Степанов ничего не видел тогда. Он тоже вцепился холодными пальцами в ручку кресла, и по его лицу так же текли капли холодного пота. А после, как в кино, понеслись, запрыгали перед глазами кадры: Надя и Дунечка, Дунечка и Надя, Надя, Дунечка, Дунечка, Надя...
Надя как-то говорила ему:
- Самое страшное, если мужчина продолжает жить с нелюбимой женщиной из чувства долга. Это оскорбительно для обоих, а дети все равно будут рождаться плохими, а потом станут несчастными.
Только много дней спустя, уже прилетев в Москву, уже после того, как он успел в суматохе дел забыть тот миг, когда моторы замолчали (или он оглох), и самолет стал уходить в небо, и летел над островом Крит - куском коричневой скалистой земли в сиреневом море, - уже после всего этого Степанов вспомнил, что ему <показывали> в те доли секунды.
<Все ерунда, - сказал он себе, неожиданно вспомнив эти Надины слова. - Долг и любовь неотделимы. Не может быть долга без любви, как и любви без долга>.
Но он тогда не сказал этого Наде. Он пробовал писать. Но тогда не получилось. Видимо, еще не наболело. Получается, если только наболело. Иначе: грамматические упражнения и описательство. Оно никому не нужно, это описательство. Кого сейчас волнует описание серебристого елового леса в заснеженном Подмосковье? Сейчас волнует не описание поступка, но его анализ. Как сказано у Межирова: <Пробуждение совести - тема для романа>.
А судья все продолжала допрашивать Надю про то, как Степанов обеспечивал семью, не пил ли и как у него а роду с наследственностью...
- Хочешь, пойдем в зоопарк? - сказал Никита.
Дунечка запрыгала на одной ножке. Глаза ее засветились и стали, как у Нади, круглыми.
- А потом? - спросила Дунечка.
- А потом суп с котом.
- С тобой?
- Почему со мной?
- Ты же кот. Цып-цып, - передразнила Дунечка лысого актера, мамочка, меня котик хочет съесть.
- Дуньк, ты Аню помнишь?
- Такая волосатая?
- Сама ты волосатая.
- Помню. Она со мной играла в дочки-матери.
- Как она тебе?
- Красивая. Я люблю женщин на каблучках.
В зоопарке они пошли сначала в обезьянник. Дунечка долго молча рассматривала громадных самцов орангутангов, а потом спросила, смущенно отвернувшись:
- Никита, а что это у них там, а?
Никита сел на пол. Служитель сказал:
- Гражданин, ведите себя прилично, звери волнуются.
- Никит, ну, правда, - повторила Дунечка.
- Дуня, - сказал Никита, - вот пойдешь в школу и все узнаешь, а теперь пойдем смотреть тигров.
Они долго смотрели тигров, а после Дуня каталась на пони.
- Ну, понравилось? - спросил Никита.
- Очень. А папа с мамой все ругаются. Лучше бы на пони катались.
Никита посмотрел на часы. Было половина четвертого.
- Рубансон-гоглидзе хочешь?
- Хочу кирневич-валуа.
Они пили газированную воду, а вокруг них с визгом носились дети. Потом они присели на скамейку возле девушки, которая читала книгу. Она была какая-то насквозь чистая, в белом платьице и в белых тапочках на упругих, спортивных ногах.
Никита несколько раз взглянул на девушку, а потом, кашлянув, спросил, подмигнув Дуне:
- Простите, мы вам не помешаем?
- Нет, пожалуйста.
- Интересная книга?
- Очень.
- Что-нибудь эпохальное?
- Да. Сказки Даля.
Никита засмеялся, и девушка поглядела на Никиту. Он снова кашлянул и сказал:
- А не пришла ли пора познакомиться? Меня зовут Никита.
- Очень приятно.
- Мне тоже. А вас?
- Меня зовут Наташа.
- Тоскуете?
Наташа закрыла книгу, посмотрела на Никиту и ответила:
- Временами.
- Сейчас тоже?
- Нет. Сейчас я не тоскую, сейчас я гуляю с сыном.
- <Белка>, <Белка>, я - <Свисток>: вас понял, перехожу на прием, быстро ответил Никита. - А где дитя? Моя дочь может с ним поиграть.
- Саня! - крикнула Наташа. - Маленький!
Подбежал мальчик с длинными льняными волосами и, отдуваясь, стал возле матери, исподлобья разглядывая Дуню.
- Дуня, дай мальчику руку, - сказал Никита.
Дунечка послушно слезла со скамейки, подошла к мальчику и протянула ему руку лодочкой.
- Здравствуй, - сказала она, - меня зовут Дуня.
- Догони, - сказал мальчик, - кто быстрей.
- Погоди, какой ты быстрый, - рассудительно сказала Дуня, - а сколько тебе лет?
Никита и Наташа засмеялись.
- Кстати, вам сколько? - спросил Никита.
- Я старуха. Мне двадцать пять, - ответила Наташа. - А вам?
- Я мальчик. Мне семьдесят семь.
- Саша, - строго сказала Дунечка, - дай мне ручку, и пойдем гулять.
- Только пусть вас не съедят крокодилы, - попросил Никита.
- Я ему горло прокушу, - пообещал Саша, и они пошли по дорожке: Дуня - длинненькая, в полосатых штанишках и маленький пузатый Саша - в белом костюмчике.
- Ну? - сказал Никита и подвинулся к Наташе. - Итак?
- Сейчас вы спросите: не поколотит ли вас муж?
- Это серьезный вопрос, он меня тревожит.
- Что еще вас тревожит?
- Американский империализм и клика Чан Кай-ши.
- Давайте я все облегчу - у меня нет мужа, так что можете начинать осаду.
- А что у вас глаза сиреневые?
- Потому что крашусь.
- С вами трудно говорить.
- Отчего?
- Вы не интригуете.
- А надо?
- Конечно.
- Это нетрудно. Только надо следить за нашим кинематографом, там даются готовые, идеологически выдержанные рецепты.
- А почему вы со мной так говорите?
- Наверное, потому, что мне приятно говорить с вами.
- Да?
- Да.
- Черт возьми!
- Черта нет. И бога нет, никого нет. Саша! Саня! Дуня!
- Вы запомнили, как зовут мою пл... дочку?
- Пл-дочку? Конечно, я сразу запоминаю имена детей.
- Вы понимаете, что такое брак? - строго спросила судья Степанова.
- Брак - это затянувшаяся беседа. В идеале, конечно.
- Что?!
- Так говорил один парень, который рано умер.
- Брак - это не беседа, а союз любящих сердец, - сказала судья, - и вы его своим поведением разрушили.
Степанов увидел зимнее, тревожное Черное море, пустой белый пароход, который разрушал острым белым носом тугое единение воды, пустой ресторан, в котором официантки возле большого иллюминатора резались в дурака, и заснувшую за стойкой громадную буфетчицу.
Степанов сидел под большим плакатом, приглашавшим на английском языке туристов совершить прогулку по Черному морю. Степанов сидел и пил. Он перестал пьянеть оттого, что был весь в будущем, в той работе, которую начинал. На палубе грузинка ссорилась с молодым мужем в ярком синем джемпере, надетом под старый ватник. Мужа ждали два товарища - такие же молодые парни, только один в красном свитере под ватником, а другой в одной тенниске. Дул бриз, и было очень холодно. Парни хотели пойти в ресторан, а жена того, в синем джемпере, держала его за руку и что-то говорила - быстро и просительно. Парни пересмеивались, муж грузинки играл желваками, слушая жену. Он слушал ее, презрительно отвернувшись.
- Пойдем, слушай, - сказал тот, что в тенниске, по-русски, - сколько можно, а?
- Видишь, психует, - ответил муж тоже по-русски.
Грузинка стала говорить еще быстрее, но уже не просительно, а зло, со слезами в голосе. Муж стряхнул ее руку и пошел в ресторан. Следом за ним двинулись его друзья.
- Вано! - пронзительно крикнула женщина.
Ее муж только досадливо махнул рукой и распахнул дверь ресторана. Женщина, заплакав, бросилась бежать по палубе.
- Топиться будет, - сказал парень в тенниске. - Сумасшедшая.
Парни сели за столик и заказали себе шампанское. Они очень красиво и достойно выпили его, и Степанов долго ждал, когда же они начнут пить водку, но они заказали себе еще бутылку шампанского и пили из фужеров маленькими глоточками. Муж грузинки сначала был оживлен, что-то рассказывал своим товарищам, потом приумолк, стал оглядываться по сторонам и вдруг, отбросив стул, быстро вышел из ресторана. Официантки по-прежнему резались в дурака. Буфетчица дремала. В холодном небе летали хищные, жирные, неестественно белые чайки.
- Дура, мучает Вано, - сказал парень в тенниске.
- Это они так любят, - сказал парень в красном свитере.
- Пропади пропадом такая любовь.
- Они всё волнуются.
- Чего волноваться, слушай? Не ворует ведь? Культурно пьет, с друзьями пьет, не с жуликами, а?
Муж вернулся через пять минут, бледный, с подергивающимся ртом, и сказал:
- Нигде нет, пошли искать.
- Куда денется, слушай?
- Пошли, у меня сердце болит.
Парень в тенниске презрительно рассмеялся и сказал:
- Иди, слушай, и ищи, если тебе делать нечего... Мужчина называется.
- Пошли, - сказал парень в красном джемпере, и они ушли вдвоем.
Степанов выпил водки и спросил парня:
- Ругу рахар, генацвале?
- Э, - пожал тот плечами, - плохо поживаем, сам видишь. Все с ума посходили. Вместо радости, слушай, пытку делают.
