— Это у Гоголя, кажется, судья был такой, а прокурора у него нет, — поправил Гордеева Турецкий.
— Не важно, есть — нет! Здесь этот козел существует, и он уже заранее не желает никого слышать, кроме самого себя. Он, блин, как треска вареная! Глаза выпучит и молчит. Я ему говорю: надо то-то и то-то, а он словно спит с открытыми глазами!
— Нет, Юра, ты им просто не пришелся ко двору, — объяснил Турецкий. — Со мной, например, он был весьма любезен. И, кроме всего прочего, должен быть благодарен мне за то, что я, жертвуя собственным здоровьем, вынужден был спасать в первую очередь его задницу, как говорят американцы.
— Ну между нами — тобой и мной — все-таки есть разница, господин генерал от юстиции, — парировал Гордеев. — А я для него просто мелкая сошка, заноза, песчинка, которая натирает веко и мешает смотреть спокойно. Не больше. Я ему толкую по поводу Котовой, которую держат за решеткой без предъявления обвинений уже больше недели. А он знаешь что ответствует? Вот послушай, я даже записать попробовал. — Юрий Петрович достал блокнот, нашел нужную страницу и прочитал: — «Никаких жертв среди населения нет и не было. Это злостные слухи, распространяемые преступными элементами, устраивающими в городе беспорядки, и поощряемые прямыми противозаконными действиями лиц, выдающих себя за журналистов и действующих с единственной задачей — накалить обстановку в городе и районе. То есть любыми путями дестабилизировать ее накануне выборов губернатора, а затем и мэра нашего города. Этого мы им позволить не можем!» Кто «мы» и кому «им», надеюсь, объяснять не надо.
— Да на фоне всего остального это мелочь!
— Нет, не скажи. Я знаю, что он уже делал предложения то ли Теребилину, то ли Сороченко — обеспечить прокуратуру компьютерной техникой. Но те послали его подальше. Не исключаю, что здесь и гнездится главная здешняя загадка, название которой «уязвленное до глубины души самолюбие». Ну и остальное — тоже. Кто-то из тех двоих заявил, что выставляет свою кандидатуру не то на пост мэра, не то даже губернатора! И понеслось! А Котова эта, вместо того чтобы действовать с умом, понадеялась на собственные силы и финансовую поддержку олигархов местного значения и будущих кандидатов. Поперла танком, думая, что против лома нет приема. А всю присказку до конца не знала, потому что там говорится: «окромя другого лома». Вот и схлопотала. Лично я ее не оправдываю, хотя понять могу. Не знаю, что скажет Саня... — И Грязнов сел, высказавшись, как ему показалось, до конца.
— Так вы, может, считаете, что ее и защищать не надо? — взъерошился Гордеев.
— Напротив, надо, — ответил Турецкий. — Как всякого человека, против которого власть применила неадекватные ответные действия. Но это когда мы рассуждаем о Власти — с большой буквы. А здесь таковой не наблюдается. Здесь у руля клан. Разные люди, но одинаково кровно заинтересованные в удержании в своих руках основных подходов к кормушкам. Ты посмотри на их дома, на обстановку в них. Я был, видел! Такое не соорудить, даже если станешь получать президентскую зарплату. Так на какие деньги? Воруют. Взятки берут. Ты, кстати, возможно, и не поинтересовался, а я, разговаривая с людьми, спрашивал: «А почему же вы к своим собственным адвокатам не обратились? Почему вам нужно, чтоб обязательно из Москвы приехал и был к тому же известным правозащитником?» Знаешь ответ? «А потому, что все местные — все без исключения холуи и прихлебатели нашего мэра. И стукачи у прокурора. А которые пытались быть самостоятельными, так те давно уехали в другие места». Вот и выходит, что ты гордиться можешь своим положением, господин Гордеев. — Турецкий засмеялся, снизив тем самым накал эмоций.
— И что мне теперь делать? С моей-то гордостью?
— Напирай танком. Тебе можно. А мы будем помогать. Тоже, со своей стороны, давить на прокурора. Вышибем последнюю опору из-под ног Гузикова, тот и сам завалится.
— Да? — усмехнулся Юрий Петрович. — Но тогда из твоих слов, Саша, я могу сделать вывод о том, что самоубийство Слепнева как бы это... Ну было не совсем самоубийством. О чем, между прочим, говорят и горожане. Я им втолковываю, конечно, что быть такого не может, а они все равно мне не верят. Изверился народ... Скромную мечту готов выдать за истину в последней инстанции.
— Юрочка, — мягко заметил Грязнов, — неужели у тебя не хватает собственных мозгов, чтобы понять: им же старательно подбрасывают эту идею! А говоришь — умный!
— Ну, положим, это не я о себе говорю, а вы. Но ведь даже злостный слух все-таки не с потолка берется, в этом- то вы меня упрекнуть не можете?
— Не можем, — с улыбкой ответил Грязнов.
— Но, значит, и...
— Значит, и! — ответил Турецкий. — А че ты мне душу мотаешь? Че за грызло берешь? — с блатной интонацией процедил сквозь зубы Турецкий. — Все равно я в отказе! В натуре! Хошь, пасть те порву?
— Похоже на правду, Александр Борисович, — с уважением отреагировал Юрий Петрович и рассмеялся. — И когда же вы собираетесь «убрать» третью ногу, отцы мои?
— Ох, не торопи, Юра, — вздохнул Грязнов. — Дай нам свой коронный вопрос решить, да, Сань?
— А он — заметил? — все о себе да о себе. Дался ему этот прокурор. Ты, Юрочка, следователя Валетова прищучь, который аппаратуру изъял — и без всяких протоколов! Вот и Мурадыч твой разлюбезный зашатается. Верно я мыслю, Слава?
— Еще как верно, Саня...
— Нет, мужики, с вами, вижу, компот не сваришь. — Гордеев поднялся, забрал свою папку. — А где остальной народ?
— Народ пока у Поремского. Увидишь Филю, скажи, чтоб заглянул, — сказал Грязнов.
Через минуту голову в приоткрытую дверь просунул Агеев:
— Звали?
— Садись, как тебя? Гургеныч?
— Слушай, папу Самсоном звали! Зачэм путаэшь?
— Ну пусть Самсоныч. Заходи, садись. Значит, так, кодовое название операции — «Улет».
— Мудрено, — заметил Турецкий.
— Ни хрена себе! — высказал и свое отношение Филипп Агеев. — И что, полный улет?
— Нет, не полный. Но... достаточно серьезный. А у тебя будет прекрасная возможность показать, чему тебя научила армия.
— Слушайте, вы меня просто заинтриговали. И еще — мой шеф знает?
— Это ты о Дениске? — с уничижительной интонацией спросил Грязнов.
— Кому Дениска, а кому отец родной, кормилец и поилец, Денис Андреич! И попрошу...
— Принято, — рассмеялся Вячеслав Иванович. — Ну тогда, как говорят у тебя на Востоке, Гурген Самсоныч, возьми уши в собственные руки и постарайся не обращать внимания на сладкий яд похвалы, которая может пролиться в твой адрес по ходу дела...
—Я весь внимание. Но предупреждаю, без согласия шефа — ни-ни. Он говорит, что я у него редкий кадр, рисковать которым он не имеет морального права...
— Кончили базар, — поднял руку Грязнов. — Ты сегодня проверил, здесь все чисто?
— Как в пустой бутылке.
— Тогда пошли. По пунктам. Пункт первый — посещение мэра...
— Савелий Тарасович, — наклонившись к интеркому и одновременно поглядывая на Александра Борисовича, таинственным голосом сказала секретарша, — к вам просится господин Турецкий.
— Через минутку.
Турецкий с юмором посмотрел на нее:
— Как вас зовут?
— Ангелина Петровна.
— Так вот, Ангелина Петровна, — максимально доброжелательно сказал он ей, — просто на будущее, чтобы вам потом не было неловко чувствовать себя перед посетителями, которые, например, могут взять и обидеться, понимаете? Нехорошо говорить «просится». Это ребенок, извините, просится пописать. А я не за этим сюда пришел. Чувствуете разницу?
Он широко и добродушно ей улыбнулся, а ее лицо залило краской.
— Извините, — робея, произнесла она.
Турецкий не успел ответить, ибо «проснулся» интерком и повелительный голос мэра произнес:
— Аля, пусть заходит.
«Вот так тебя любой может приложить, блин, друг ты мой Турецкий», — натянуто уже усмехнулся Александр Борисович и взялся за бронзовую ручку двери.
За столом у мэра сидела сильно поредевшая, но знакомая компания. Прокурор Керимов с каменным лицом иезуита. Заместитель мэра Иван Порфирьевич Сажин, смотревший на Турецкого с нескрываемым интересом. Заместитель начальника РУВД майор Ступин, этакая верста коломенская, на голову выше всех остальных, временно осуществлявший функции «отдыхающего» под домашним арестом Затырина. И, наконец, Рашид Султанов. Этот мельком взглянул на Александра Борисовича, и по губам чекиста скользнула почти неприметная ухмылка, но не злорадная, а, скорее, приятельская. Он единственный не боялся демонстрировать «особое» свое отношение. Но его помощь в данный момент абсолютно не нужна была Турецкому.
Мэр Гузиков сидел за столом истуканом. Смотрел прямо перед собой, и Александр Борисович, таким образом, поневоле оказывался вне поля его зрения.
