— А я докажу! — механик опять торпедно нацелился на директора. — Бывает, что исправная линия жжет хлеб. Почему?
— Значит, как раз и неисправна, — примирительно отозвался Юрий Никифорович.
— А пожар на вкусовом складе?
— Там вроде бы проводка, — тихо вставила технолог.
— А хлеб, залитый водой?
— Трубы лопнули, — чуть суровее ответил директор, но эта суровость была адресована технологу, встрявшей не в свое дело.
— А тесто на полу?
— Бывают случайности...
— А тикающая буханка?
— Что за буханка? — удивился Рябинин.
— Буханка, понимаете ли, тикала, — без охоты объяснил директор. — Вызвали минеров. Думали, что мина. Оказался, в сущности, будильник.
— О чем это говорит? — страдальчески вопросил механик.
— Хорошие будильники выпускают, — буркнул Рябинин.
— А? — встрепенулся директор.
— Говорю, даже запеченные ходят...
Механик сел успокоенно. Юрий Никифорович, чуть оторопевший от неуместной шутки следователя, умолк. Технолог, одернутая директорским тоном и взглядом, больше не отрывала глаз от щербатого паркета. В сущности, ими все было сказано. Оставался лишь один вопрос директору.
— С этим подлецом нужно разбираться особо... Юрий Никифорович, кто приказал вывезти горелый хлеб?
— Я.
— И выбросить в болото?
— Упаси бог. Я велел отвезти на какую-нибудь ферму.
— А что нужно было сделать с этим хлебом по правилам?
— Перебрать, переработать, — вздохнул директор. — Но где я для этого возьму рабочих, где возьму время?
— И вы решили хлеб выбросить?
— Тут моя промашка...
Рябинин видел, что эта промашка трогает директора не больше, скажем, чем графин с позавчерашней водой. Он относился к тому типу руководителя, которые ничего не желают знать, чтобы ничего не делать.
— Не под суд же меня за этот хлеб, — натужно улыбнулся Юрий Никифорович.
— Во всяком случае, внесу представление о вашем наказании.
Горожане помогают селу в пору сенокоса и уборки урожая. Некоторые ездить не любят, считая, что это не их дело. А сколько я знаю работников, которые годами бесплодно покуривают в тихих учреждениях, и убранная сотня кочнов капусты или выкопанные несколько мешков картошки — единственно принесенная ими польза.
Но я бы делал так... Кем бы ни был человек, каких бы званий, профессий и должностей ни имел, пусть обязательно проработает одну страду на уборке хлеба. Именно хлеба.
Белый халат, распяленный его плечами, суховато потрескивал в швах.
Сначала Петельников шел за примеченной горкой теста по всей линии. Подвижную и упругую, почти живую массу крутило, приглаживало, катало и резало до самой печи. Там инспектор сразу вспотел и пропитался горячим хлебным духом.
Потом он стал бродить свободно, затевая разговоры, задавая вопросы и отпуская шуточки. Очень скоро инспектор узнал, как бракуется хлеб, — была книжечка с решительным названием «Правила бракеража». Узнал смысл красивых слов — «органолептические показатели». Узнал, что у дрожжей есть сила, которая так и звалась — подъемная сила. Узнал, чего вкусненького хранится на вкусовом складе... Но про горелый хлеб люди молчали, отделываясь необязательными словами и туманными предположениями. Мол, иногда горит. А когда, почему, сколько и куда девается...
Вольный поиск привел инспектора в. небольшую чистенькую комнату: стол, накрытый светлой клеенкой; никелированный электрический самовар; белые, разомлевшие от жара, калачи; тарелка с пиленым сахаром; шесть девушек в белых халатах, похожих на разомлевшие калачи.
— Приятного аппетита, заодно и счастья в личной жизни! — весело сказал инспектор.
— Садитесь к нам, — предложила та, которая была постарше.
— И сяду, — так же весело согласился он.
Перед инспектором оказалась большая фаянсовая чашка, налитая темным чаем, — уж тут бы молоко пить, чтобы оставалось все белым. Пара калачей, легших на тарелку, доносили свой жар до его лица. Он набросал в чашку сахара, переломил калач, отпил чай и оглядел девушек...
Белые халаты и белые шапочки роднили их, как сестер. И разрумянились все шестеро — от печного жара ли, от чая ли или от калачей?
— Девушки, почему умолкли?
— Нам впервой пить чай с милиционером, — хихикнула одна, у которой белесые бровки, казалось, были присыпаны мукой.
— А вы представьте, что я жених.
— Невест больно много, — заметила старшая.
— Неужели все незамужние?
— Все, кроме меня.
— Девочки, а чего так? — огорчился инспектор.
Отозвались все разом:
— Не берут.
— За городом живем, до всяких дискотек далеко.
— Специальность непрестижная — хлебопеки.
— И получаем мало.
— Мы вроде как полудеревенские.
Петельников обрадовался — разговор пошел. Но тот легкий треп, который давался ему шутя и частенько приводил к цели, вроде бы свернул на другие, серьезные колеи.
— Красавицы, а не сами ли виноваты?
Они не нашлись с ответом, потому что ждали сочувствия, ждали других слов, к которым привыкли: мужчин рождается меньше, мужчины идут в армию, мужчины пьют... Этот же милиционер с твердым и открытым лицом, аппетитно уминающий калачи, вдруг подбросил им сомнение, которое тайно живет в каждом и лишь ждет вот таких неожиданных слов.
— А чем виноваты? — все-таки спросила одна, та, которая с мучнистыми бровками.
Инспектор ответил вопросом, обратившись к первой, ближайшей:
— Каким спортом занимаетесь? Бадминтон, теннис, турпоходы?
Она испуганно оглядела подруг. Но инспектор уже спрашивал вторую:
— Сколько книг прочитываете в месяц? Есть своя библиотека?
И она не ответила — растерялась ли, читанные ли книги подсчитывала.
— Какую общественную работу ведете, а? — спросил он третью.
Она пожала плечами.
— Концерты, филармония, выставки, поэтические вечера?
— Далеко ездить, — отозвалась четвертая.
— Чем вы увлекаетесь? Кактусы, летающие тарелки, макраме, наскальная живопись или каратэ?
Пятая промолчала, уже догадавшись, что на эти вопросы отвечать не обязательно.
— Девочки, да вам не замуж идти, а пора топать в клуб «Кому за тридцать», — заключил инспектор.
Та, которая с мучнистыми бровками, засмеялась так, что на столе вздрогнули калачи. И все ответно улыбнулись.
— Они активные, — заступилась шестая.
— Активные? — громко удивился инспектор. — Я тут полдня хожу, а они молчат.
Девушки, как по команде, взялись за чашки и утопили в них взгляды. Стало тихо — лишь урчал самовар. И от тишины сделалось вроде бы еще белее.
— Вот и вся активность, — усмехнулся инспектор.
— Директор-то человек хороший, — вздохнула старшая.
— Поэтому можно жечь хлеб?
— Мы не жжем, — она поджала губы.
— А кто жжет?
— Ой, девочки, нам пора, — всполошилась старшая. — А вы еще попейте...
Они воробьиной стайкой выпорхнули из комнаты. Инспектор пододвинул к себе блюдо с калачами — он еще попьет.
Петельников не ждал откровенного разговора за чашкой чая, но и не ждал такого дружного противостояния. Он не сомневался в конечном успехе, — злило ненужное упорство. Неужели эти девушки не понимают, что горы сожженного хлеба не утаишь? И неужели им не жаль своей работы?
Инспектор остервенело взялся за третий калач — он отомстит этим девицам, съев все это блюдо. Да ведь они напекут новых...
В чайную комнату влетела с запоздалой сердитостью мучнистобровая девушка:
— А вы зато обжора!
И выпрыгнула за дверь, оставив инспектора наедине с калачами.
Печеным хлебом кормят скот. Голуби в городах прыгают по накрошенному хлебу. В мусорных бачках торчат окаменевшие батоны. В столовых искромсанного и недоеденного хлеба столько, что хватило бы еще на одну столовую. Школьники бросаются кусками, а то и сыграют буханкой в футбол. Вот и хлебозавод сжигает...
Показать бы это мужику восемнадцатого, девятнадцатого века. Дореволюционному мужику показать, людям гражданской войны и Отечественной показать бы.
Почему же так? Сыты? Голодный человек хлеб не выбросит. Но есть, по-моему, и другая причина.
Раньше к производству хлеба была причастна основная масса народа. Теперь же им занимается лишь часть общества, меньшая.
Раньше мужик пахал земельку, идя по ней ногами своими. Сеял, жал, молотил цепами, да с лошадкой. Хлеб пек сам, баба его пекла, предвкушая первую хрустящую корочку...
Теперь тракторист пашет сидя — тоже работа нелегкая, но он имеет дело с трактором, а не с землей; он высоко, он над ней. Убирает на комбайне — тоже руки заняты не снопами, а рычагами, тоже сидит высоко. Мелют зерно на мельнице — все механизировано, лишь кнопки нажимай. Ну, а как пекут, я видел — поточная линия, электропечи, кнопки, рубильники. Выходит, что производство хлеба как бы отделилось от человека.
