– Ты лучше малярную кисть возьми, – проворчал Славик, подсаживаясь к столу. – Быстрее будет. Костик скосил на него здоровый глаз.
– Отдал?
– Отдал, – кивнул Славик и вздохнул. – Рашид сказал, наши физиономии вчера по телевизору показывали. Мою, твою, – Артему, – и твою, – это уже Милке. – Гордись, – добавил он. – Теперь ты знаменитость.
– А по какой программе? – спросила Милка. Похоже, ее новость совершенно не встревожила.
– В «Дорожном патруле», наверное, – пробормотал Костик, стараясь не крутить головой и не раскрывать слишком сильно рот.
– Или в «Дежурной части», – предположил Артем. – Они всегда такое показывают. Я дома часто смотрел.
– Может, в «Петровке-38», – предположил Славик. – Или в новостях обычных. Честно говоря, не вижу разницы. Вот если бы нас показали в программе «Нобелевские лауреаты», тогда да. А так… Он придвинул кружку, налил кофе.
– Кофе… – начал было Артем, но Славик быстро его пресек.
– Не полезно. Знаю. Сто раз уже слышал.
– Правильно, – согласился здоровяк. – А раз знаешь, зачем пьешь?
– Достал, – покачал головой Славик. – Тема, я, в отличие от тебя, тыщу лет жить не собираюсь. Так что плевать мне, полезно это или нет. Профессор, – он с ходу переключился на Костика. – Ты Евгению звонил уже?
– С таким-то лицом? – усмехнулась Милка. – Да его прямо у общежития арестуют. Трех шагов сделать не успеет.
– Еще не звонил, – ответил Костик. – А что?
– А то, что вместе пойдем звонить. И деньги отдавать тоже поедем вместе.
– Зачем?
– На всякий случай.
– Хорошо, – покорно согласился Костик. – Вместе так вместе. Я не возражаю.
– Милка, – скомандовал Славик, – заканчивай свои художества. Не в Суриковском. Звонить пора. И разбудите кто-нибудь Димку.
***
– Ну, цыпа, давай, открывай глазки. Голос показался ей настолько громким, как будто его запустили через усилитель. Словно поезд промчался в полуметре.
– Поспали полчасика – пора и сказки рассказывать. Давай, давай, давай, просыпайся. – Анна сознательно не открывала глаза, понимая: пока эти уверены, что она спит, бить ее не станут. Какой смысл бить, когда человек этого не осознает? – Просыпайся, говорю, – и хлесткий удар по щеке. Голова ее мотнулась назад, во рту вновь появился металлический привкус крови. Губы ей разбили еще вчера, одним из первых ударов, теперь, стоило прикоснуться к лицу, кровь начинала течь снова.
– Врежь ей еще разок, – посоветовал второй мучитель. – Сука. Надо было ее вчера, прежде чем бить, трахнуть хорошенько.
– Тебе стоило кроликом родиться. Трахался бы все дни напролет.
– А чего? – напарник засмеялся. – Нормально. Мне нравится.
– Сейчас трахни, – безразлично ответил первый. – Стесняешься? Так я выйду.
– Да ну, на х… Какое у…ще из нее сотворил. Куда тут трахать?
– Эй, цыпа. Просыпайся.
– Да врет она, проснулась уж небось. Время тянет.
– Слышь, – горячие пальцы коснулись ее плеча. – Считаю до трех, а потом перережу тебе сухожилия под коленками. Всю жизнь с костылями бегать будешь. Ну? Я начинаю. Раз. И тогда Анна открыла глаза. Это был ангар. Из гофрированного железа. Огромный, похожий на самолетный, холодный и давным-давно заброшенный. На полу толстый слой пыли, старые желтые газеты, пустые бутылки. По углам кучи экскрементов, окурки. Посреди ангара стул, а на стуле, лицом к глухой стене, сидела она, Анна. Абсолютно голая. Щиколотки притянуты тонкой стальной проволокой к ножкам, локти – к спинке.
– Проснулась? – фальшиво обрадовался Паша. – Вот и отлично. Сигаретку хочешь? Анна молча кивнула. Она боялась говорить. Ей казалось, что звук собственного голоса способен вызвать из черных недр ада испепеляющее пламя боли. Щелкнула за спиной зажигалка. Поплыл в обжигающе-холодном воздухе сизый табачный дымок.
– Держи, – Паша вставил сигарету в разбитые губы девушки, обошел стул, присел на корточки, заглянул в глаза. От этого взгляда Анна едва не выронила сигарету. – Кури, кури, – подбодрил ее Паша. – Никто тебя не тронет. Кури спокойно. – Он заботливо забирал сигарету после каждой затяжки и так же заботливо, с мягким участием, снова вставлял фильтр в разбитые губы девушки. – А ты что, и правда подумала, будто я тебе сухожилия перережу? А? Странная ты какая. Мы же не звери. Вот Георгий приказал тебя убить. Да, – для убедительности он мотнул головой. – Честное слово. Сволочь, да? Никому ничего не прощает. Ну, бывает, оступился человек. Что же теперь, каждого убивать, что ли, за это? Так никакого народу в стране не останется. Даже по Уголовному кодексу условное наказание предусмотрено. Для тех, кто в первый раз набедокурил. Я знаешь что? Я так сделаю… – Паша придвинулся ближе, зашептал жарко: – Я тебя отпущу. Честно. Хочешь верь, хочешь нет. Дело твое. А я просто возьму и отпущу. Мне тебя жалко. Нормальная девчонка. Еще жить да жить. Конечно, в Москве нам оставаться нельзя будет, придется уехать. Тебе в одну сторону, мне в другую. Иначе твой Георгий сам меня замочит. Лично. Я же говорю, он – сука рваная, беспредельщик, падло. И дружку твоему тоже уехать придется. На него уже заказ есть. Кстати, предупредить бы его.
– Я-а-а… – говорить было больно. Не просто больно, мучительно больно. -…Не знаю…
– Что, собственных друзей не знаешь? Пацан такой, молоденький совсем. Ну светленький такой, кареглазый, ну? – принялся объяснять Паша и, заметив на лице жертвы полное непонимание, загорячился. – Ну, такой, ну? Ну стройный еще такой, ну? Вспомнила? – Анна отрицательно покачала головой. Она находилась в том состоянии, когда боль перестает существовать сама по себе. Она сливается с телом и становится частью его, вроде руки или ноги. Без боли тела просто не будет. И все-таки… Анне очень хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Она устала. Невероятно устала. – Ну он еще приходил к тебе, когда мы в баню ездили, ну? Вспомнила, нет? Анна рассказала бы этому страшному человеку все. Все, что знала. Все, что не касалось Костика. За Костика она была готова умереть. Но за его друзей? Нет уж, увольте. Анна не назвала имя Славы не потому, что ей было жалко этого смазливого парня, – себя ей было жаль гораздо больше, – а потому, что не могла найти ответа на один простой вопрос: как выдать плечистым палачам стройного Славу, не выдав при этом Костика?
– Вспомнила, спрашиваю, нет? – продолжал допытываться Паша. Анна кивнула утвердительно.
– Ну слава Богу. Как его найти?
– Адрес… не знаю. Где-то… на юго-западе… А учится… – девушка задохнулась от боли. – В… институте культуры…
– В институте культуры, говоришь? Та-ак, – Паша выпрямился, кивнул напарнику. – Смотайся-ка в этот институт, найди сопляка и привези сюда. Только смотри, поаккуратнее. Народу там много, а нам лишние свидетели ни к чему. Знаешь, как сделай? Заставь его в машину добровольно сесть.
– Как?
– Да просто, Витя. Просто. Чего ж тебя всему учить-то надо? Отведи потихоньку в сторонку и скажи, что эта лахудра, – кивок в сторону беспомощной жертвы, – просила разыскать ее брательника и мухой рыть сюда.
– А если он вопросы станет задавать? – спросил приятель. – Кто я такой, откуда знаю ляльку?
– Скажешь, что мы ее приятели, так? Мол, Жорик знает, кто «ковырнул» его банк, и им всем надо срочно валить из Москвы. Скажи, у нее хата надежная есть, можно отсидеться, пока братва вокзалы да аэропорты шерстить будет. Так? Еще скажи, мол, про институт братве тоже известно. К вечеру заявятся по их душу. Так что вариантов два: или валить сюда, или по пуле в башку каждому. – Паша усмехнулся. – Понял?
– А если не поверит?
– А ты сделай так, чтобы поверил. Возьми что-нибудь из ее цацек, покажешь. Вроде пароля. Кольцо, вон, возьми. Или часы. Хотя кольцо все-таки лучше. – Паша снова опустился на корточки перед Анной. – Ну что, сучка? Ты нам вроде больше не нужна. Считай, отмучилась. Сейчас умирать будешь или подождем, пока брательник твой появится? Как, кстати, брательника-то зовут? – Анна сглотнула. – Да говори уже. Не ты, так этот твой все равно колонется. Хуже только будет.
– Миша, – прошептала Анна.
– Как?
– Миша…
– Врешь, – хохотнул Паша. – Не Миша. – И, повернувшись к приятелю, спросил: – Слышь? Как Жорик его называл? Тот наморщил крутой лоб, затем улыбнулся радостно:
– Гаденыш.
– Во! – Паша взглянул на пленницу. – Ну так что, подождем гаденыша? Или кончить тебя уже? Анна отвернулась.
***
Жигулов выбрался из машины, прошелся вдоль улицы. Не так чтобы далеко, десять шагов в одну сторону, десять в другую. Служебный «Москвич» был припаркован метрах в двадцати от входа в общежитие, сразу за продуктовым магазином. Отсюда прекрасно просматривалась дверь общаги и автобусная остановка, на которой толпился народ. Жигулов потянулся, похрустел суставами, помассировал мышцы ног, затекшие после ночных бдений в салоне машины. С утра пообещал подъехать Олег или, если удастся уломать Михмихыча, Коля Бадеев, но пока смена не появилась, а Жигулова нещадно клонило в сон. В довершение пришел голод. Даже в животе заурчало. Жигулов подумал, быстро перебежал улицу и зашел в продуктовый магазин. Кавалерийской рысью промчался вдоль прилавка, пристроился в хвост куцей, пенсионно-усталой очереди. Стоял, нетерпеливо оглядываясь. Боялся пропустить своих подопечных. Из магазина вход в общежитие был не виден. Только автобусная остановка. Но Жигулов успокаивал себя тем, что это ненадолго. Очередь движется быстро, минут пять-семь – и он вернется на свой пост. Опять же, если подопечные надумают куда-то ехать, воспользуются автобусом. По данным МВД, ни один из «объектов» не располагал личным автотранспортом. Очередь, и правда, подошла довольно быстро.
