Скачки в Пламптоне. Знакомый прилив возбуждения при виде плавного полета лошадей. Ни одна картина не может передать этого. Движение, мастерски схваченное на холсте, всегда уступает реальности. Как бы хотел лететь среди этих скакунов! Но нет ни опыта, ни достаточного умения, ни, скажем прямо, решимости… У меня, как и у Дональда, детство прошло в семье средней руки предпринимателя. Отец занимался аукционами, имел небольшой бизнес в графстве Сассекс. В детстве я проводил бесконечно много времени, наблюдая за тренировкой лошадей на холмах вокруг Финдона. Рисовал их карандашом и красками лет с шести. Сама верховая езда сводилась к выпрашиванию денег на часовой сеанс у баловавших меня тетушек, а собственный пони так и остался в мечтах. В художественной школе жизнь была замечательная… Но когда исполнилось двадцать два, остался один, родители умерли, и передо мной встал вопрос: на что жить? Недолго думая, сделал самый простой и, как полагал, временный выбор, устроившись в соседнее агентство по продаже недвижимости.
Мне там понравилось, и я у них задержался…
В Пламптоне, казалось, собралась добрая половина всех художников Англии, пишущих лошадей. Ничего удивительного — должен был появиться последний национальный призер. Экономическая сторона жизни заставляла многих потенциальных рембрандтов заниматься изучением законов рынка.
— Тодд! — сказал кто-то у меня над ухом, — ты мне должен пятнадцать зелененьких.
— Ни хрена не должен, — ответил я через плечо.
— Ты говорил, Сисоу наверняка обойдет Эскота.
— Никогда не надо брать конфетки у чужого дяди.
Билл Пайл театрально рассмеялся и похлопал меня по плечу. Это — один из тех, кого часто встречаешь на ипподроме; приветствует вас как самого задушевного друга, усиленно поит, развлекает беседой, надоедает до смерти. На протяжении многих лет постоянно встречаю Билли Пайла на бегах, но так и не смог найти способа отвязаться от него, не прибегая к грубости. Обычными отговорками его, толстокожего, — не прошибешь, лучший способ распрощаться — побыстрее с ним выпить. Чтобы не мучиться целый день.
Ждал, когда произнесет свое коронное «а не выпить ли нам?»
— А не выпить ли нам? — сказал он.
— Э… Да, конечно.
Процедура была знакома. В баре — как бы случайно — встретили его тетушку Сэл.
— О, да здесь тетушка Сэл! Удивительно, удивительно!
Она была завсегдатаем бегов. Семьдесят лет, в углу рта постоянно болтается сигарета. Палец вечно заложен в нужном месте справочника, где собрана информация о лошадях.
— Ты знаешь что-нибудь о заезде в два тридцать? — требовательно спросила тетушка.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Что? А, это вы! Здравствуйте. Как дела? Может, знаете что-нибудь о заезде в два тридцать?
— Боюсь, что нет.
— Хм.
Она углубилась в справочник.
— У Тритопса прекрасный вес, но можно ли доверять его ногам? — Оторвалась от справочника и ткнула пальцем свободной руки племянника. — Билли, закажи стаканчик для миссис Мэттьюс.
— Как вы сказали?
— Мэттьюс. Что ты хочешь, Мейзи? — обратилась она к крупной женщине средних лет, стоявшей за ней.
— Спасибо. Джин и тоник.
— Понял, Билли? Двойной бренди с имбирным элем для меня и джин с тоником для миссис Мэттьюс.
Одежда миссис Мэттьюс была новой и дорогой. Всем своим видом, начиная с блестящих от лака волос до сумки из крокодиловой кожи и отделанных золотом туфелек, она как бы кричала «я богата». На ее руке, принявшей напиток, кольцо с увесистым опалом, оправленным в бриллианты. Но выражение лица — абсолютно безрадостное.
— Рад познакомиться, — вежливо сказал я.
— Да, Мэйзи, это Чарльз Тодд. Как относитесь к Тритопсу?
— Средне.
Тетушка Сэл вновь уткнулась в справочник. А Билли разносил напитки.
— Будем счастливы, — произнесла Мейзи Мэттьюс, не меняя выражения лица.
— До дна, — поднимая стакан, сказал Билл.
— Мэйзи тут крупно не повезло, — сообщила тетушка Сэл.
Билли ухмыльнулся.
— Поставили, а лошадь проиграла, миссис Мэттьюс?
— У нее дом сгорел.
Прелестная фраза, если хотите прервать светскую беседу.
— О… вот как… — Билли стало неловко. — Какое несчастье.
— Ты все потеряла, не правда ли, Мэйзи?
— Все, кроме того, что на мне.
— Давайте, закажу еще джин, — предложил я.
— Спасибо, миленький.
Когда принес новые порции, рассказ был уже в разгаре.
— Меня, конечно, там не было. Гостила у сестры Бетти в Бирмингеме. Вдруг приходит полицейский и начинает мне рассказывать, как трудно было меня найти. Но к этому времени все, конечно, сгорело… Когда вернулась в Уорсинг, там была просто куча золы, а посередине ее торчала печь с трубой… О, как же трудно мне было выяснить у них, что же произошло! Все-таки сказали:, внезапно вспыхнувший пожар. Одному богу известно, что это означает. Они не знают, почему он начался, поскольку в доме два дня никого не было…
Она взяла джин, слегка улыбнувшись мне, и вернулась к рассказу.
— Ну вот. Я просто рвала и метала. Сходила с ума от досады — все потерять! И спрашивала их, почему не заливали огонь морской водой, ведь море — вот оно, рядом… Сказали, не могли ничего спасти — видите ли, не было воды. А морскую воду — нельзя. Почему? Во-первых, все портит, покрывает ржавчиной, во-вторых, насосы втягивают водоросли, ракушки. Да и вообще был отлив.
С трудом сдерживал неприличный смех, и она почувствовала…
— Вам не приходилось терять ценности, которые собирали Бог знает с каких времен?
— Сочувствую, миссис Мэттьюс. Я просто…
— О да, миленький. Вы видите смешную сторону происшедшего: вода кругом — и ее нет ни капли, чтобы потушить пожар.
— Думаю, поставлю на Тритопса,— задумчиво сказала тетушка Сэл.
Мейзи Мэттьюс недоверчиво посмотрела на нее, а Билли Пайл, которому надоело слушать о несчастьях, был рад вернуться к роли щедрого покровителя. Похлопав меня по плечу, сказал, что пора идти смотреть очередное состязание.
Долг исполнен, подумал я, и отправился на самый верх трибуны, подальше от шума.
Тритопс упал, он пришел последним. Большая неприятность для его владельца, тренера и тетушки Сэл. Я спустился к демонстрационной площадке — посмотреть на победителя национальных соревнований. Не было намерения рисовать его.
День пробежал, как всегда, быстро. Немного выиграл, немного проиграл, зато глаза мои насмотрелись вволю. Перед последним заездом увидел на трибуне Мейзи Мэттьюс, направлявшуюся в мою сторону. Нельзя было не узнать ее ярко-красное пальто — шикарный вид. Остановилась на ступеньку ниже меня и взглянула вверх.
Была в себе уверена, но все-таки выразила некоторое сомнение:
— Не вы ли тот молодой человек, с которым я, Сэл и Билли сидели в баре?
— Да, верно.
— А то я засомневалась, — сказала облегченно. — Здесь вы выглядите старше.
— Другое освещение.
Она тоже выглядела старше. На пятьдесят с хвостиком. Свет в баре всегда льстит.
— Они говорят, вы художник, — в ее тоне было неодобрение.
— М-м, — сказал я, наблюдая, как участники заезда легким галопом направились к старту.
— Не слишком денежная работа, голубчик?
Не мог не улыбнуться. — Это зависит от того, какой художник. Пикассо не грустил.
— Не согласитесь написать для меня картину?
— Какого рода?
— Мое желание может показаться странным, так оно и есть, но сегодня утром я думала… Вышла бы обалденная картина — пожарище с торчащей трубой посередине, а кругом бесконечное море. Я даже думала пригласить местного фотографа, который снимает свадьбы… Ведь, когда все расчистят и перестроят, никто не поверит, как все было ужасно. Короче, картина для моего нового дома. Сколько попросите? Я не нуждаюсь в деньгах, но если это будут сотни… Тогда обращусь к фотографу.
— Что, если подъеду посмотреть на дом? Или что там осталось от него?
— Хорошо, голубчик. Это по-деловому. Но только надо сделать скорее.
— Когда?
— Мы сейчас находимся на полпути туда. Не могли бы подъехать вместе со мной?
Было решено, что повезет на своем ягуаре, поскольку у меня нет машины. Потом я без проблем смогу вернуться поездом от Уорсинга — не от Пламптона.
Согласился.
Вот так, сами того не понимая, люди делают серьезные шаги.
Руины были живописны, «картиногеничны», если есть такое слово. Мы ехали, почти нигде не останавливаясь. Всю дорогу она говорила о своем покойном муже Арчи, который очень о ней заботился. Она говорила:
— Я тоже заботилась, потому как медсестра. Частная, конечно. Сначала ухаживала за его первой женой, у бедняжки был рак. А потом осталась, чтобы присмотреть за ним, и он попросил, меня остаться насовсем. Да, миленький, осталась. Он был много старше меня. Прошло больше десяти лет после его смерти…
