— А может, он их стережет? Как вот на фабрике этой?
— Ой, да там уж и стеречь нечего, все, что могут, растаскивают. Нет хозяина у фабрики.
— А где ж он? — Филя проявил повышенное внимание, но не к хозяину, а к самой Фросе, так на нее посмотрел, что она даже пышными плечами слегка передернула, будто от внезапного озноба. И застеснялась, опустила глаза.
— Да кто чего говорит… Одни говорят — сам себя стрельнул, разорился, мол, и руки наложил. Другие, что его застрелили, чтоб разорить. Еще слышала, будто скупили тут все на корню, а он как бы сопротивляться начал, вот его и… Разное слышала. Да неинтересно это тебе.
— Почему же, как раз наоборот. Слушай, девушка, — доверительно подался он к ней, — а если я тебя очень хорошо попрошу, а? — и посмотрел «со значением». — Расскажешь?
— Да зачем тебе? — она чуть нервно засмеялась и добавила: — И где ж ты, милый, девушку-то увидал?
— Так вот же, рядом со мной. А что, чем плоха? Мне так, например, очень нравится… Даже помечтать о такой, и за одно это — уже огромное спасибо.
Он открыто рассмеялся, как бы приглашая и ее разделить его радость. И она готова была уже к встречному смеху. Но это ясное ощущение их стремительного душевного сближения перебил появившийся Сергуня с бутылочными горлышками, торчавшими из карманов и кругом копченой колбасы, кольцом надетой на руку, в которой был зажат белый батон в целлофановом пакете.
— Вот он я! — обрадовал он их своим появлением.
— Ну, пришел так и пришел, — напряженно и сухо перебила его восторг хозяйка. И, метнув острый, глубокий взгляд на Филю, строго добавила — исключительно для Сергуни: — Это я сегодня такая добрая, а чтоб потом мне тут — ни-ни! Ты меня знаешь, не терплю! Ступай к своим поросятам, там и гуляй. А это, — она кивнула на горлышки, — только ради гостя. Потому наливай, дуй и отваливай!
— Ну, может, эта-а… — протянул Филя примирительно, — разок-то разрешишь, хозяюшка? — и подмигнул ей тайком, а она сдвинула губы, пряча радостную улыбку, и… разрешила.
— Ладно уж, так и быть. Поллитру — валяйте, вон и закуски принесла, — она указала на сковородку жареной картошки с салом и зелень на тарелке, — а четвертушку я у вас временно конфискую. Может, потом разрешу. Утром. А колбасу давай сюда, гостю на завтрак пойдет.
— Ну вот, видишь, какая у нас славная хозяюшка, а, Сергуня? И, главное, заботливая… Прямо слов нет, какая добрая да ласковая, верно? А ты мне скажи честно, какая другая женщина станет долго терпеть нашего брата-пьяницу? Им же сочувствовать надо, понимать их, помогать изо всех сил, стараться, чтоб им, родненьким нашим, жарко было, верно? А мы чего делаем? Вот то-то и оно… Давай, значит, первую поднимем за нашу хозяюшку. Нальем и выпьем… Чтоб здоровая была, красивая такая же, чтоб везло ей в жизни нашей проклятой и чтоб худые люди ее не обижали.
Говорил вот так, раздумчиво вроде, а у самого прямо масло по сердцу, так на глазах «расцветала» Фрося, смущенно улыбаясь, прерывисто дыша и пряча взгляд. И закончил свой тост Филя совсем уж просительным тоном:
— А колбаски-то отрежь, не жмись, я тебе еще куплю, сколько скажешь.
— Ой, Господи, да что ж с вами делать? — Хозяйка засмеялась, отдавая колбасу Филе. — Лопайте, я ж не от жадности, а чтоб порядок был. Гость-то добрый, так зачем же его разорять?
— Ну уж не разорюсь, чай…
И потекло застолье.
Разговор, как и постарался Филипп, потек в русле последних событий, развернувшихся в Боброве. Гость интересовался постольку, поскольку об этом плелась беседа, то есть не заставлял, а больше слушал и все удивлялся, вызывая у Фроси с Сергуней нараставшее желание высказаться подробнее. Всем ведь была известна подоплека событий, но каждый в городе реагировал по-своему. Вот именно этот спектр мнений и интересовал больше всего сыщика Агеева. А не Филю, который с удовольствием посматривал, как ерзала на стуле хозяйка, бросая на него почему-то робкие уже взгляды, будто надеялась, что он сам выпроводит постороннего.
Короче, когда Сергуня стал повторяться, — Филипп наливал ему больше, чем себе, а сам лишь надпивал, что замечала Фрося, одобрительно кивая при этом, — он встал и, как бы завершая застолье, предложил выпить еще раз за хозяйку, а затем остановиться. Тем более что завтра, как обещано, может, хозяюшка расщедрится и с утречка нальет по рюмочке, чтоб день хорошо прошел, а сегодня пора и о деле подумать. Забор посмотреть. Ибо Филя исповедовал такой принцип: пообещал — сделай, иначе какой же ты после этого мужчина? Прямо так вот, решительно и серьезно, он об этом и заявил.
И на таком вполне логичном заявлении застолье и завершилось: без всяких обид, спокойно, уважительно. Сергуня всем своим видом показывал, что доволен вполне, обычай соблюден. И отчалил, прихватив свою снасть и пообещав Филе появиться завтра, однако не слишком и рано, чтобы дать гостю поспать. Ну, а если чего, так у Сергуни еще есть пара удочек в запасе. На том и порешили.
Потом Филя быстро и ловко помог убрать со стола, перенес сковороду и тарелки на летнюю кухню, где сам же все и вымыл, отстранив хозяйку, которая порывалась сделать это. Но быстро поняла, что гостю помогать не стоит, он приспособлен к жизни, действует уверенно и даже с выпивкой удивил: поднимал рюмку часто, а почти ничего так и не выпил. И на ее несколько каверзный вопрос, чего это он так, ответил спокойно, как о само собой разумеющемся:
— А тебе разве было бы приятно видеть рядом с собой пьяного мужика? И чтоб у него изо рта паленой водкой несло, как из сортира? Фросенька, девочка моя, мне ж тебя жалко. А, кроме того, я еще поговорить с тобой хотел — за жизнь там, ну, в общем, как уж получится… А забор свой ты мне сейчас покажи. Погляжу да сделаю, чего тебе надо. За добро всегда платить добром положено, верно? Или у вас тут иначе? А я по-своему привык… Да и хозяйка у меня нынче, гляжу, уж больно хороша, прямо-таки чудо…
И так ласково сказал, что женщина качнулась, да и приникла головой к его груди…
— Фрось, а Фрось, — зашептал Филя, — а ты мне выдашь потом раскладушку какую-нибудь, здесь поставить? У тебя найдется?
Она даже отстранилась и посмотрела с недоумением:
— Да кто ж тебя здесь уложит-то? Ты за кого ж меня считаешь? — она снова приникла к нему, потянула носом и прошептала: — Ох, и сладко пахнешь, милый… так бы и нюхала…
Глава третья ВДОВЬИ ЗАБОТЫ
Филипп, проснувшись на рассвете от ощущения того, будто задержался в парилке больше положенного, открыл глаза и увидел на своей шее полную и горячую руку хозяйки, а его живот пересекала крупная белая нога. Видать, малость перестарался с вечера, женщина вся прямо-таки исстоналась, изохалась, да так и заснула, обхватив руками дорогую свою находку, и даже ногой сверху прижала, придавила, чтоб не исчез, не убежал. А он полежал так под жарким и мягким прессом, вполне удовлетворенный пылкой страстью одинокой вдовы, да и сам заснул. И проспал всю ночь без забот и сновидений.
На перине было душновато, но зато, слегка поднапрягшись, Филе удалось осторожно, не разбудив тихо и мерно сопящей женщины, выбраться из-под нее и медленно сползти с высокой постели. Затем, крадучись, на цыпочках, он вышел на веранду, а уже там надел тренировочный косном, приготовленный с вечера, и темные, неброские кроссовки. Мягко ступая, сошел с крыльца, не скрипнув дверью, и побежал по дорожке к калитке, как заправский спортсмен. А что, пусть соседи привыкают, что у Фроси завелся москвич, который вон как следит за своим здоровьем. Мужичок-то он пусть и невзрачный, а все — мужик, забор вон вчера починил, как заправский плотник, и, главное, почти ведь и не пьет, и за собой следит, и в разговоре простой. Это уж Сергуня не утаит. Молва-то сразу разнесется, едва Филю увидит кто-то из соседей. А оно и нужно, чтобы увидели и постепенно привыкли к его простецкому виду и ранним утренним пробежкам.
Нет, вовсе не за здоровьем своим бежал Агеев, а по строго определенному адресу: улица Первомайская, дом двенадцать. Солидный район, где в ряд выстроились десятка полтора богатых, «новорусских» особняков под разноцветными андулиновыми крышами. У Краснова она была приметного ярко-синего цвета, а сами стены выложены коричневой декоративной плиткой. Словом, найти будет легко, объясняла Вера Краснова. Но Филя должен был увидеть объект своими глазами и прикинуть возможности проникновения на территорию без каких-либо осложнений. Но в любом случае «прекрасная вдовушка» должна быть предупреждена заранее, чтобы не произошло нежелательных эксцессов при знакомстве…
Еще вечером, нарочито медленно и как бы со вкусом исполняя свою работу, Филя с заметным, острым интересом все поглядывал да поглядывал на ставшую совсем уже милой и привлекательной хозяюшку, не уходившую в дом и, видно, тоже получавшую удовольствие от лицезрения сугубо мужского дела. И тогда он снова, как бы невзначай, затеял разговор о судьбе мебельной фабрики. Причем интерес проявил такой, что Фрося не могла не задуматься, откуда это у приезжего имеются серьезные знания в деревообделочном и мебельном производстве. И на ее встречный вопрос Филипп, помявшись для порядка, ответил, что и сам держит подобный бизнес. Есть, конечно, трудности, то, другое, но ведь проблемы-то у всех мебельщиков общие, как ни крути. А когда знаешь, откуда грядет опасность, оно как-то жить легче. Предупрежден, говорят умные люди, значит, вооружен. И такая постановка вопроса тоже очень понравилась Фросе Морозовой, она поняла, что отдых у постояльца — отдыхом, а о деле он тоже не забывает. Верно же говорят, что чужой опыт — он для умных, а не для дураков, это дурак только на своем опыте учится. Обсудили, пошучивая, и этот вопрос. А там, глядишь, и работа к концу приблизилась, и обстругивать, прилаживать и приколачивать больше было нечего. Но мускулы обнаженного до пояса мужского торса продолжали напрягаться и играть, где ж было устоять женщине, уже с отчаяньем почуявшей эту могучую мужскую силу? Там, может, и еще бы нашлось дело, да жаль было терять время, нечаянно отпущенное ей сладкой судьбой. Вот и вернулись они в дом, чтоб уж больше ничем, кроме сплошных удовольствий, не заниматься. Ну, а там и мыслям места совсем не осталось — всхлипы да охи…
