– Три буквы по горизонтали, – внезапно произнес Робертсон, указывая пальцем на газету, лежавшую на столе.
– И что?
– Вы изволили пропустить их, сэр.
Артур, снова подвинув газету к себе, пробежал кроссворд глазами.
– Однако ты чрезвычайно наблюдателен, друг мой, – сказал он. – С другой стороны это как раз то, о чем я говорил! Некогда развлечение для настоящих эрудитов, этот кроссворд теперь напичкан банальностями для кухарок! Ну вот, сейчас и проверим. Три буквы, это ты уже знаешь, а сложность вопроса требует знаний как минимум Нобелевского лауреата. Итак, Джеймс: мифический создатель флейты, состоящей из нескольких трубок.
– Пан, сэр. Если флейта называется флейтой Пана, то уж, наверное, по имени ее создателя.
МакГрегор отшвырнул газету в угол комнаты.
– Что я и говорил. Докатились! И, Джеймс, прошу прощения за «кухарок». Но откуда ты знаешь ответ?
– У меня есть компакт-диск с записью Джорджа Замфира. Мелодия «Одинокий пастух». Под нее мне прекрасно отдыхается и думается. На конверте так и написано: Джордж Замфир, флейта Пана. И фото. Его и флейты. Но не думаю, что за всю эту информацию мне отсыплют Нобелевскую премию. А в деньгах, это много, сэр?
– Было миллиона полтора зеленых, Джеймс. Сейчас немножко меньше. Рецессия, сам понимаешь. И, кстати, разреши уязвленному эрудиту тебя слегка поправить. Не «Джордж» Замфир, а Георге. Георге Замфир. Прекрасный музыкант, дай ему Бог здоровья. Но – Георге. И мелодия действительно прекрасная. Твой тезка, Джеймс Ласт. Бош[20], а ведь как написал.
– Прошу простить меня, сэр, – кашлянув, произнес дворецкий, – но ведь и Бах, и Шуберт тоже были бошами.
– Чтоб тебя старый Ник[21] забодал! – воскликнул сэр Артур. – Ты где всего этого набрался, в инвернесской каталажке?
– Вы будете удивлены, сэр, но именно там. Гав[22] считал, что классика способствует выправлению наших исковерканных душ, сэр, а потому хочешь или не хочешь, а весь день по радио звучал канал классической музыки. Именно так, сэр.
– Надеюсь, твоя выправленная душа не скорчится от ужаса, если я попрошу тебя плеснуть мне на пару пальцев доброго шотландского виски? «Long John» будет в самый раз.
– Уже несу, сэр, – дворецкий действительно управился с заказом в считанные секунды и появился у кресла хозяина с подносом в руке, на котором стоял тамблер с янтарным напитком и вазочка с подсоленным арахисом.
– И коль скоро ты у нас эрудит, да еще и шотландец, то наверное, расскажешь мне, почему наш виски и спирт по-латыни называются одинаково?
– Латинцы тоже называли его «виски»?! – пораженно спросил Робертсон.
– Не латинцы, мистер эрудит, а римляне, но во всяком случае на латыни его стали называть «водой жизни», что будет aqua vita, еще со времен святого Колумбана, обратившего рыжих дикарей в не менее рыжих христиан.
– А при чем же здесь виски? – удивился дворецкий.
– Эрудит вы, как оказалось, неважный, а шотландец вообще никакой. Современное слово «виски» произошло от нашего исконно гэльского «уисге беатха», что есть не что иное, как «вода жизни». Видимо, понятие это имеет глубинный смысл, потому что в целом ряде языков крепкие дистиллированные напитки именуются именно так. Возьми на заметку. В пабе поразишь старых друзей. Во Франции это eau de vie, в Италии acquavite, в Скандинавии akvavit, ну и так далее, вдоль по глобусу.
– Осмелюсь заметить, ваша милость, спорить с вами по поводу «воды жизни» мне, конечно, не по зубам, но вот насчет дикарей ли, христиан… В этой комнате, как мы знаем, целых два шотландца, но – ни одного рыжего.
И дворецкий расплылся в улыбке, отчего его пышные бакенбарды стали едва ли не под прямым углом к лицу. Сэр Артур, хохотнув, воззрился на своего верного слугу. Да, рыжих волос на его голове было не сыскать. Да и черных волос уже стало меньше, чем седых, которых изрядно прибавилось в инвернесской тюрьме. Внешность дворецкого вообще была обманчивой, и не только в части вызывающе нешотландского цвета волос. Высокий – одного роста с хозяином, что значило шесть футов с небольшим – и сухопарый, он был силен как бык. Вся горная Шотландия знала его как одного из самых успешных бойцов в подпольных боях без правил. Вершиной его успеха было убийство – совершенно непреднамеренное – противника на ринге, что помогло ему приземлиться за решеткой. а сэру Артуру – расстаться с изрядной суммой денег, чтобы вытащить верного слугу на свободу. Впрочем Артур, 9-й баронет МакГрегор, не слишком обеднел. Две-три сотни миллионов фунтов стерлингов в акциях, наличности и недвижимости – это все-таки еще не порог нищеты.
Выдавали Джеймса Робертсона его длинные руки и огромные пудовые кулаки. Потому-то даже в самых буйных пабах, где его репутация была никому неизвестна, к нему относились с предупредительной осторожностью. Артур всегда удивлялся, с какой ловкостью и даже изяществом управлялся Джеймс с сервировкой крошечных предметов для кофе и десерта: ведь в его раскрытой ладони могла бы поместиться средних размеров сковорода.
МакГрегор провел рукой по своим волосам, цвет которых ему был прекрасно известен: брился он каждый день и каждый день созерцал аккуратно подстриженные волосы светлого шатена – почти блондина, кем он в детстве и был. Сорокалетний Артур сохранил спортивную фигуру гребца: мускулистые руки, мощный пресс, крепкие ноги. Недаром еще второкурсником он начал выступать за команду Кембриджа в регате на распашных восьмерках в вечном соперничестве с Оксфордом. Так что фору на воде своему дворецкому он дал бы не малую, но на ринг с ним не вышел бы ни за все свои миллионы. Жизнь дороже. Слово «жизнь» вернуло его мысль к теме дискуссии.
– Рыжие или не рыжие, старина, но во всех этих случаях – «вода жизни». Уисге Беатха! – Сэр Артур поднял тамблер, наблюдая, как преломляются в нем огни старинной люстры. Поднял и замер, словно окаменев.
Робертсон тут же отшвырнул в сторону поднос, который бесшумно упал на густой персидский ковер, и двумя быстрыми шагами оказался напротив хозяина, который продолжал сидеть, окамнев, со стаканом в руке. Он был абсолютно неподвижен, только веки его дергались как сумасшедшие. Дворецкий одним движением достал из нагрудного кармашка эластичную пластиковую палочку, которую вставил МакГрегору между зубов. В прежних приступах боссу не случалось ломать зубы или прикусывать язык, но осторожность не повредит, рассудил Робертсон. У них в тюряге тоже был эпилептик, но тот все проделывал как в кино: падал на пол, пускал пену изо рта, корчился словно в пляске святого Витта, ломал зубы, сжимая их, да к тому же кончик языка себе однажды все-таки откусил. У сэра Артура это происходило совсем иначе. Иногда, после приступа этой странной эпилепсии, он даже не помнил, что с ним было. Порой он нес какой-то бред о драконах, чертях и прочей нечисти. Но ни судорог, ни падений. И чаще всего выходил из приступа так, словно ничего не произошло. Возможно, в его восприятии так оно и было. Впрочем, дед Артура начинал тоже вот так, в меру спокойно, но к концу жизни был уже классическим эпилептиком, как тот цыган, с которым Джеймс сидел в Инвернессе.
И что еще поражало Джеймса: совершенная, каменная неподвижность хозяина во время приступа. Прошло минуты три: веки наполовину приоткрылись, и Артур, по-прежнему любуясь жидкостью в стакане, как ни в чем ни бывало, произнес:
– Ну и как же еще можно назвать этакую красоту? Только «вода жизни», друг мой, только так.
Он поднес виски ко рту, но едва сделал первый глоток, как зазвенел колокольчик парадной двери. Артур слышал бормотание, потом низкий баритон Робертсона, произнесший: «Пять куидсов[23] более чем достаточно, паренек», и дверь захлопнулась. Артур, поставив тамблер на стол, забарабанил по деревянной поверхности, припевая:
– Тащи сюда, тащи сюда, тащи сюда!..
Дворецкий сорвал с посылки дешевую оберточную бумагу, под которой скрывалась плоская коробка, обитая бархатом. Но прежде, чем сделать это, он посмотрел на адрес отправителя:
– Это пакет от фирмы Лайон…
– Энд Тернбулл! – весело закончил за него Артур. – Ну живей, живей, сюда его, сюда…
Он буквально выдернул коробку из обертки. Коробка синего бархата с золотым тиснением: «Манускрипт о Кровной Вражде Между Кланами МакГрегоров и Кэмпбеллов».
– И сколько же вы за это отвалили… прошу прощения, заплатили, сэр?
– Во-первых. Ты когда-нибудь слышал, что это может негативно отразиться на твоем жаловании, Джеймс? Во-вторых, размер моего наследства позволяет забить всю библиотеку такими же раритетами, да еще и в багажник «Ройса» напихать. В-третьих, отвалил я за него буквально несколько пенни. Лайон и Тернбулл, – я это выяснил, и не спрашивай как – выставившие эту драгоценность на аукцион, предполагали получить за манускрипт тысячи три фунтов. Я кое-что знаю о том, сколько мелочи звенит в карманах Кэмпбеллов, а посему дал знать Л. и Т., что готов дойти до десяти тысяч, и посадил в аукционном зале своего человека, который мгновенно перебивал любое предложение Кэмпбеллов. Результат – почти даром. Семь с половиной тысяч, старина, каких-то семь с половиной! И теперь: где твой классический стакан для виски, спрашиваю я?
