Ну почему так не везет сегодня в этих самолетах? А что ждет его в Баку? Там ему дадут охрану? Там он, Витя Солонин, будет стоить миллиард баксов? Здесь его жизнь не стоит и копейки.
Сунут перо в бок, откроют люк, когда самолет пойдет на снижение, и дело с концом. А найденные у покойного бабки разделят по справедливости. Столько-то руководителю группы, столько-то исполнителю, столько-то стоявшему на стреме...
— У вас закурить найдется? — вежливо спросил подобравшийся на ломаном английском.
Солонин приоткрыл один глаз. Вроде не шутит. Грабитель? Но что с него, в конце концов, путешествующего чиновника, взять? Три тысчонки долларов? Спутниковый телефон? Плюс носовые платки. Ну и кое-что из спецснаряжения, назначение которого они все равно не поймут.
Виктор щелкнул зажигалкой, внимательно посмотрел при ее свете в глаза незнакомцу, только потом полез за своим именным портсигаром, о котором забыл, мысленно перечисляя свои активы. Был портсигар когда-то именным. Посвящение пришлось стереть. Но расставаться с ним не хотелось. Где такой сейчас найдешь? И к тому же память о родине, о которой предложено на время забыть.
Или это отвлекающий маневр грабителя, чтобы занять его руки? Нет, не похоже. Смотрит прямо в глаза, в позе ничего угрожающего, под курткой угадывается вполне бюргерский животик. За ним подползали еще трое.
Виктор дал ему несколько сигарет, кивнув на остальных, чтобы поделился. Те в ответ тоже закивали, подползли поближе, держась за все те же шпангоуты.
Просто сопровождающие лица?
Там посмотрим. Виктор подмигнул им, когда они закурили.
— А что везете? — спросил он на своем фарси, которым вполне обоснованно гордился.
Они переглянулись, пожали плечами, причем достаточно искренне: а кто его знает...
Впрочем, их старший, опять же самый бородатый, насторожился. Он-то наверняка был в курсе. И ему не нравились подобные вопросы.
И Виктор не стал настаивать. Решил изобразить равнодушие. Длинные ящики со стертыми надписями — не «стингеры» же или какие-нибудь противотанковые управляемые снаряды против русских танков? Какое ему, гражданину, утратившему свое имя и место прописки, до всего этого дело?
И он прикрыл глаза, предлагая тем самым считать тему исчерпанной.
Тем более что из-за шума двигателей все равно ничего не расслышишь, а из-за темноты и вибрации — не прочитаешь.
Мы с Солониным сидели в роскошных апартаментах бакинского «Интуриста» и откровенно позевывали. И ждали сами не знали чего.
Солонин хотел с дороги принять ванну, но эти цивилизованные замашки пришлось отставить. В огромной ванной, скорее, в бассейне с позолоченными кранами, не было горячей воды. А вместо холодной текла ржавая жижа. И горничная, усталая, пожилая русская баба, предложившая звать ее просто тетей Верой, сказала, что если пару часов подождать, то вода пойдет вполне сносная. И что слесарь-сантехник дядя Петя чуть ли не один остался на все здешние заведения, подобные нашему. Остальные разбежались. Как начали армян убивать, все русские стали разбегаться.
А дядя Петя тогда просто был мертвецки пьян. У него был самый пик запоя, когда приехали за ним на роскошном «кадиллаке» молодые бородатые парни, увешанные оружием, и повезли его в одну огромную квартиру, некогда принадлежавшую известному всему Баку врачу-армянину. Там нерасчетливый выстрел из автомата разворотил водопроводную трубу, и всю квартиру залило...
Дядя Петя рассказывал ей, что в ванной было полно крови, смешанной с водой, и он поначалу отказывался работать, но его заставили...
От всего увиденного в ту ночь он быстро протрезвел, все им починил, все наладил, и они ему даже дали какие-то блестящие цацки из сейфа богатого врача. Дядя Петя их не сохранил — потерял или пропил.
Она рассказывала нам про все пережитое сидя в кресле, махнув рукой на уборку и выключив пылесос, который еле-еле работал, а единственный на всю гостиницу электрик дядя Сережа был там же, где и дядя Петя, — у кого-то что-то ремонтировал...
Тетя Вера говорила, что этим Сереже и Пете, единственным в ту пору на весь Баку умельцам, новые власти предлагали отдельные квартиры, оставшиеся от армян, и дядя Сережа польстился, а дядя Петя сказал, что это не по-христиански, и его за эти слова чуть не убили. Что в новой квартире дядя Сережа запил еще больше, что его жена, тоже русская, не смогла там жить, поскольку замучила бессонница, и они сбежали оттуда в свой старый домик в Сабунчахе.
Сейчас — другое дело. Везде ставят импортную сантехнику, обслуживают турецкие специалисты (при этих словах Солонин усмехнулся, подмигнув мне, а я исподтишка показал ему кулак), но работы для немногих оставшихся здесь русских — невпроворот. Вот как с этой ванной, от которой эти турки отказались, не сумели исправить.
Здесь в голосе тети Веры послышались патриотические нотки, нечто вроде чувства законной гордости за дядю Петю.
Она еще сказала, что рада нас видеть, что сама бы давно все бросила и уехала, да не к кому, никто на ее письма не отвечает. Старшая сестра в Коломне живет в коммуналке, муж, поди, запретил отвечать, самим жить тесно...
И, вздохнув, снова принялась за уборку.
— Да ладно, не надо, — сказал Витя. — У нас и так чисто.
— А вы знаете, как мне попадет, если старшая по этажу соринку найдет? — спросила тетя Вера, выпрямившись.
— А мы повесим соответствующую табличку, что в уборке не нуждаемся, — сказал я. — Не беспокойтесь, в обиду не дадим.
— Просто так заходите, — сказал Витя, провожая ее до двери с пылесосом в руках, который не катился, поскольку у него недоставало двух колесиков.
— Что скажешь? — спросил я, когда мы остались вдвоем.
— Жуть берет, — ответил он, стоя возле окна и глядя на улицу. — Сплошные черные головы.
Хоть бы несколько лысых, не говоря уже о рыжих. О каких тайных операциях может идти речь? Ну перекрасимся, вставим соответствующие линзы... И что? Скулы-то татарские, морды рязанские.
— Мои слова, — сказал я. — Прежние приемы и заморочки сейчас не сработают. И наши компьютерные игры здесь бессильны. Здесь просто не существует компьютерных сетей. Мне об этом кое-что рассказывали. То есть компьютеры есть, но пока бездействуют. И это хорошо, что мы одинаково оцениваем проблему. Отсюда и возникает предложенный вариант нашей совместной легенды. Тебе придется как представителю международной корпорации войти в здешний истеблишмент, подписать парочку протоколов о намерениях... И не больше того.
— Я должен тебя прикрывать? — спросил Солонин. — Как своего секретаря?
— У таких, как ты, водятся не кривоногие секретари, а длинноногие секретарши, — вздохнул я, вспомнив о Ларе Колесниковой. — Я буду твоим телохранителем, говорил об этом уже. Или тебя что-то не устраивает?
— Да все устраивает... Кроме одного. Переговоры придется вести на полном серьезе. Чьи интересы я должен защищать? Свои мифические, или чьи-то еще?
— В том-то и дело... — сказал я. — Сам об этом постоянно думаю. Я русский или не русский? Вон уборщица таким вопросом не задается. А перед нами эта проблема будет стоять всегда. Пока мы ловим террористов, мы граждане мира. Террористы — везде сволочи. Но здесь иной разговор.
— Для меня здесь нет проблемы, — сказал Витя. — Я буду работать только на Россию. Питер Реддвей, при всем моем к нему уважении, не дождется, что я буду работать на кого-то другого.
— Не спеши зарекаться... — сказал я. — Ты уверен, что здесь, где варятся гигантские деньги, не объявится наша доморощенная мафия? Вспомни историю с алюминием. А здесь куш пожирнее. И потому ухо следует держать востро.
За окном послышалась автомобильная сирена, мы выглянули на улицу.
— Что за гусь? — спросил Витя, указывая на кортеж автомобилей, остановившийся возле нашей гостиницы. — Уж не сам ли Президент пожаловал?
— Пока нет, — сказал я, увидев знакомую фигурку, спешно передвигавшуюся под прикрытием здоровенных молодцов в распахнутых черных пальто. Они прикрывали своего хозяина, озираясь на окна и крыши близлежащих зданий.
Конечно, сверху Самед Асланович был уязвим для любого снайпера с хорошей винтовкой. Ему бы надеть широкополую шляпу и точно так же облачить свою охрану. Хоть какая-то была бы маскировка...
— Наконец-то, — сказал я. — Сейчас все прояснится. Будут нам паспорта, соответствующие бумаги и все такое. Итак, ты, Витя, больше не чиновник ООН, а кто именно — скоро узнаем.
— А кто это? — спросил Солонин, глядя вниз.
— Только не раскрывай окно, — сказал я. — Могут неправильно понять. А от пуль, даже снизу, уворачиваться ты еще не научился... Они берегут этого человека как зеницу ока. Видят в нем светлое будущее правящего клана. Умненький мальчик, здешний вундеркинд, хотя ему уже за двадцать. Его предпочитают держать в Москве, пока здесь не затихнет вся эта межродовая борьба. Он и родился в Москве, и прожил там все свое золотое детство. Его пару раз собирались похитить, как похитили его родственника, из-за которого мы здесь, собственно, и торчим. Подвели «Москвичи», эта гордость советского автомобилестроения, которые в самый решающий момент попросту заглохли... Впрочем, сейчас сам увидишь и услышишь.
