— Ну вот, — сказал он, утирая рот, — мы уже вместе заметаем следы. Скоро вместе пойдем на дело, а, Петровна?
Голос у него дрожал.
— Ха, ха; — печально сказала Алла Петровна. — Если ты опять наследил возле дома, это может кончиться очень плохо. Какой тогда был смысл топить Забродова?
— Но ты же понимаешь…
— Я-то понимаю, — по-прежнему печально ответила она, — но вот ты… или, как ты его называешь, твой двойник… в общем, по ночам ты ведешь себя, как полный идиот.
— Не я, — убитым голосом уточнил Шинкарев. — Он ведет меня. Ерунда твои отвары, я так и думал, что не поможет…
— Ничего не ерунда. Ты что же, хотел, чтобы с первого раза подействовало? Две недели! Надо что-то придумать на эти две недели, чтобы ты не мог выбраться из постели.
Некоторое время она думала, сосредоточенно морща красивый лоб, а потом хлопнула по столу ладонью.
— Придумала. Мы тебе наложим гипс. Сплошной, чтобы руки были прижаты к телу.
— О, господи, — сказал Сергей Дмитриевич.
— Можем не накладывать. — Она пожала плечами и отвернулась. Прикончишь меня — невелика потеря.
Новую дуру найдешь… если успеешь.
— Прости. Конечно, мы наложим гипс. А я не смогу его сломать?
— Это как наложить… Не волнуйся, в училище я это делала лучше всех. Будешь в саркофаге, как Четвертый реактор.
— Черт, спать же, наверное, неудобно.
— Людей резать, конечно, удобнее.
Когда Аллу Петровну доводили до крайности, она умела быть жесткой, как стальной прут, и Шинкарев понял, что такой момент настал.
— Прости, — повторил он. — Просто ты почти убедила меня в том, что все в порядке, вот я и расслабился. Капризничать начал, как маленький… Поверь, мне стыдно.
Алла Петровна прижала его голову к груди.
— Расслабляться нельзя, Сережа, — сказала она. — Мне тоже все это кажется сном, но ведь это, к сожалению, правда… Расслабляться нельзя.
Сергей Дмитриевич часто закивал прижатой к ее груди головой, борясь с опять подступившими слезами.
Он понимал, что расслабляться нельзя, но никогда прежде не оказывался в такой ситуации, когда ослабление самоконтроля было смерти подобно. В отличие от Аллы Петровны, он не обладал внутренним стержнем из закаленной стали, и был далеко не уверен, что сможет справиться с кошмаром даже при ее поддержке.
О том, чтобы выступить против всего света в одиночку, он даже не помышлял.
Когда жена ушла, он еще немного побродил по квартире, не зная, чем себя занять, и в конце концов прилег на диван. Он действительно чувствовал себя не вполне здоровым — не то простыл, гуляя по ночным улицам, не то просто устал до потери сознания. «Конечно, — подумал он. — Организм, конечно, имеет резервы, но ведь и они не безграничны. Нельзя днем ходить на работу, а ночью убивать людей, не испытывая при этом усталости. Нельзя…»
Сон навалился на него, как вонючая конская попона.
Это не был каменный сон без сновидений, к которому он привык в последнее время. Ему снился бесконечный, очень динамичный, подвижный, как ртуть, кошмар, в котором он был каким-то гигантским кровососущим слизняком, скрывавшимся в подземном лабиринте от охотников — жутких бледных тварей, похожих на человекообразных пауков. Это было жутко до обморока, он метался и стонал во сне и действительно периодически проваливался в спасительную темноту, но неизменно всплывал снова, и тогда оказывалось, что за время его беспамятства бледные охотники успели подобраться еще ближе. Наконец, совершенно выдохшийся, он забился в какую-то узкую вонючую щель, ввинтился в нее своей мягкой, едва обозначенной на слизистом теле головой и закрыл глаза, чтобы не видеть, как приближается похожая на гигантского паука погибель. Паук издал победный вопль, длившийся, казалось, целую вечность.
Он звучал и звучал, прерывистый и пронзительный, и этот вибрирующий звук вспорол, наконец, зловонную ткань сна, и, обмирая от облегчения, Шинкарев понял, что это звонит телефон.
Он вскочил, не чувствуя под собой ног, и, шатаясь спросонья, бросился в прихожую, где стоял аппарат. Он протянул к телефону руку, но тут же отдернул ее: ему показалось, что на телефонной полочке расселся громадный бледный паук. Шинкарев яростно тряхнул головой, паук превратился в телефонный аппарат цвета слоновой кости, и Сергей Дмитриевич снял трубку.
Звонил Гранкин, и Шинкарев едва совладал с желанием одним быстрым движением опустить трубку на рычаги: ядовитая тварь все-таки настигла, замаскировавшись под безобидный телефонный аппарат, и вонзила жало прямо в мозг. «Сон в руку», — подумал Сергей Дмитриевич.
Переговорив с майором, он вернулся на диван — ноги держали плохо, а перед глазами плыли цветные круги. «Да я и вправду болен, — подумал Сергей Дмитриевич. — До чего же не вовремя!»
Он постарался взять себя в руки. То, что Гранкин дал ему двухчасовую отсрочку, было хорошо: за это время жена могла вернуться, и в ее присутствии, с ее помощью Шинкарев надеялся отбиться от пронырливого майора. А если не успеет?
Сергей Дмитриевич заставил себя думать. Чем вызван этот неожиданный визит? Сомневаться не приходилось: известие о новой жертве маньяка с Малой Грузинской достигло ушей майора, и он в два счета вычислил единственного человека, который мог вызвать у него подозрение. Того, кто так бездарно соврал в ответ на единственный заданный ему вопрос.
Шинкарев подошел к зеркалу и долго смотрел на свое отражение, потом разинул рот так, что хрустнули связки, и заглянул в горло, словно рассчитывая увидеть там злокозненную тварь, одним махом опрокинувшую и без того шаткое здание его защиты. Похоже, тварь стремилась уничтожить Сергея Дмитриевича Шинкарева, и ей было наплевать, что при этом она может уничтожить самое себя.
«Черта с два, — подумал Сергей Дмитриевич. — Я еще побрыкаюсь».
Легче от этой мысли не стало. Он совершенно не понимал, как в такой ситуации можно брыкаться. Что делать? Бежать? Без денег, неизвестно куда, неизвестно, на какой срок — может быть, навсегда… Попытаться обмануть Гранкина еще раз?
Он с размаха ударил кулаком по зеркалу. Толстое стекло устояло, кулак пронзила острая боль. Сейчас он был зол на жену. И угораздило же ее уехать за этим дурацким отваром как раз тогда, когда он так в ней нуждается!
Обмануть Гранкина… Майор показался Сергею Дмитриевичу добродушным, довольно недалеким типом — как раз таким, каким тот старался выглядеть. Гранкин называл это «синдромом Коломбо» — всем известно, у всех навязло в зубах, все над этим смеются и все неизменно на это покупаются. Секрет, по мнению майора, был в том, что человеку гораздо приятнее считать себя умнее майора милиции, и подсознательно многие с радостью идут на этот гибельный самообман.
Гранкин угадал дважды: Шинкарев действительно считал, что майора несложно обвести вокруг пальца, а майорское вранье насчет приезда через два часа совершенно сбило Сергея Дмитриевича с толку — он вообразил, что у него есть время все хорошенько обдумать.
Бежать, конечно, было бесполезно, да и очень опасно. Кто знает, где застанет его ночь? Кто может поручиться, что он не начнет убивать в переполненном зале ожидания на вокзале? Кто присмотрит за ним, пока он не помнит себя? В какую сторону ни беги, а от себя не убежишь, и, в какую нору ни забейся, сидящий внутри маньяк вытащит тебя оттуда, едва уснешь, и наутро по его кровавому следу к твоему убежищу придут ищейки.
Оставалось одно: запираться и отпираться до конца.
Улик против него никаких…
Он похолодел, вспомнив о ноже, который до сих пор лежал в мусорном ведре. Называется, нет улик…
Сергей Дмитриевич заметался, преодолевая слабость. Он оделся по-уличному, выволок из шкафчика под мойкой полупустое мусорное ведро и поправил на нем крышку, все время поздравляя себя с тем, что вовремя вспомнил о единственной вещи, которая могла его выдать. Эта лихорадочная деятельность немного приободрила: когда суетишься, спасая собственную шкуру, не остается времени на то, чтобы предаваться отчаянию.
Обувной рожок куда-то запропастился. Сергей Дмитриевич махнул на него рукой и, безжалостно сминая задники, загнал ноги в туфли. Подхватив ведро, он отпер замок, открыл дверь и замер.
На пороге стоял совершенно незнакомый милиционер в полковничьих погонах. Лицо у него было угрюмое и недружелюбное, а правую руку он как-то очень подозрительно держал в кармане утепленной куртки, словно там у него лежал пистолет. Некоторое время они со взаимным неодобрением разглядывали друг друга, а потом из-за плеча полковника выглянула оживленная физиономия Гранкина, трудно узнаваемая под форменной фуражкой с орлом.
— О! — радостно воскликнул майор. — Сергей Дмитриевич! А вы что же, под дверью нас поджидали?
— Этот, что ли? — проворчал полковник, не поворачивая к майору головы, и, не дожидаясь ответа, грудью пошел на Сергея Дмитриевича, словно перед ним было пустое место. Сергей Дмитриевич поспешно посторонился, окончательно растерявшись.