болезненный нарциссизм во всем, что касалось публичного предъявления своего незабываемого образа. Вита чувствовала, где прячутся деньги и где нужно копать, чтобы их извлечь. В общем, они сработались. На юбилей Михал Михалыча ее, естественно, никто не приглашал: вместе с Игорьком они были одновременно гостями Стасика и ответственными за проведение мероприятия. Кейтеринг, музыка, свет, обслуживание за столом – все это было незаметно, но это было. Если бы не было, тогда было бы заметно.
Моя Тая хорошо знала Виту, потому что стриглась и красила волосы у нее, наверное, уже лет десять. Тая была непредсказуема в своих планах относительно своего образа, Вита ее понимала, так что они обе держались друг за друга.
– Она там была до последнего, хотя обычно до конца мероприятия никогда не задерживается. Но тут другое дело. Во-первых, просил Стасик, во-вторых, в саду было так хорошо и вкусно, что ей и самой не хотелось уходить.
– Она сообщила тебе о том, что произошло, еще ночью?
– Да, но очень поздно, мы проговорили с ней больше часа. Они с Игорем искали Стаса. Не нашли.
– Что ж ты мне звонить не стала?
– А смысл? Устроить тебе бессонную ночь? Зачем? Ты ведь все равно ничего не смогла бы изменить. Стас отключился, ты в любом случае не сможешь с ним связаться.
Я машинально потянулась к телефону. Бесполезно.
– Он не ответит, – сказала Тая. – Как ты себе это представляешь? Что он скажет в свое оправдание?
– Но где он может быть?
– Да мало ли… Гостиниц, что ли, в городе нет? Деньги-то у него имеются, неужели не найдет где перекантоваться? Вопрос в том, что дальше. Боюсь, твой отец его не простит. Если бы он ее просто трахнул, еще полбеды, но он его перед людьми опозорил. И жестоко. Нет, не простит.
С каждой минутой ситуация казалась все более драматичной. Постепенно приходило понимание того, что произошло. Мой отец не деспот, не самодур, он не полоумный диктатор и не домашний тиран. Но профессия научила его смотреть на мир под определенным углом зрения. События для него делятся не по признакам: приятное – неприятное, полезное – вредное, мелкое – значительное. С годами для него главным фактором оценки какого бы то ни было действия стал признак «законно – незаконно». Не всегда, но часто это совпадало с пониманием того, что правильно, а что нет. Что справедливо, а что не очень. Отец не мыслил себя вне жестких норм поведения и принципов, которыми можно или нельзя руководствоваться в жизни. В разговорах он признавался, что законность и справедливость совпадают не всегда, но даже это не повод искать справедливости вне закона. В данном конкретном случае Стасик нарушил все мыслимые и немыслимые нормы, которые для отца были священны. Я адвокат и имею взгляды, несколько отличные от отцовских, но тут ведь любому ясно, что Стас нарушил заповеди, которые никогда не может преступить человек, имеющий совесть. Он не просто предал отца, соблазнив его женщину, он унизил его с изощренной, садистской жестокостью. На празднике, где присутствовали родители, старые друзья, коллеги. В особенный, значительный день. У меня все это не укладывалось в голове, ведь Стасик никогда не был злым. Он любил отца, проявлял дружелюбное отношение даже к посторонним людям. Мне казалось, что его ангельская внешность стопроцентно соответствовала его характеру. Шутник и озорник, да. Но при этом ласковый, даже нежный мальчик. Внимательный, не жадный, всегда готовый поделиться тем, что у него есть. Боже мой, неужели я так ошибалась в оценке брата? Но ведь такого же мнения о нем были все окружающие! Как это могло быть? Ошибаться может кто-то один, но не все вокруг!
Но если мой мозг буквально взрывался от невозможности представить себе степень подлости собственного младшего брата, к которому была нежно привязана, то думать о том, каково сейчас отцу, было просто невыносимо. Его предали два самых близких человека, его унизили на глазах у тех, кем он, безусловно, дорожил. Конечно, сейчас он опустошен и раздавлен, но меня волновал вопрос: могу ли я что-то сделать для того, чтобы хоть как-то облегчить его состояние? И ведь по телефону этого не выяснишь. Может быть, этого вообще никак не выяснишь, но если уж пытаться, то только лично. Я бы поехала к нему и на костылях, вести машину я не смогу, но неужто я не в состоянии забраться в такси? Вопрос только в том, готов ли отец сейчас разговаривать с кем бы то ни было на столь болезненную тему? Захочет ли он обсуждать все это со мной? Сможет ли? Нетрудно догадаться, что сейчас он подавлен и вряд ли до конца осмыслил произошедшее накануне. Но ведь просто промолчать тоже не годится. Я не могу притвориться, будто ничего не знаю. Не могу сделать вид, что ничего страшного не случилось.
Тайка вскоре ушла, и я осталась один на один со своими размышлениями. Отец тоже наверняка отключил телефон, чтобы не слышать слов сочувствия. Думаю, что в оправданиях он нуждается еще меньше. Как же быть? На всякий случай я все же набрала номер, и на мое удивление отец взял трубку.
– Как быстро расползаются плохие новости, – вместо приветствия сказал он, – ты ведь уже все знаешь?
– Знаю, папа, но ничего не понимаю, – я постаралась сохранить спокойный тон, будто речь шла о чем-то обыденном, – вроде бы раньше никто из нас не напивался до такой степени.
– Думаешь, дело в пьянке? – горько усмехнулся он. – Это было бы слишком просто. В любом случае я пока не готов говорить на эту тему, мне нужно какое-то время, чтобы…
– Я все понимаю, папа, я не буду к тебе лезть. Просто я хотела, чтобы ты знал, что мне не все равно, не безразлично то, что произошло.
– Спасибо, я это ценю, Ксения, – отозвался отец, – скажи, а ты не знала Ингу до того, как я с ней познакомился? Кто вас вообще познакомил: я или это произошло когда-то раньше? Постарайся вспомнить.
– Тут и стараться нечего, – уверенно сказала я, – я узнала ее, только когда вы с ней начали встречаться. А ты подозреваешь, что они были знакомы со Стасом раньше?
– Я этого не исключаю. В конце концов, она впервые появилась у нас как подруга кого-то из Стасовых гостей. Вопрос только
