для приличия, Крест только развел руками и присоединился к большинству. Ворон ориентировался на старших и хотя ему хотелось выпить, тоже воздержался. Ему вдруг начало казаться, что в благодушной атмосфере дружеского застолья сгущаются тучи и воздух насыщается электричеством, которое обязательно прорвется громом и молниями.
Когда все сытые и довольные откинулись на спинки стульев, Молот вдруг многозначительно осмотрелся по сторонам, прищелкнул языком.
— А что, братское сердце, законы про воровскую скромность уже отменили? — саркастически спросил он, обращаясь к Кресту.
— А ты что, до сих пор не заметил? — улыбнулся Крест и осмотрел других «законников», как бы приглашая и их к щепетильному разговору.
— Да, брат, многое изменилось, — обтекаемо сказал Фонарь.
— А вы ко мне приходите на Лысую гору, — не успокаивался Молот. — Посмотрите, что у меня изменилось. И дом на четыре этажа, и сральники из золота… И никто не подумает, что я, когда был хранителем общака, запустил в него руку…
— У тебя сердце золотое, брат, — сказал Лисица. — И стальная честность. За это общество тебя и любит. Только действительно поезд наш под горку покатился. И хотя я совсем недавно, на сходке, говорил, что разжиревших барыг принимать, как своих не будем, это я фуфло гнал! На самом деле новые времена наступают. И фраера денежные скоро будут с нами за столами сидеть. И еще неизвестно, кто кому будет прислуживать!
Все замолчали. Лицо Молота вытянулось от изумления, да и Ворон растерялся от столь неожиданного поворота. А Пит продолжил:
— Вы ведь помните сходку, которую собирал Фитиль?
— Конечно! — кивнул Удав.
Фонарь ничего не сказал, но тоже кивнул. Кивнул и Крест. Ворон ничего про эту сходку не знал, а потому никаких знаков не подавал. Впрочем, у него ничего и не спрашивали.
— А что он говорил, помните?
Если «законники» что-то и помнили, то виду не подали. Так всегда спокойней.
— Так я напомню! — повысил голос Лисица. — Он говорил, что по-новому надо работать. И от жирных богачей мы никуда не денемся, они всем заправлять будут, и обычный «блат» под себя подогнут! И что надо расширяться, уходить туда, на запад…
Лисица махнул рукой, указывая направление, хотя запад находился в противоположной стороне. Но никто его не поправил.
— Так вот, Ворон — он и есть посланец нашей общины. Он уже успешно работает в Карне. И местных босяков поприжал, и контакты установил… Словом, всё у него идёт правильно…
«Законники» закивали. Особенно активно кивал Удав.
— Должен сказать, что Ворон — парень очень старательный…
Молот едва заметно улыбнулся — каждому, даже старому бродяге, приятно, когда хвалят его сына.
— Парень бескорыстный, — продолжал Лисица. — Дисциплину держать умеет. Правда, с девчонкой этой неувязка вышла… Ну, что ж, и от неё тоже пользу получить можно…
Он внимательно осмотрел всех присутствующих.
— Многие говорят, что это он под меня работает. Вроде бы я его послал, и он мне место греет. Но это не так!
Пит покачал головой.
— Он для нас всех места греет. Он дорогу прокладывает. Он — пионер. Знаете, что такое пионер?
«Законники» переглянулись.
— Ну, как же! Эти пацанчики такие, активисты, с галстуками ходили, — вспомнил Фонарь.
— Да нет, братец, — снисходительно покачал головой Лисица. — Пионеры, это первопроходцы. Вот они Америку осваивали, золотые прииски находили, стрелялись за участки, свои столбы устанавливали. Но закон соблюдали. Если зарегистрировал участок — то всё! У них там полиции не было, они сами порядок наводили. И если кто-то на чужой участок залез да откопал там самородок, то разговор короткий — или пристрелят на месте, как собаку, или повесят!
— А чё ты на меня так смотришь? — спросил вдруг Удав.
— Да я на всех смотрю! — ответил Пит. — И на Молота смотрю, и на Ворона, и на Фонаря, и на Креста… На реку смотрю… Нравится мне здесь. А чего ты стремаешься?
— Да не стремаюсь я, — вроде безразлично ответил Удав, но взгляд отвел.
— А я знаю, что ты позавидовал, когда я стал дорогу в Карну прокладывать, — сказал Пит. — Слышал я, что ты хотел всё изменить. Хотел своего человечка поставить, чтобы самому руководить этим делом…
— С чего ты взял? — грубо спросил Удав. — Или что в голову пришло, то язык и мелет? Ты не с полублатным базаришь! Это его ты офоршмачил при всех и оставил оплёванного. А сейчас ты со мной трешь!
— А ты что, такой важный?
Ворон понял, что не ошибся. Действительно, надвигается гроза. И с громом, и с молниями…
— Я такой же коронованный вор, как ты! — ощерился Удав. — Или забыл, с кем разговариваешь?
— Знаю я, с кем я разговариваю, — улыбнувшись, сказал Пит.
И улыбка эта была нехорошей. За ней следовали, как правило, очень жестокие и кровавые поступки.
— Ты мне что, предъяву кидаешь? — спросил Удав и посмотрел, то ли вопросительно, то ли испытующе, на Креста и Фонаря.
По их виду ничего нельзя было определить. Но наблюдательный Ворон мог бы поспорить, что Крест в курсе разворачивающихся событий, а Фонарь, скорее всего, нет.
— Да, предъявить тебе хочу, — сказал Пит.
— И что ж ты мне предъявишь? — наклонился над столом Удав, впиваясь гипнотизирующим взглядом в Лисицу.
— Не так давно какой-то гад проник в квартиру к Ворону и заколбасил того, кто спал в его постели. Чисто сработал: один удар — точно в сердце. И наглухо! Таких спецов мало…
Лицо Удава напряглось.
— И что? Зачем ты мне это рассказываешь? Кто кого колбасил, да как именно… Пусть Ворон с этим и разбирается! У него тут врагов немало. Вот сегодня одному руку сломали!
— Да, руку сломали. За то, что он девчонку схватил. А что положено за мокряк? Да ещё когда подняли руку на вора?! И не рядового, а полезного обществу?! Который за нас жилы рвет и жизнью рискует?!
— Откуда я знаю, про что ты базаришь?! — возмутился Удав.
— А из твоих ребят никто не приезжал в Тиходонск летом?
— Что им тут делать?! У нас — своя территория, а тут — земля Креста… Мы границы соблюдаем,
