— Это и есть те самые мерзавцы-янки?
— Нет. Тех мы давно перебили. Это — подкрепление. Первый массачусетский.
— Я слышал, они не умеют стрелять.
— В Новой Англии нет ни одного хорошего стрелка.
Мужчины обменялись саркастическими улыбками, и капитан спросил:
— Что вы собираетесь делать с этими синебрюхими трусами?
— Еще не решили. И тем не менее они — наши пленники.
Пэйдж нахмурился.
— Я получил приказ прекратить кровопролитие.
— Горько слышать, сэр.
— Мне тоже.
— Особенно если учесть, что враг вот-вот подступит к нашим рубежам. Мужчина в сером мундире мрачно посмотрел на север в сторону Питерсберга.
Капитан Пэйдж задумался.
— Когда вы ждете саквояжников?
— Точно в полдень.
— Как вы полагаете, не стоит ли согнать янки в кучу, укрыться в кратере и подождать дальнейшего развития событий? — осторожно спросил капитан.
— А что скажут ваши люди?
— А ваши?
— Они такие же сыны Виргинии, как и вы.
— Что ж, давайте готовиться к передислокации.
Капитан Пэйдж вернулся к ожидавшей его танковой колонне и поспешил ввести своих солдат в курс дела.
— Судя по всему, эти доблестные воины стали жертвой провокации и были вынуждены защищать свои честь и жизнь, — сказал он. — К тому же их застали спящими, отняв последнюю возможность отдохнуть перед схваткой с наступающей армией, которая, как вы знаете из утренних газет и телепередач, вот-вот наводнит пределы Старого Доминиона, словно бесчисленная прожорливая саранча. Нимало не сомневаюсь, — добавил капитан, — что всем вам известна история того места, где они были расстреляны. Именно здесь безжалостные трусливые убийцы под командованием полковника Генри Плизантса — да будет проклято это имя — прорыли туннель под фортом, который защищали лучшие солдаты Конфедерации, и взорвали пороховой заряд. Звуки взрыва до сих пор отзываются в наших душах, ибо я знаю, что среди вас есть потомки тех, чьи жизни унесло нечестивое пламя.
По колонне прокатился ропот ненависти.
— Тот страшный час оказался самым мрачным мгновением битвы при Питерсберге, — продолжал Пэйдж. — И несмотря на то что героические воины под началом генерал-майора Махони сумели отразить последовавшее наступление федеральных войск, эта трагедия навсегда останется в наших сердцах. Этот гордый великолепный город вот-вот подвергнется новому нашествию. Мне остается лишь предположить, что ненавистный Север, повинный в клеветнических измышлениях, был подвигнут на злодеяния тем самым врагом, которого вы все знаете и именем которого я не решаюсь осквернить чистый воздух Виргинии. Иными словами, я готов обратиться к вам с призывом поддержать наших братьев, носящих серую форму.
Его слова были встречены молчанием.
— Разумеется, я не имею права требовать, чтобы вы, парни, последовали моему примеру. И дам вам возможность взвесить все за и против и прийти к решению.
Когда отпущенное время истекло, капитан сказал:
— Я присоединяюсь к своим землякам-виргинцам и остаюсь в их рядах до тех пор, пока не будут наказаны истинные виновники трагедии. Ваше слово, ребята.
Никто не возразил.
Пленники в синих мундирах, пунцовые от стыда и связанные по рукам и ногам, были погружены в грузовики и танки Национальной гвардии, облепленные солдатами Конфедерации, которые размахивали своими фуражками и победно улыбались.
— По направлению к кратеру... Марш! — скомандовал капитан Пэйдж.
Над полем разразился воинственный повстанческий клич, потонувший в грохоте выстрелов; подразделение, которое впоследствии получит имя Объединенного конфедеративного союза мстителей, выступило на государственное шоссе номер 95, в просторечии Ричмонд — Питерсберг Тэрнпайк, и покатило на юг, не встречая ни малейшего сопротивления.
Когда весть о восстании докатилась до администрации штата, губернатор Виргинии уже знал, что ему делать. Он позвонил Президенту Соединенных Штатов Америки.
Выслушав доклад губернатора. Президент поблагодарил его и положил трубку. Он тоже знал, что ему делать. Он нажал кнопку и вызвал свою супругу. Первую леди страны.
— Над Виргинией сгустились грозовые тучи, — сказал он, когда супруга вошла в кабинет.
— Я слышала. Может быть, отдать приказ о подчинении виргинской Национальной гвардии федеральным властям?
— Поступи я так, и меня тотчас линчуют на дороге в Литтл-Рок, когда я буду возвращаться с работы домой, — отозвался Президент, копаясь в ящиках стола. — Ты не видела мою футболку? Ту самую, с эмблемой колледжа Смита?
— Хотела бы я знать, отчего всякий раз, когда начинаются неприятности, ты отправляешься на пробежку в этой майке.
— Сколько раз повторять! — раздраженно ответил Президент. — Этот вопрос не обсуждается.
Первая леди бросила на супруга ледяной взгляд.
— Чего ты хочешь добиться, напяливая эту тряпку?
— Продлить твое пребывание на посту супруги Президента до конца положенного срока, — упавшим голосом откликнулся Президент. — Если в стране разразится гражданская война, к четвертому июля нас здесь уже не будет.
Сердитый блеск в глазах Первой леди немедленно угас.
— Я шепну газетчикам, что ты собираешься на прогулку, — торопливо произнесла она. — Тогда твоя майка обязательно попадет на телеэкраны.
Как только она закрыла за собой двери Овального кабинета. Президент поднялся на ноги и подошел к зарешеченному окну, выходившему на Южную лужайку. Отсюда открывался тот самый вид, которым любовались все предыдущие президенты, начиная с Авраама Линкольна, самого несчастного руководителя государства в истории США. Сохранилось даже старинное мутноватое оконное стекло.
Зато обязанности хозяина этого зала претерпели некоторые изменения. Перед Линкольном стояла задача объединения молодой нации. Тогда, в девятнадцатом столетии, эта задача казалась невероятно трудной, но теперь, в двадцатом. Президенту все чаще приходилось не столько улаживать внутренние конфликты, сколько приглядывать за скандальной семейкой зарубежных народов.
В течение сотни лет президентская миссия в общем и целом оставалась прежней — сохранять единство страны. На долю Линкольна выпало примирение Севера и Юга. Какой простой кажется эта задача в наши дни! Ибо современная Америка, хотя и объединенная законом, была поделена на тысячи частей незримыми губительными границами. Великому демократическому эксперименту угрожали многочисленные силы, исподволь внедрившиеся в культурно-политическую структуру государства.
Первым эту ужасную истину осознал руководитель страны, правивший тридцать лет назад, — гениальный Президент, достойный звания великомученика наравне с самим Линкольном. Америка умирала. Законы и руководители государства оказались не в силах обеспечить его единство. По Штатам прокатилась волна беззакония. Правительственные учреждения не могли ее обуздать, поскольку источник угрозы крылся среди государственной администрации.
Бесчестные суды и судьи замахнулись на саму Конституцию, и она перестала быть неприступным оплотом закона, который была призвана защищать, и превратилась в серьезную помеху на пути сохранения величайшей нации в истории человечества. Настало время прибегнуть к чрезвычайным мерам.
Поначалу Президент намеревался дать решительный бой и отменить Конституцию, бросив себя на алтарь спасения отечества. Впрочем, сотню лет назад подобное стоило Линкольну жизни.
И Президент пошел другим путем.
В обстановке строжайшей секретности была создана особая организация, КЮРЕ, возглавляемая одним-единственным человеком, достойным высочайшего доверия. Слово «КЮРЕ» [Cure (англ.) — букв. — средство, лечение] следовало понимать буквально; организация призвана была служить могучим средством для исцеления больной нации — лекарством, безусловно, горьким, но если бы оно подействовало, страна протянула бы до следующего века, а возможно, и дольше.
Официально КЮРЕ не существовала. Признать ее существование властями значило расписаться в бессилии. Организация должна была поддерживать на плаву кренящийся корабль государства, пуская в ход неконституционные средства — политический сыск, прослушивание телефонов и даже ликвидацию преступников, которых не удавалось обезвредить в рамках закона. В общем, никаких ограничений, ибо на карту было поставлено выживание страны.
Недуги нации все обострялись, и КЮРЕ получала все более широкие полномочия. Со временем организации разрешили в крайних случаях прибегать к убийству. Радикального перелома не произошло, и все же КЮРЕ, словно корабельный киль, не давала внутренним штормам захлестнуть судно. Широкая публика оставалась в неведении, Конгресс ни о чем не догадывался, и лишь сменявшие друг друга Президенты посвящались в тайну, давая клятву хранить секрет от всех, кроме своего преемника. Каждому из них показывали стоящий в спальне Линкольна аппарат экстренной линии, связывающей Белый дом с безликим человеком, стоявшим во главе КЮРЕ.
