-таки подала голос минуты через три.
Он давно забытым взглядом исподлобья посмотрел на нее и пробурчал едва различимо:
– Неожиданно получилось. Начал спагетти откидывать на дуршлаг. Дверь хлопнула. Все из рук выскочило…
– Я не об этом! – Эмма нетерпеливо сморщилась в сторону бедлама на полу. – Я о тебе. Ты сменил имидж…
– Ах, вон ты о чем. – Данила равнодушно дернул крепкими плечами и тоже без эмоций отрезал: – Это не должно тебя касаться.
– Я и не касаюсь! Ни тебя, ни всего того, что с тобой связано, я просто интересуюсь! Это так сложно понять? Еще сложнее ответить?..
Господи, к чему этот истерически-визгливый тон?! Самой себе противно, что уж говорить о нем. Даже в его непроницаемости была пробита брешь ее нервическим возгласом.
– У тебя неприятности? – вежливо поинтересовался ее супруг (теперь, наверное, уже бывший) и, присев на корточки, принялся совочком сгребать рассыпанные по полу спагетти. – Нервная ты какая-то сегодня. Да и вернулась раньше обычного…
– Надо же, заметил! Впервые-то за полгода!..
Эмма себя не узнавала. Отчего это вдруг поперло из нее все это недовольство?! Разве он не соблюдал условия их неозвученного соглашения? Зачем начинать все заново? Разве ей это не было удобно… до сегодняшнего дня?
Данила никогда не славился скудоумием, поэтому в точности продублировал ее мысли, поинтересовавшись:
– Зачем тебе все это, Эмма? Что на тебя вдруг накатило сегодня?
– Ничего!!!
Чтобы он не дай бог не заметил ее внезапно задрожавшего подбородка, не увидел заблестевших слезами глаз, она круто развернулась и метнулась к себе в комнату.
Он догнал ее у самой двери. Крепко ухватил сзади за плечи и, не прижимая к себе, строго спросил:
– Что случилось?! У тебя неприятности?!
– Пусти! – Она попыталась вырваться, но лишь запуталась в собственном плаще, вспотела и снова раздосадовалась на собственную неловкость. – Не твое дело!
– Да… Наверное, ты права. – Он выпустил ее, но, когда она взялась за ручку двери, быстро развернул к себе и, прижав к стене, приблизил свое лицо к ее. – Эмка… Ты не должна, я понимаю, но…
– Что «но»? – Ей хотелось сказать это резко, вызывающе, но вышло тихо и на удивление жалко. – Чего пристал?! Отпусти меня!
– Господи, какая же ты дурочка…
Его губы были совсем близко. Дыхание, щекочущее ей лицо, было свежим и чистым, без того тяжелого похмельного смрада, от которого она в ужасе шарахалась. От Данилы пахло кожей, табаком и хорошим терпким парфюмом. Одним словом, всем тем, чем пахнут, по ее мнению, настоящие мужики. А Данила казался ей сейчас настоящим. Если бы, конечно, не эта его выщипанная грудь. Как подросток, право слово…
– Эмма…
Давно забытый благоговейный шепот… Господи, у нее даже колени ослабли от этого шепота. И на миг вдруг захотелось, чтобы он сказал ей сейчас что-нибудь хорошее. Из той, из прежней их жизни. Что-нибудь славное, от чего у нее порой предательски нежно ныло сердце. Пусть это случилось лишь пару раз за прожитые с ним пять лет, но случилось же. А сейчас… Сейчас ей этого до боли захотелось. Ей было просто необходимо услышать от него что-нибудь…
Он ничего не сказал. Он предательски быстро откачнулся от нее. Поднял с пола оброненную ею сумочку и, сунув ей ее в руки, с кривой усмешкой пробормотал:
– Я почти успел забыть, какая ты красивая.
– Это хорошо или плохо? – все еще находясь в каком-то непонятном замешательстве от его близости, пробормотала Эмма едва слышно, почти интимно.
– Это? Это делает меня слабым.
И он ушел. Ушел в кухню, снова загремев там посудой, может, излишне громко. Ушел, оставив ее на пороге ее комнаты. Такую вот ослабевшую, размягшую, растерянную. Да начни он сейчас раздевать ее прямо на пороге, она бы его не остановила. Почему он этого не сделал?! Мог хотя бы попытаться… Он больше не хочет ее? И как вытекающее отсюда – он больше не любит ее.
На нетвердых ногах Эльмира ввалилась в свою комнату. Натренированным движением повернула ключ в замке. Сползла по стене на пол, не замечая, что так и не сняла плаща и сапог, и расплакалась…
А ночью опять этот сон.
Она видит себя сидящей в глубоком кресле перед телевизором, а из груди ее в области сердца торчит огромный нож. Кровь сильными толчками вытекает из раны, но боли нет. Потом она встает, вытаскивает нож, кровь останавливается. Эмма видит, как она подходит к зеркалу, поднимает руку и внимательно оглядывает себя. Удивительно, но рана от ножа исчезла, а вместо этого чуть левее груди, почти под мышкой, у нее три огромных кровоточащих рубца. Два почти затянулись, а третий совершенно свежий, незаживший. И он болит, болит, болит так, что дышать трудно…
Эмма застонала, заметалась и проснулась.
Пять часов утра. За окном темно. В квартире тишина. Она поднялась с постели и немного походила по комнате, пытаясь унять яростное сердцебиение. Почему, интересно, этот сон настолько лишает ее покоя? Ничего ведь в нем нет дикого и ужасного. Случались видения и куда более жуткие. Просыпалась иногда с криком. А потом ничего – отходила, забывалась. Тут же совершенно непонятная реакция. Сначала оцепенение. Затем замораживающий душу страх. И потом на весь день тоска необъяснимая. Гложет и гложет под ложечкой. Словно предчувствие беды какой-то. Хотя что еще ей может угрожать сейчас? Сейчас, когда она всего и так лишена. Родители погибли. И мужа она, по-видимому, окончательно оттолкнула.
При внезапно нахлынувших мыслях о нем Эмма вдруг встрепенулась. Интересно, дома ли он? На цыпочках подошла к стене, соединяющей их комнаты, приложила к ней ухо и прислушалась. Нет, ничего не слышно. Совершенно ничего. Да и глупо было бы надеяться уловить какие-нибудь звуки в пять часов утра, когда человек спит. А дыхание его… Его из-за стены не услышать. Она его и у спавшего рядом Данилы редко слышала, иногда даже тормошить приходилось, настолько страшным казалось ей его ночное безмолвие. Словно он умер…
Представив, как она выглядит, изогнувшись в немыслимой позе и шпионя за собственным мужем, Эльмира застонала уже не во сне, а наяву.
– Нет, ну что я делаю вообще, а?! – прошептала она и, в сердцах пнув подвернувшиеся под ноги тапочки, пошла на кухню.
Она нарочито сильно шарахнула дверью о притолоку. Так же умышленно громко, не опасаясь, что ее услышат, зазвенела стаканами, достала один и налила себе негазированной минералки. Задвигала стульями, усаживаясь за стол. Спросить себя, для чего она играет в «барабашку», она даже не пыталась. Ей это было не нужно. Она знала причину.
Ей до боли в животе хотелось его разбудить. Увидеть его заспанного, недовольного, что-нибудь спросонья бурчащего, предпочтительно что-нибудь грубое, еще лучше вульгарное. Чтобы с нее сползло наконец это дурацкое оцепенение, которое она вчера, засыпая, так и не смогла в себе побороть…
Данила появился в дверном проеме, когда она уже перестала его ждать. В узких черных трусах, босой. Мускулистый и до одури желанный. Ей даже скулы свело, как захотелось до него дотронуться.
«Боже мой! Что со мной творится?! Ему же меня неделю приходилось уламывать, чтобы уговорить на один акт любви! Он же молил меня об этом. А сейчас мне впору ему в ноги бросаться. То-то он потешится…»
– Не спится, дорогая? – отвратительно догадливо ухмыльнулся он. – Гормоны или кошмары?
«И то и другое», – хотелось ей ответить, но она промолчала, продолжая глазеть на него.
Господи, до чего же он… Как бы это выразить в словах поприличнее… Нет, какие к черту приличия, если трусы едва его достоинство прикрывают, а оно у него очень даже…
Под его всепонимающим взглядом она неожиданно покраснела. Данила, не опуская глаз, медленно подошел к столу и сел напротив.
– Ну что у тебя стряслось?
– У меня? С чего ты взял? – Она с совершенно беспечным видом (ну старалась, видит бог, старалась, чтобы так вышло) дернула плечами и даже попыталась улыбнуться ему.
Ознакомительная версия.
