— Только то, что полиция всегда готова подозревать людей.
— Он пропустил это мимо ушей.
— Не испытывает ли мистер Стюарт беспокойства по поводу своих дел?
— Он никогда об этом не говорил.
— В наше время многие компании средних размеров терпят банкротство.
— Может, и так.
— Из-за проблем с наличностью, — добавил он.
— Я ничем не могу вам помочь. Лучше посмотреть документацию компании.
— Мы это сделаем, сэр.
— Но даже если выяснится, что компания вылетела в трубу, из этого не следует, что Дональд устроил ограбление сам.
— Так делают, — сухо ответил Фрост.
— Если бы ему были нужны деньги, мог бы все продать.
— Может, и продал. Кое-что. А может, и многое.
Я глубоко вздохнул, ничего не ответил.
— А это вино, сэр? Вы сказали, требовалось много времени, чтобы его погрузить?
— У брата фирма с ограниченной ответственностью. Если бы она обанкротилась, дом, имущество — не пострадали бы.
— Хорошо в этом разбираетесь, не так ли?
— Приходится…
— А я думал, художники — не от мира сего.
— Случается.
Пристально посмотрел на меня, как бы продумывая варианты моего участия в грабеже.
Пришлось ему сказать:
— Кузен Дональд — достойный человек.
— Какое устаревшее слово.
— Да, но многое означает.
Видно было, что он ничему не верит. Насмотрелся на ложь и мошенничество.
По лестнице нерешительно спустился Дональд, и Фрост тут же повел его на кухню — для очередного разговора. Если вопросы будут столь же острыми, как и те, что он задавал мне, у бедного брата впереди — трудное время. Я бесцельно бродил по дому, заглядывая во все углы, раскрывая шкафы, рассматривая детали чужой жизни.
Дон — или Регина? — не любил выбрасывать пустые коробки. Они во множестве были рассованы по всем ящикам — из коричневого картона, яркие подарочные. Видно, могли еще пригодиться, да и слишком красивые, чтобы выбрасывать. Некоторые из них грабители открыли, но в основном, не открывая, побросали на пол.
Почти не тронули большую террасу, где находилось несколько антикварных вещей, но совсем не было картин. Я устроился здесь, усевшись в бамбуковое кресло среди раскидистых комнатных растений. Глядел в терзаемый ветром сад. Мертвые листья под порывами ветра слетали с сухих веток. Две-три запоздалые розы пытались удержаться на колючих стеблях. Ненавижу осень. Время грусти, время смерти. Каждый год вместе с мокрыми листьями у меня падает настроение, а поднимается только с первым морозцем. Статистика говорит, что больше всего самоубийств весной, когда все устремляется к солнцу. Это никогда не укладывалось у меня в голове. Если уж прыгать, скажем, с высоты, то только в гнетущие осенние месяцы.
Сходил наверх за чемоданом. За годы бродячей жизни я усовершенствовал традиционный багаж художника. В сумке — одежда, в чемодане — орудия труда. Он был большой, с крепкими стенками; внутри все переделано, приспособлено. Практически переносная студия, где кроме кисточек и красок, легкий складной мольберт, небьющиеся емкости с льняным маслом и скипидаром, держатель, куда одновременно можно вставить четыре сырые картины. Была еще обтирочная ткань, коробка с полотнами… Все в идеальном порядке.
Установив мольберт, вынул палитру; на небольшом холсте стал набрасывать картину — меланхолический пейзаж с садом на фоне опустевших полей и печальных лесов. Правду сказать, не шедевр на века. Зато было чем заняться. Безотрывно работал, замерзая все больше и больше, пока Фрост не соизволил отбыть. Кстати, уехал, не попрощавшись.
Вид у Дональда был совершенно разбитый. Когда я вошел, он сидел в теплой кухне, уткнувшись в сложенные на столе руки. Воплощение полного отчаяния. Устало приподнял голову, поднял внезапно постаревшее лицо.
— Знаешь, что он думает? — спросил он.
— Приблизительно.
— Одни и те же вопросы… Почему он мне не верит?
— Им часто врут.
— Хочет, чтобы завтра принял их в своем офисе. Говорит, придет с коллегами. Хотят посмотреть документацию.
— Скажи спасибо, что он не потащил тебя туда сегодня.
— Ты прав.
Я смущенно признался:
— Дон, прости меня. Сказал ему про вино. У него, кажется, возникли подозрения.
— Сам бы сказал. Мне и в голову не пришло это скрыть.
— Но… Знаешь, обратил его внимание — на погрузку бутылок потребовалось много времени.
— Мм… Он мог и сам сообразить. Все зависит от того, сколько человек этим занималось… — Провел рукой по лицу, потер усталые глаза. — Им надо было иметь при себе подходящие ящики. Значит о вине знали заранее, а не наткнулись случайно. Фрост говорит, что я продал его сам, еще раньше, а теперь утверждаю — украли, чтобы незаконно получить страховку. Если его увезли в пятницу, то я предупредил воров: захватить с собой подходящие ящики. Отсюда вывод — весь этот ужас мной организован.
Мы замолчали.
Наконец я сказал:
— Кто знал, что здесь вино? Кто знал, что по пятницам никого не бывает? Что было их целью — вино, антиквариат, картины?
— Чарльз, ты говоришь как Фрост.
— Прости.
— Сейчас в любом бизнесе трудности с наличностью. Возьми национализированную промышленность… Там теряют миллионы. Посмотри на рост заработной платы, на инфляцию… Разве может малый бизнес давать такую же прибыль, как раньше? Конечно, нет…
— А как твои дела?
— Довольно скверно, но не совсем. Не настолько плохо, чтобы сворачивать дело. Компания с ограниченной ответственностью не может вести торговлю, если не в состоянии покрыть расходы.
— А если бы ты нашел средства, чтобы поправить дела?
Усмехнувшись, внимательно посмотрел на меня.
— Очень удивляюсь, почему ты решил зарабатывать на жизнь картинами?
— Чтобы ходить на бега, когда захочется.
— Лентяй паршивый. — На мгновенье показалось, что передо мной прежний Дональд, но только на мгновенье. — Использовать личные средства для поддержки умирающего бизнеса — самое последнее дело. Если бы моя фирма была абсолютно ненадежна, прикрыл бы ее.
— Наверно, Фрост спрашивал, не застрахованы ли украденные вещи на большую сумму, чем они стоят?
— Спрашивал, и не раз.
— Будь так, ты бы все равно не признался…
— Но ведь это не так.
— Да?
— Они застрахованы на меньшую сумму, если уж на то пошло. Бог знает, заплатят ли за Маннингса. Я оформлял страховку по телефону. Еще не выслал им квитанцию об уплате.
Он вяло покачал головой.
— Все бумаги, имеющие отношение к картине, хранились в конторке. Квитанция из галереи, где ее купил, сопровождающее письмо, таможенная и акцизная квитанции. Ничего нет.
— Фросту это не понравится.
— Да, не понравится.
— Надеюсь, дал ему понять, что не стал бы покупать ценные картины и отправляться в путешествия, если бы не имел денег?
— Он сказал, что я мог остаться на бобах именно из-за ценных картин и путешествий.
Надо было срочно сменить тему, пока брат не напился до бесчувствия.
— Поешь спагетти, — предложил ему.
— Что?
— Это единственное, что я умею готовить.
— А-а.
Он смотрел мутным взглядом на кухонные часы. Половина пятого. Мой желудок уже давно напоминал — время приема пищи.
— Как хочешь, — сказал Дон.
На следующее утро за ним приехала полицейская машина. Чтобы отвезти на пытку. Он подчинился. А чуть раньше, за кофе, дал мне понять, что не собирается защищаться.
— Дон, ты должен… Единственный выход — быть твердым, рассудительным, решительным. Просто быть самим собой.
— Лучше бы тебе поехать вместо меня. Совершенно нет сил. Зачем все это? — Его улыбка вдруг растаяла, показалась зияющая черная глубина. — Без Регины… нет смысла делать деньги.
— Мы говорим не о деньгах. Если не станешь защищаться, подозрения умножатся.
— Это не волнует. Пусть думают, что хотят.
— Они будут думать то, что ты им позволишь.
— Мне же действительно все равно.
Дело было именно в этом.
Он ушел на весь день. Я не отходил от мольберта. Но рисовал не печальный пейзаж. На террасе было темно, холодно. И мне не хотелось вновь погружаться в меланхолию. Оставил незаконченный холст, а сам перекочевал со всем хозяйством поближе к теплу — на кухню. Здесь единственное место в доме, где чувствовалась жизнь.
Я писал Регину, стоящую у плиты, с деревянной ложкой в одной руке и бутылкой вина — в другой. Старался передать на холсте ее манеру улыбаться, запрокидывая голову — ясную, открытую, откровенно счастливую. Фоном была кухня, какой видел ее сейчас. Представлял Регину настолько отчетливо, что пару раз даже пытался ей что-то сказать, отрывая глаза от ее лица на холсте. Реальное смешивалось с нереальным.
Редко работаю больше четырех часов подряд. Длительное мускульное напряжение рождает усталость, теряешь контроль над собой. Возникает страшный голод, я замерзаю; поэтому в обеденное время всегда оставляю работу. И сейчас — также: откопал банку мясных консервов, съел ее, сделав себе тостик с маринованными огурчиками. Потом вышел на прогулку. Чтобы не попасть на глаза караулившим у ворот, пришлось пробираться под укрытием яблонь через живую изгородь.
