было быть. Мое путешествие в туманный Альбион свелось к спискам несчастий и подведению неутешительных итогов.
Глава 17. Ленинград. Погорельцы
В долгожданный день возвращения возлюбленных Ася и Лёля чуть не опоздали в Пулково, к прибытию самолета, не рассчитав время и провозившись с праздничным обедом, съевшим остатки финансовых ресурсов. В меню были включены жареная курица с картофелем, пирог с яблоками и бананы, за которыми пришлось выстоять немалую очередь в овощной киоск у станции метро.
Когда девушки влетели в здание аэровокзала, оказалось, что посадку нужного им рейса уже объявили, и они заметались в поисках зала, куда стекались прилетевшие пассажиры. А когда нашли, оказалось, что развернувшееся в зале прибытия зрелище требовало, как минимум объектива фотокамеры, а как максимум — кисти живописца. Зал заполнила толпа, банда, орава оборванцев совершенно разбойничьего вида. Встречающие замерли, превратившись в ошеломлённых зрителей, не узнавая тех, кого приехали встречать.
Оборванные, загорелые, заросшие, одетые кто в рабочую робу на голое тело, кто в майку весьма сомнительного вида, кто в шлёпанцах, кто босиком. Ася узнала Лёню, лишь когда он возник, как чёрт из табакерки, прямо перед нею: чёрный, небритый, грязный; глаза на загорелом щетинистом лице казались особенно яркими; в майке какого-то серо-буро-малинового цвета, и, кажется, женской, в заляпанных рабочих штанах. Рядом Лёлька с визгом повисла на шее не менее живописного Мишки Утюгова. Асе тоже очень хотелось броситься Лёне на шею, но она не могла в силу проклятых внутренних тормозов. Зато у Лёни таковые отсутствовали, и он, улыбнувшись во весь рот, отчего стал еще более прекрасным, подхватил её, приподнял, как пушинку, обдав волной своего мужского запаха и чего-то ещё, всегда лишавшего Асю последних сил к сопротивлению. И тотчас прошли все страхи, что терзали её в эти два месяца ожидания — что разлюбил, забыл, не думал; что всё, что было у них, приснилось, и она однажды проснётся, оказавшись одна, без него. Такого прекрасного и… одичавшего, каким он был сейчас, глядя ей в лицо смеющимися синими глазами.
— Лёня, Лёнечка… Что? Что с вами случилось? — спрашивала она, задыхаясь от волнения.
— Пожар, Аська… Мы сгорели, барак сгорел, мало что успели вытащить, — весело и беспечно отвечал он.
Мимо проходили, толкали их, хлопали Лёню по плечу. «Мужики, не разбегайтесь! Фотографируемся у входа, все туда!» — кричал кто-то. Прибывшие и встречающие шумной толпой ринулись через стеклянные двери вокзала, устроились у стены, радуя и раздражая публику чуть ли не театральным, скоморошным действом счастливой безалаберной молодости.
— Поедем в Заходское, к дядьке! — говорил Лёня, таща за собой Асю — шёл так быстро, охваченный возбуждением возвращения и встречи, что она едва успевала за ним.
— Сейчас? Сейчас? — спрашивала Ася. — У нас же обед, курица, бананы… А вещи, ты не забрал вещи! И неудобно, к Владлену…
— Какие вещи? Всё, что есть, ношу с собой! Всё удобно, ещё как удобно!
Распрощались со стройотрядовской компанией, которая быстро растеклась, каждый в своём направлении, и поехали в Заходское, оставив курицу и бананы на съеденье Лёле с Мишей. В метро около них тотчас освобождалось пространство — слишком вызывающим был у Лёни вид. Старушка, отважно севшая рядом с Асей в вагоне электрички, наклонилась к ней и прошептала на ухо: «Такая хорошая девушка и гуляешь с таким оборванцем! Бросай его, пока не поздно». Ася улыбалась, смотрела на Лёню, не в силах оторвать от него глаз.
— Почему ты не поехал домой? Помыться, одеться?
— Не хочу, у Владлена помоюсь, да и одежда там найдется, — ответил он. — Не хочу сей-час, — прошептал ей на ухо.
По пути от станции Лёня рассказал о пожаре. Барак загорелся поздно вечером. По предположениям, очень близким к истине, кто-то повесил сушить одежду на обогреватель. Огонь слопал деревянную конструкцию за полчаса — едва успели выскочить сами и вытащить, что попалось под руку. Документы, вещи — почти всё сгорело.
— Свобода, равенство, братство! — декламировал Лёня. — Ничего позади и ничего в настоящем!
Ася не разделяла его восторгов по поводу освобождения от материальных ценностей, но не спорила, лишь по-бабьи сокрушалась об опасностях, которым подвергались погорельцы.
— Все живы-здоровы, что сгорело, то не сгниёт, а мы с тобой погуляем, Асенька!
Он обнимал её, они целовались на бывшем «проспекте», под гудящими соснами, чёрная Лёнина щетина щекотала Асины щеки. В эти минуты она стала его частью, словно слилась с ним. То был восторг, неподдающийся описанию, полёт над землей, экстаз, если хотите. Ей казалось, что и Лёня испытывает нечто подобное, правда, своё настроение он упорно именовал свободой.
Владлен Феликсович значительно поумерил восторги сладкой парочки, но большая доля его сурового недовольства досталась оборванцу-племяннику. Асю же встретил, скорее, сочувственно, чем осуждающе.
— Ты еще не бросила Лёньку, добрая душа?
— Почему вы считаете, что я добрая? — спросила Ася и поспешно добавила: — Владлен Феликсович, те нарды, что вы мне подарили, они же старинные и, наверно, дорогие! Лучше я верну их вам, привезу в следующий раз.
Владлен шумно вздохнул и положил ей на плечо загорелую морщинистую руку, усыпанную пигментными пятнами, словно гигантскими веснушками.
— Не журись, это тебе такая компенсация, а мне, старику, эти безделушки уже и ни к чему. Не Лёньке же дарить. Ему и так достанется. Вон он, перья распустил, что твой сокол на охоте.
Лёнька, с ворохом чистой одежды и полотенцем в руках, прошагал, направляясь в летнюю баню, где, по словам хозяина, еще не остыла нагретая с утра вода. Ася проводила его взглядом, который наверняка поймал наблюдательный Владлен, а поймав — усмехнулся.
— Какая компенсация, почему? Из-за милиции? — рассеянно спросила она.
— И из-за неё тоже, девочка, — помолчав, ответил старик. — На том и порешим.
Асе пришлось смириться и отправиться на кухню, хозяйничать. У Владлена был готов обед — кастрюля рассыпчатой ячневой каши, тонко нарезанная докторская колбаса, огурцы из банки собственного посола и булка чёрного ржаного хлеба. Ася вздохнула, вспомнив курицу, оставшуюся в общаге, приготовленную, если не по всем правилам кулинарного мастерства, но с душой, для любимых.
Она накрыла на стол, расставила разнокалиберные тарелки, кружки. Владлен достал початую бутылку водки, стеклянные стопки с золотистыми ободками. Вскоре явился сияющий медью Лёня. Его отросшие почти до плеч волосы влажно блестели, как блестели и синие глаза, когда он, весело поглядывая на Асю, уплетал кашу с колбасой, опрокинув за прибытие стопку водки, и рассказывал о пожаре и прочих сибирских приключениях. Ася осторожно, морщась, пригубила горький напиток, подцепила ломтик колбасы. Есть ей не хотелось, но хотелось смотреть, как ест
