Цифрой «2» был отмечен ростовщик, о котором той же Вере Красновой было известно, казалось бы, все и ровным счетом ничего, кроме фамилии Плюхин, а по-местному — Плюшкин. Ни адреса, и никаких иных конкретных сведений. Народ знал о нем, многие у него находились в должниках, известно, что ссужал практически всем, кто просил, и при этом не боялся, что будет обманут. О чем говорит? О надежной «крыше» — в первую очередь. Значит, все-таки известен?
В расписке, которую показал Вере следователь Прыгин, но оставил у себя в деле, которое не стал возбуждать, стояла только подпись ростовщика. И никаких других документов, подтверждающих тот факт, что Борис Краснов брал деньги в долг и дважды переносил сроки возврата их, тоже нигде не было. Даже копий. Таким образом, если этот Плюхин действительно существует и занимается ростовщичеством, у него, как у каждого «аккуратиста» в подобных делах, должны сохраниться подтверждения этого факта как свидетельства его полной законности.
Далее. Вполне возможно, заявит он, что они уже уничтожены им же самим — за ненадобностью. Ну, вот скажет так. Но тогда у следственных органов, которые пожелают возобновить расследование «самоубийства», обязательно возникнет справедливое сомнение в том, что вся операция со взятием денег в долг, а затем и с возвратом его была осуществлена на самом деле. Другими словами, история с должником выдумана для прикрытия явного преступления. И первым же среди возможных заказчиков убийства Краснова будет назван сам Плюхин. Вряд ли ростовщик пойдет на такой шаг, наверняка он тщательно сохраняет долговые бумаги. Но вот захочет ли показать, что называется, первому встречному — это вопрос. Конечно нет. Но — должен. Значит, придется исходить из этого «постулата», как иногда выражается для того, чтобы произвести впечатление, друг и покровитель «Глории» Константин Дмитриевич Меркулов, зам. генпрокурора. Ладно, решил Филипп, с «постулатом» разберемся, был бы налицо этот Плюшкин, которого знает «весь город».
Третья позиция касалась весьма любопытной фигуры начальника Дорогобужского управления внутренних дел полковника Крохалева, которому подчинялась Бобровская милиция. Это он, по мнению вдовы покойного Краснова — Екатерины, имел какой-то свой интерес в бизнесе ее мужа. Борис часто называл эту фамилию и в телефонных переговорах с партнерами, и просто, без связи с его производством, и каждый раз эта фамилия звучала с уничижительной интонацией. Короче, что-то имелось у покойного на «главного районного милиционера». Что? — тоже важный вопрос. Но ответить на него могла не только вдова, но и те немногие, может быть, еще верные бывшему хозяину «Универсала» сотрудники, которые остались на фабрике или же были уже уволены новым хозяином.
Новый хозяин был обозначен пунктом четвертым. Во время разговора в «Глории», после подробного рассказа Веры, которая по понятным причинам многого не могла знать, у всех сложилось мнение, что человек под фамилией Сороковкин, скорее всего, лицо вымышленное, либо подставное, на которое и оформлена продажа дорогостоящего предприятия. А подлинным владельцем его стал кто-то иной, какой-нибудь более важный «господин», который имеет влияние и, соответственно, оказывает несомненное давление на правоохранительные органы района, и те готовы плясать под его дудку. И вот кто им может оказаться, это вопрос первостепенной важности. Ответив на него, и следствие и адвокат ответят и на сакраментальный вопрос: «Кому выгодно?» — «Кви продэст?» — по-латыни, как заявил уверенный в себе Юрочка Гордеев. Это он так свой павлиний хвост перед явно неординарной женщиной распускал — и так его, и этак! И костюмчиком, и латынью! Сан Борисыч, видел Филя, только хмыкал, но при этом сохранял на лице полнейшую серьезность: «Ну, а как же, коллеги, чай!..»
Следующий, пятый, вопрос касался чрезвычайно важных сведений о том, что в городе говорят по поводу самоубийства Краснова. Не в руководстве, которое вполне может оказаться скупленным на корню — коррупции ведь еще никто всерьез не отменял! А именно в народе, среди населения. И этот вопрос, конечно, касался напрямую первого пункта, однако Филя сам выделил его отдельно — для себя. Одно дело, когда ты просто интересуешься всякими сплетнями да слухами, а совсем другое — когда задаешь их с определенной целью узнать, что конкретно ты думаешь по этому поводу и как оно связано конкретно с тобой, с твоей жизнью, зарплатой и семьей? Есть своя разница, потому может быть у собеседника разная степень заинтересованности. Я, мол, знаю, а тебе зачем? Вот и покатится волна слухов, а там и реакция местного руководства, при всей ее видимой непредсказуемости, может оказаться вполне однозначной. И, значит, задание будет сорвано — по собственной неосторожности.
И, наконец, — какой там, шестой? Он касается исключительно тех документов, которые остались после смерти Бориса Краснова. В доме покойного был произведен обыск, но, судя по всему, обыкновенными провинциальными дилетантами, не нашедшими даже такой заметной вещи, как секретный сейф хозяина. Ключ они, видите ли, нашли — в кармане покойного, а от какого он сейфа, выяснить не смогли. Ясно, что неучи и дураки. Как, вероятно, и «самый умный» из них — милицейский следователь майор Прыгин. А, между прочим, нельзя исключить и того обстоятельства, что Борис Борисович, так заботливо относившийся к своей сестре и, по ее словам, обожавший свою жену с сыном, догадывался, что ему грозят крупные неприятности. Это в том случае, если он действительно влез зачем-то в долги, которые не смог вернуть вовремя, и даже продал по этой причине свое предприятие. Такие вещи спонтанно не делаются и подобные решения с бухты-барахты не принимаются. Так что, позвольте усомниться. Но тогда из данного «постулата» следует недвусмысленный вывод о том, что у бизнесмена были еще какие-то важные документы, которые и вынудили его фактически — по собственному желанию или вопреки оному, что выяснит только время, — по сути, расстаться с жизнью. И эти документы должны сохраниться. Где — тоже вопрос.
К этому же пункту плана следует отнести и собственную акцию в доме Краснова. Из собственного опыта знал Агеев, что, как бы ни проводили обыск, какими бы опытными ни были оперативники, все равно что-то обязательно ускользнет от их внимания, как всегда случается даже при тщательном осмотре новых территорий. Зато второй и третий обыски нередко добавляют новый, ранее незамеченный материал. К тому же надо иметь в виду, что «свежеиспеченная вдова» вряд ли стала откровенничать с чужими и наверняка наглыми людьми, вторгшимися в ее жилище. Но она должна определенно что-то знать или догадываться о возможных тайниках мужа. Тем более что он чувствовал какую-то опасность, и она об этом знала. Так, во всяком случае, говорила Вера. Очевидно, у них был какой-то доверительный разговор, о котором сестра покойного не стала рассказывать сыщикам, может быть, и не слишком надеясь на скорую их помощь. Иногда некоторые сведения открываются по ходу дела, когда клиент твердо уверен в том, что его действительно защитят. «Случайно» якобы вспоминает, и так далее. Но из этого вытекает необходимость более подробного, детального разговора с Екатериной, которой придется выложить московскому сыщику все как на духу, ничего не утаивая. А вот сделать это, имея в виду, что за домом вдовы несомненно установлена слежка, ну, может, не такая плотная, как это делается там, где работает настоящие «профи», надо будет максимально Осторожно. И, возможно, в первую очередь. Нельзя исключить, что разговоры о том, что Краснов покончил с собой, разорившись, но оставив вдове дом, машину и банковский счет, — лишь маскировка. А на самом деле и эти лакомые куски вряд ли могли остаться без внимания грабителей, никаким благородством там, где идет речь о больших деньгах, не может «пахнуть» — по понятиям. Так что и надежды на дальнейшую, пусть и не очень обеспеченную жизнь у Кати Красновой тоже быть не может, не следует обольщаться. Не сейчас, так позже, когда окончательно утихнет шум, ее лишат и дома, и дорогой машины, а банковский счет к тому времени будет уже «съеден». Если Катя этого не понимает, ей надо популярно объяснить. А еще Вера говорила, что Катя — хотя и красивая женщина, но ей, вероятно, можно верить. Хорошее противопоставление! Но это означает также, что и жизнь вдовы с дорогой машиной и шикарным домом находится в опасности: бандиты таких жирных кусков после себя не оставляют.
Теперь о документах. Если их действительно не окажется дома, они могли быть изъяты в офисе бизнесмена — при обыске после его кончины. И тогда их уже не найти, следствие наверняка сделает все, чтобы от них и следа не осталось. Но, как шал давно уже Филипп Агеев, усвоивший не только из книжных или «киношных» примеров, что рукописи не горят, свой след всякая важная бумага обязательно сохраняет. Не может быть, чтобы не осталось совсем уж ни одного свидетеля. Его можно запугать — да. Можно избавиться от него, убить, иными словами. Но и об этом станет скоро известно. Значит, если было на самом деле убийство, то нельзя исключить и того, что следом тоже произошло нечто подобное — с каким-нибудь господином, так или иначе связанным с Красновым. И это проверить надо. А ведь в милицию просто так не придешь и не спросишь: «Ребятки, у вас тут в последнее время кого-нибудь еще, кроме Бориса Краснова, не «мочили»?» Хороший вопрос, но он будет последним в здешнем расследовании Филиппа Агеева. А ведь он, помимо «борьбы за справедливость» — естественной для сыщика, должен был еще и деньги зарабатывать. Так что интерес получался двойной.
