– Я не отниму у тебя много времени, – сказал, усаживаясь, Даниил Олегович. – Объясни, что значат твои вчерашние угрозы?
– Она еще и ябеда? – хмыкнул сын, но остался доволен, что угрозы дошли до отца.
– Ева очень расстроена, я из нее клещами вырвал…
– И все же вырвал, – подытожил Роман на самодовольной ухмылке.
– Перестань! – вскочил Даниил Олегович, в возбуждении заходил по кабинету. – Дайте спокойно жить, черт возьми!
– Кто ж тебе мешает? – закурил Роман.
– Вы! – бросил гневное обвинение папа. – Твоя мать. Ты. Все, кому наш союз с Евой стал поперек горла. Что вы от нас хотите? Я люблю ее, понимаешь? И хочу быть с ней, потому что с Евой у меня каждый день праздник.
– Любишь, – посерьезнел сын. – Нормально. И хочешь жить в празднике. Тоже понимаю. Но почему остальные должны страдать из-за твоего желания праздновать? Почему мама должна чувствовать себя несчастной, обиженной, стыдиться, что ты ее бросил? Каково ей, ты хоть раз задумался? Она же пьет. Раньше за ней пристрастия к алкоголю я не замечал, к тому же у нее слабое сердце. Каково Лельке? Ты забыл, что у тебя есть еще дочь, которая совсем немного отстала от возраста твоей бесценной новой жены. И Лельке стыдно из-за тебя, она стала неуправляемой. Но это же ты показал достойный пример, как отстаивать свободу. Мама пьет, Лелька бесится, а ты хочешь праздника? Ну, даешь…
– С мамой мы разошлись…
– …когда у тебя появилась Ева, – закончил фразу сын. – Ты провоцировал мать на скандалы, я тому свидетель и твоя дочь, потому что делал это грубо. В тайне от нас начал строительство дома, кстати, о разводе тогда речи не шло. Ты методично шел к цели, не считаясь с нами. Знаешь, отец, есть еще обязательства перед теми, с кем провел многие годы. Не мать тебя предала, а ты ее. Все твои россказни о безумной любви… у тебя обычный мужской климакс. Да-да, климакс, когда у мужиков сворачивает мозги набекрень, и перемещаются они в пах при виде смазливой, хитрой киски.
– Пошляк, – с чувством оскорбленного достоинства произнес Даниил Олегович. – И это мой сын? Я думал, ты станешь мне опорой, последователем…
– Я и так последователь, научился у тебя многому, за что благодарен. Но поощрять твою похоть не обязан, у меня есть принципы. И потом, папа, что ты хочешь от меня? Чтоб я признал Еву… кем? Твоей женой? Своей родственницей? Мачехой? При живой маме?
– Я прошу тебя не делать ей больно. – Даниил Олегович плюхнулся на стул, подался корпусом к сыну. – Годы я провел в бессмысленной борьбе за место под солнцем. Меня топили, я выплывал, прошел через заговоры, коварство, подхалимство. А все оказалось зря, вдруг раз – и в государстве переворот. Я вовремя отошел от власти, потому что понял: мое прошлое – это мутное болото, настоящее – зыбко и не устроено. Тогда я занялся конкретным делом и преуспел. Но за гонкой я превратился в мумию, почти в неживого. Думал, ничего по-настоящему радостного уже не будет. И вдруг Ева… все вокруг осветилось…
– Климакс, папа, – с сочувствием вздохнул сын. – Самый натуральный. Это любой доктор тебе скажет.
Даниил Олегович застыл на миг, потом покачал с сожалением головой:
– Нет, сейчас ты не поймешь меня. Когда тебе стукнет столько же, сколько мне сейчас, когда останется немного деятельной жизни, когда ты оглянешься назад и оценишь себя со стороны, тогда поймешь, почему я так поступил. Жаль, что у нас расхождения.
– У нас с тобой конкуренция, и более ничего.
– До свидания, сын.
В дверях он столкнулся с мужчиной, тот поздоровался, пропустил Даниила Олеговича и вошел в кабинет. Роман поднялся ему навстречу, пожал руку:
– Присаживайтесь, Евгений Устинович. Мариночка, кофе! – крикнул секретарше и вернулся на свое законное место руководителя. – Чем порадуете?
– Я проверил точки… – начал доверительно посетитель. – В общем, придраться есть к чему. Ну, для начала штрафы за санитарное состояние. Далее – внезапная проверка предприятий. Вы же знаете, сколько существует нарушений при выпуске продукции…
– Э, нет, – хохотнул Роман. – Я не нарушаю, чтоб с вами не ссориться.
– Нарушения всегда можно найти, – доверительно сказал Евгений Устинович. – Идеала нет и быть не может, особенно в сфере пищевой промышленности. Но есть загвоздка. О санитарных проверках ему обязательно сообщат, у нас есть стукачи.
– Неужели? – наигранно огорчился Роман. – И никак нельзя, э…
– Знаете, как делают некоторые негодяи? Приносят тараканов в коробочке или обычную мышь, при проверке предприятия выпускают живность…
– Ай-яй-яй, как нехорошо. А штрафы крупные, да?
– Штрафы? Разные, но если постараться, то взятка будет дешевле. Я не уверен, что наши сотрудники откажутся от вознаграждения.
– Пусть дает, – согласился Роман. – Надо же людям как-то жить? А мы сделаем так: какую б взятку он ни предложил, я дам столько же и еще, скажем, двадцать процентов сверху. Гулять – так гулять.
– Ну и последнее – калькуляция. Нормы пропорций наверняка не соблюдаются, это известный факт. Есть одна дама, калькуляция на ней, но она неподкупная, ему не удастся с ней договориться.
– Ей просто мало давали, он даст много, – заверил Роман.
– Как скажете. Вам не жаль денег?
– Я умею их зарабатывать. И сейчас озабочен только этим, поэтому хочу заставить отца работать на качество. Пока его продукция мешает лично мне развернуться. Согласитесь, если потребитель не доверяет отцу, то как он будет доверять сыну?
– Насколько мне известно, дела у вас неплохи, а ваш отец потерпит огромные убытки.
– Ничего, у папы денег много. Кстати, о деньгах… – Роман открыл сейф, достал пачку тысячных купюр. – Сто штук, это вам.
– Но я пока ничего не сделал. – А глаза его загорелись – страсть как ярко. – Только план набросал.
– Это стимул. Не стесняйтесь, берите. Остальное заработаете, если, конечно, постараетесь.
Когда главное лицо санитарии ушло, Роман, допивая кофе, усмехнулся:
– Конкуренция, папа, вещь жестокая, ты меня этому научил собственными примерами. Я постараюсь предоставить твоей Еве эдемский шалаш, раз она о нем мечтает.
Альбина давно не виделась с Евой, поэтому слушала ее, ловя каждое слово и почти не раскрывая рта. А подруга перемежала рассказ то воспоминаниями о банкете и выходке бывшей обезумевшей жены мужа, то перескакивала на его сына Романа, перед которым у нее панический ужас, то возвращалась к мужу, рассказывая, какой он потрясающий человек. Из вороха восторгов и обид трудно было вычленить что-нибудь главное, кроме того, что у подружки жизнь бьет фонтаном, хорошо хоть не обухом по голове.
Пили мартини на кухне Альбины. Родители купили ей однокомнатную квартиру, она давно стремилась жить самостоятельно, а зарабатывала на хлеб с маслом уже сама. Альбина художник, расписывает платки, шторы, даже платья, картины пишет на ткани, и называется сие творчество – батик. Этой техникой в городе никто не владеет, впрочем, и в профессиональной области специалистов по батику единицы. Альбина получает заказы, потому что у Катьки есть расписанный шелковый шарф, а у Зинки нет; Зинка несется к Альбине: раскрась мне платок величиной с покрывало, но чтоб был лучше, чем у Катьки. Таковы традиции в городе, и Альбина молит бога, чтоб они жили вечно. Многие ее работы побывали на выставках, были успешно проданы, правда, приходится крутиться самой, пробивать выставки, заявлять о себе. На вопрос, почему она не пишет картины маслом, как все нормальные художники, Альбина категорично отвечает:
– Назовите хоть одну женщину-художницу, к имени которой приписывают слово «великая». Нет такой. Масло любит мужчин, а батик их не выносит. Разве способен мужчина соединить душу изысканной ткани с танцем ковыля в степи под ветром? Нет, художнику-мужчине нужен задубевший холст и обилие жира на нем, в то время как батик можно написать одним цветом и передать все его градации.
Она не бросила работу, когда пришла Ева, соединяла краски, добиваясь определенного колорита, пробовала их на ткани, рисовала эскизы, слушая подругу, и курила. Ева выдохлась, ибо трещала три часа подряд.
