Проснулся к четырехчасовому чаю, хотя его сегодня и не будет. Сработал рефлекс.
Спустился в салон. Так уже блестит игрушками небольшая елочка, в Мурманске запаслись и держали в морозильной камере, чтоб не осыпались иголки. Снял с елки небольшую рыбку, мой личный улов на 50-м градусе западной долготы. Если когда-нибудь будет у меня дом, а в доме зажгут на новогодней елке праздничные огни, к остальным игрушкам присовокуплю и этот небольшой трофей…
Огромная стенгазета с юмористическим окрасом. Дружеские шаржи. Технолог Павлов бродит среди штабелей из ящиков с тресковым филе. Механики приделали траулеру крылья и воздушные винты на мачтах. Доктор сладко улыбается во сне, окруженный десятком звучащих магнитофонов, он у нас изрядный меломан.
Не забыли и обо мне, посвятили даже два сюжета. На одном рисунке Нептун вручает капитану ключ от Лабрадора. На втором я сижу на корме с сачком, пригорюнился… А из воды вылезает Сельдяной король и говорит мне:
— От кашалота я ушел.
От акулы ушел.
И от тебя, Игорь Васильевич, уйду.
Ты уж не сердись, дорогой…
И ведь похоже, черти, нарисовали… А откуда они про Короля знают? Не иначе Миша проболтался, Заферман. А может быть, и сам Лямин, это ведь с ним ходили мы в ихтиологический музей.
Потом я гладил брюки. Мне нравится эта работа и уже с первого курса мореходки проделываю ее сам. Дома ли, в море — никому не доверяю гладить брюки. За этим занятием и застал меня помполит.
— С наступающим, Игорь Васильевич! — сказал он мне с порога. — На самообслуживание перешли?
— А я всегда сам себя обслуживаю, Дмитрий Викторович. Мореходская привычка…
— Капитану можно себе позволить, чтоб за ним Полина надзирала, — пожал плечами помполит.
У меня мелькнула озорная мысль спросить его: как бы он отнесся к возможности «разложения» для капитана… Наверное, закрыл бы глаза на этот грех духовный мой помощник. Мне кажется, что он даже как-то любит меня по-своему… И страдал бы оттого, что изменил принципам, но «стучать» бы никуда не стал. И потому не спросил Викторыча ни о чем, прошел с брюками переодеться в спальню.
— А мне Полина костюм отменно отутюжила, — сообщил несколько смущенно помполит, когда я при всех регалиях возник в кабинете. — И рубашку накрахмалила. Помялась в чемодане…
— И правильно, что накрахмалила, — сказал я. — Пошли к народу?
— Тут я сценарий праздника принес, — начал было Дмитрий Викторович. — Не взглянете, Васильич?
— Некогда уже. Да и что я понимаю в сценариях… Идем, комиссар, люди ждут.
В салоне было полным-полно. Отсутствовала лишь вахта: штурман и рулевой стояли на мостике, и в машине оставались люди. Все остальные ждали нас. Едва мы с помполитом вошли, команда оживилась, ну, мол, сейчас развлечемся… Концерт ждали. И я так подумал. Но мой Викторыч пробился к самой елке, где соорудили площадку для артистов с занавесом, и принялся зачитывать доклад. По углам недовольно заныли, но я медленно повел взглядом по салону… Надо ведь поддержать помполита, моя рука, правая ли там, левая, а моя… Хотя и пожалел, что не заглянул в сценарий, доклад бы я, конечно, отменил.
С полчаса томил нас Викторыч, едва праздник в производственное совещание не превратил. Наконец он сел рядом, лоб утер, шепнул мне: «Сейчас вроде спектакля будет. Сам писал!»
Ну, подумал я, держитесь, рыбаки… А тут и Дед Мороз заявился, в нем сразу признали Васю Филинского, рыбообработчика, но сделали вид, будто верят во всамделишного Мороза.
С Дедом Снегурочка пришла — молоденькая подавальщица Галя из матросской столовой. С места в карьер спрашивает Васю — Деда Мороза: «Дедушка, а почему у тебя такая большая палка?»
Тут весь салон едва не свалился на палубу, команда рыдала от смеха.
Вася же, не моргнув глазом, переждал, когда стихнет хохот, отвечал: «Бездельников буду колотить…»
Искоса взглянул на судового драматурга, Викторыч немного недоумевал, почему засмеялись несколько раньше, нежели он планировал, но вид у него был горделивый.
После концерта я поздравил команду, пожелал всем счастливого завершения рейса в новом году, чтоб с берега приходили только добрые вести и на пай пришлось каждому столько, сколько он сам себе прикинул.
— От вас зависит, товарищ капитан! — крикнули из-за угла доброжелательно шутливо.
— Одному мне, без вас, с планом не справиться, — сказал я. — Все мы тут зависим друг от друга. Промысел будет трудным, те, кто бывал уже в лабрадорских краях, об этом знают. Рыбу добывать придется во льдах, в условиях плохой видимости. Будут и штормовые ветры со снежными зарядами, будут и крепкие морозы. Но рыба здесь богатая, и мы возьмем ее, это я вам обещаю… Хотите вы этого или не хотите.
— Хотим! — дружно загорланили мои парни, и светло у меня стало на душе, теперь уже до конца праздника.
Новый год мы встречали трижды. По Москве в восемнадцать часов, значит, если считать по судовому времени. Потом уже в ноль-ноль, по корабельным часам. Едва это случилось, третий штурман, «хранитель времени», отвел часы на шестьдесят минут назад, и, когда они истекли, мы снова встретили Новый год.
Собрались у меня в каюте. Был старпом, Викторыч, пригласил я и деда, но тот время от времени исчезал, не мог расстаться со своими механиками и меня боялся обидеть отказом. Потом я вообще отпустил его, и старший механик с заметным облегчением на душе спустился на правый борт.
А мы подходили уже к району промысла, после завтрака намеревался я бросить первый трал. Перед тем как лечь, вышел ко второму штурману на вахту. Володя Евсеев был в легком подпитии, только новогоднего настроения я не обнаружил в нем. Наказав ему внимательнее следить за обстановкой, здесь возможно присутствие айсбергов, я прошел в радиорубку.
— Получил что-нибудь? — спросил у радиста, кивнув головой в сторону мостика.
— Евсеев-то? — переспросил радист. — Нет, не было для него радиограммы. Может быть, утром. С двух московского поработаю на прием.
К сожалению, ничем не мог утешить второго штурмана, разве что молодую жену его мысленно отругать, могла бы и пораньше поздравить своего рыбака. Тут радист сообщил: поймал суда промысловой группы на УКВ. Я попросил настроиться и услышал, как на чистейшем русском языке польский флагман поздравил советских рыбаков. Потом сообщил, какие у них результаты истекших суток — сорок пять, шестьдесят и даже восемьдесят тонн суточного улова. Молодцы поляки, рыбу ловить они умеют…
Успокоенный польскими сведениями и снедаемый легким зудом нетерпения — скорее бы помочить в воде веревки! — я отправился спать.
В эту первую ночь нового года мне снился забавный сон. Будто я все еще курсант мореходки, нахожусь в гостях у подружки, которой в реальной жизни у меня не было, занимаюсь с нею любовью. Мне почему-то часто снится, что продолжаю учиться в мореходном училище. Проваливаюсь на «госах», меня отчисляют за проступки, стою в наряде по камбузу, опаздываю из увольнения в город. Словом, в этой призрачной жизни у меня проявляются все пороки нерадивого курсанта, которых почти не было на самом деле. Странно… Почему такое происходит?
Так вот, проснулся я оттого, что нашей любви помешали некстати вернувшиеся соседи моей подруги из страны грез. Фея-то была, оказывается, из общежития… Значит, и там, в подсознательном мире, не решен еще жилищный вопрос. Вот мне и в грезах некуда воспарить. Истинно материалистические сны у меня, отражается-таки в них реальная действительность.
Заснуть не удалось. Читал роман Пиранделло «Покойный Маттиа Паскаль». Автор пишет о том, что жизнь полна самых бесстыдных нелепостей, и малых, и больших, только она обладает тем бесценным преимуществом, что совершенно спокойно обходится без глупейшего правдоподобия, которому искусство считает себя обязанным подчиняться.
Действительно, уж более бесстыдной нелепости, нежели мина у мыса Норд-Унст, придумать трудно. И конечно, глупо утверждать, будто то или иное литературное произведение нелепо или неправдоподобно с точки зрения требований жизни.
А утром третий штурман бросил первый трал. Я стоял рядом, не вмешиваясь в его команды, и помощник мой, искоса поглядывая на меня, довольно лихо смайнал многотонную снасть за борт.
Погода словно по заказу, лед довольно редкий. По глубине в 290 метров протащили трал больше часа и подняли около шести тонн крупной трески. Штурман мой победно улыбался. На его долю выпало сделать почин, и начал он вовсе не плохо.
Днем все были оживленны, первые удачные траления принесли возбуждение, приподнятость настроения. Но чем бы ни начинались разговоры на море, кончаются они всегда трепом о женщинах. Сам никогда в обсуждении этой темы не участвую, но и запретить моим командирам тешиться воспоминаниями, добрая половина которых построена, разумеется, на вымысле, было бы жестоко. Кстати, я заметил, что помполита они больше стесняются, боятся ли, нежели меня. Стоит Викторычу сесть за стол, женская тема мгновенно иссякает.
