До родной Прокуратуры Александр Борисович добрался через полчаса и, направившись первым делом к кабинету Меркулова, почти сразу же у дверей Поремского столкнулся не с кем иным, как с Филей Агеевым, вышедшим из больницы всего неделю назад. Впрочем, выглядел Филя, о чем ему тут же не преминул сказать Турецкий, как новенький.
— А чего ты тут, собственно говоря, делаешь? — поинтересовался он у Агеева, когда взаимные приветствия остались позади.
— Как это — что? Я ж, Александр Борисович, в той же весовой категории. В вашей то есть: свидетелем по делу прохожу. Сегодня еще и Пашка Котов из Якутска прилетает — собственной персоной вместе с невестой!
— Что, и он свидетелем?
— Да нет, он просто так, в гости. Получил в качестве поощрения вместе с внеочередными звездочками внеочередной отпуск. Вообще-то Котов вроде бы собрался новое назначение просить.
— Это, пожалуйста, не ко мне, к Грязнову или в крайнем случае к Константину Дмитриевичу! — усмехнулся прозрачному намеку Турецкий. — Я, брат, и сам того. Во внеочередной отпуск отбываю — на неделю, под командованием собственной супруги!
— Поздравляю! Турецкий в отпуске— это что-то новенькое.
— Что там в Якутске? — не стал развивать отпускную тему Александр Борисович.
— Ну вы, наверное, и так знаете… Всю шайку-лейку накрыли, ребята не подвели. Говорят, Ойунский, когда его арестовывали, так матерился, что опера его даже зауважали — это мне Котов по телефону сказал. А так… Не знаете, этого Куролепова не изловили? Пашка интересовался, а у Поремского спросить забыл.
— Нет, — покачал головой Турецкий. — Пока никаких следов, словно и не было его в природе. Если, конечно, не считать кровавый след, оставленный этим отморозком предварительно. Ладно, Филя, рад, что ты в порядке, привет Денису!
Константин Дмитриевич Меркулов был в кабинете один и предавался странному для него занятию: внимательно разглядывал лепнину потолка, окружавшую заурядную пятирожковую люстру.
— Э-э-э, — произнес Турецкий, не в силах оценить данное ничегонеделание, абсолютно не характерное для его шефа, — разрешите поприветствовать?
Меркулов все так же задумчиво перевел взгляд на Александра Борисовича и неторопливо кивнул:
— Разрешаю. Как раз о тебе сейчас размышлял. Можешь ответить мне честно на один вопрос?
— Все для этого сделаю! — заверил его Турецкий и, присев поближе к столу шефа, с интересом уставился на своего старшего друга.
— Ведь мы с тобой, когда генерала Березина разрабатывали, предполагали взять его с поличным непосредственно на таможне, так?
— Так.
— Второй вариант был разработан исключительно как запасной, крайний и… В общем, ты и без меня все знаешь! И помнишь, что я был против того, чтобы тобой рисковать. А теперь, Саня, скажи мне честно: ты специально спровоцировал Березина? Только честно!
Турецкий отвел глаза, вздохнул и немного поерзал на стуле.
— Ну ладно, честно так честно… — Александр Борисович внезапно ощутил накатившую на него волну усталости, столь сильную, что где-то в области сердца ему почудилась на мгновение противная, ноющая боль. «Вот черт! — подумалось ему. — Похоже, отпуск-то и впрямь будет кстати». — Честно так честно, — повторил он вслух. — Я только что у Славки был, и он тоже насчет честности интересовался. Насчет того, что имечко нашего главного героя у Володьки Поремского из следственных материалов изымают. Да погоди ты, Костя, не дергайся! Я это к тому, что политический момент мне и самому не хуже чем тебе известен, к тому, что переборов никто не хочет по части эмвэдэшных дел. Только скажи мне, старый дружище: останься наш герой в живых, многое ли бы в этом смысле поменялось? Вот я не уверен, что многое. И сразу не был уверен, потому и провоцировал Березина на побег, на срыв, действительно специально… Но не с целью его угробить, а чтоб отмазаться подонку было от ситуации сложнее! Ну а то, что в итоге он отправился, как выразился Слава, прямиком в преисподнюю, извини, это уж не мое решение, это уж как Господь Бог положил. Если помнишь расклад, по колесам палить было уже невозможно, только в бак, если повезет, горючего лишить и дать возможность ментам на их убогих тачках догнать эту сволочь раньше, чем тот до Шереметьева, или куда там он рвался, домчит…
— Да не оправдывайся ты!
— А я и не оправдываюсь! Ты что, без меня не знаешь, что от выстрела в бак машины взрываются, дай-то бог, в пяти случаях из ста? Это только в боевиках голливудских плохих мальчиков таким манером наверняка мочат. Так что, Костя, как ни крути, как ни верти, а рука Всевышнего тут налицо. Если, на минуточку, не забыл, я и сам вполне даже мог одномоментно по ту сторону нашей с тобой непростой реальности очутиться!
— Дурак ты, Санька, неизлечимый дурень, — вздохнул терпеливо слушавший его Меркулов. — Я из-за тебя тогда едва в кардиологию не угодил. Как есть дурак! Ладно, отдохнешь в своей Прибалтике, мы еще к этому вернемся. В том числе и к тому, в каком возрасте рисковать, полагаясь исключительно на удачу, можно, а в каком, прости меня, не вполне пристойно.
Неизвестно, что бы сказал в ответ Турецкий, но в этот момент в дверь кабинета постучали — и в образовавшейся щели показалась голова секретаря Меркулова.
— Простите, ради Бога, — виновато произнесла эта весьма тактичная дама, решающаяся беспокоить своего шефа исключительно в крайних случаях, — но тут вас, Александр Борисович, уже полчаса какая-то дамочка добивается, всех уже достала. Требует вас, и только вас!
— Меня? Дамочка?!
Удивленный Турецкий, никаких посетителей сегодня не ожидавший, поспешно поднялся и, стремительно пройдя через приемную, вышел в коридор. В противоположном конце действительно маячила чья-то изящная женская фигурка в переливающемся зеленоватом плаще. Вот это да! Навстречу Александру Борисовичу уже летела тоже увидевшая его Тамара Владимировна Березина собственной персоной, очевидно, прибывшая наконец из Лондона. И не успел Турецкий сказать традиционное «Здрасте!», как Тамара с разбегу бросилась растерявшемуся донельзя «важняку» на шею!
Спустя несколько секунд, в течение которых разобрать ее восторженное бормотание было решительно невозможно, она выпустила слегка помятого и основательно обалдевшего Турецкого из объятий и с неописуемой радостью уставилась ему в лицо:
— Александр Борисович, дорогой! Как… скажите, как я могу вас отблагодарить?! Скажите, я готова сделать для вас все, что вы пожелаете!
«Ну надо же! — мелькнуло в голове Турецкого. — У этого подлеца Кропотина — и такая дочь. А еще говорят, что патриоты у нас нынче перевелись!»
Почтительно отступив от Тамары на шаг, Александр Борисович не придумал ничего лучше, как произнести банальнейшую из фраз, употребляемых в подобных случаях:
— Ну что вы, Тамара Владимировна, — пробормотал он, — я всего лишь выполнял свой служебный долг, так же как и вы — свой гражданский.
— Господи, да бросьте вы! — Тамара была в этот момент ну просто удивительно хороша! — Вы сделали для меня больше, чем я ожидала, вы так ей отомстили, что я даже не мечтала, чтоб вот так. Спасибо вам, Александр Борисович, дорогой.
— Отомстил? Э-э-э… Кому, простите?
Похоже, говорили они с Тамарой о разных вещах, во всяком случае, Александр Борисович явно «не врубался».
— Как — кому? Монаховой, конечно! Кому же еще?! Денис сказал, она пошла сразу по трем статьям! Теперь ей всю жизнь на зоне париться! А я… я могу наконец начать собственную жизнь сначала!
«О, женщины!» — вот и все, что оставалось воскликнуть (мысленно, конечно!) вслед за классиком Александру Борисовичу Турецкому. В этот момент он окончательно, раз и навсегда понял, что они — эти нежные, хрупкие, беззащитные, слабые, коварные и очень красивые существа — действительно непостижимы для мужского ума. Нет, не родился еще на свет мужчина, способный предугадать или хотя бы разгадать ход мыслей в этих очаровательных головках, не говоря о мотивах, составляющих главную движущую силу их поступков. И, похоже, не родится никогда!
На то, чтобы привести в порядок свой кабинет перед отпуском, Александру Борисовичу потребовалось почти два часа. Наконец последняя из служебных бумаг была аккуратно убрана в сейф и заперта. Впереди было семь дней — целых семь дней! — полного безделья, билеты на сегодняшний вечерний поезд Ириной Генриховной уже куплены.
Турецкий в последний раз сел за свой рабочий стол — неестественно пустой и чистый. Сел просто так, все от той же усталости, которая за последние дни нет-нет да накатывала на него. Умом он понимал, что отдых и впрямь необходим. А вот душой…
Александр Борисович с тоской оглядел свой кабинет, поднялся из-за стола и подошел к окну.
На улице опять было сумеречно от брюхатых туч, прочно зацепившихся за крыши московских зданий, за луковки ее церквей и соборов. Внизу по мокрой мостовой к ближайшему светофору медленно двигались машины.
