Опасения Баркана по поводу того, что сосед может смутиться, забастовать, отказаться фотографироваться и вообще выступить против освещения его истории в печати, оказались, слава богу, беспочвенными. Когда Игорь объяснил, что это может помочь ему найти родственников или хотя бы знакомых, сосед ухватился за идею обеими руками и позировал перед фотоаппаратом не только безропотно, но даже с энтузиазмом. Щелкнув его раз пять, Баркан смотался вниз и отдал камеру дожидавшемуся его Кушнерову, а потом вернулся в палату, чтобы поближе ознакомиться с содержимым принесенного шефом увесистого пакета.
В пакете оказалось много всякой всячины, а на дне, завернутая в последний номер «Горожанина», обнаружилась бутылка. Коньяк был неплохой, хотя и не того сорта, который предпочитал сам шеф и к которому Баркан с некоторых пор тоже пристрастился. Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят; в суровых условиях больницы сгодилась бы и обычная водка, а это все-таки был коньяк, и притом хороший, годный не только на то, чтобы разбавлять им кока-колу, но и для употребления в чистом виде. О качестве напитка, помимо этикетки с соответствующими надписями и изображениями, свидетельствовала также забитая в горлышко пробка, которую было невозможно извлечь без штопора. Штопор, впрочем, обнаружился здесь же, в пакете, уложенный туда заботливой рукой предусмотрительного шефа.
Сейчас эта бутылка, еще не вскрытая, стояла в тумбочке, дожидаясь своего часа. Пить надо было втихаря, из-под полы. В больнице, как и на воле, пьют все, даже те, кому это действительно вредно, но, в отличие от воли, здесь это строжайше воспрещено. Застукают – будет скандал вплоть до выписки за нарушение больничного режима с отправкой бумажки соответствующего содержания по месту работы нарушителя. Ну, допустим, на бумажку Баркану плевать с высокого дерева, тем более что бутылку шеф передал ему собственноручно. Но, будучи изгнанным из больницы, он потеряет возможность беседовать с соседом по палате и, главное, подслушивать, о чем он говорит по ночам. Так что конспирация была необходима, и из всех возможных зол Баркан, поразмыслив, выбрал наименьшее: пить с оглядкой, не выходя из палаты. На улице опять шел дождь, и о пикнике в больничном парке нечего было и мечтать. Так не в сортире же им пить, в самом-то деле!
– Закусь, конечно, очень относительная, – посетовал Баркан, разрезая апельсин на дольки остро отточенным перочинным ножом.
– Ничего, – откликнулся сосед, который в это время ополаскивал над раковиной больничные граненые стаканы, – под коньяк в самый раз.
– Ты-то откуда знаешь? – хмыкнул Баркан. – Ты ж не помнишь ни черта!
– Понятия не имею, – ничуть не обидевшись на этот полунасмешливый, с подковыркой, вопрос, сказал сосед. – Но знаю. Прямо вкус на языке чувствую.
Баркан покивал с понимающим видом, снова подумав, что сосед ему достался хороший – интеллигентный, неглупый, понимающий шутку и ценящий иронию. Общаться с ним было легко и приятно, даже несмотря на его амнезию, небритую физиономию и нелепый больничный наряд. С каким-нибудь потерявшим память гастарбайтером из Белоруссии или Молдовы, только и умеющим, что забивать гвозди, штукатурить стены и пить все, что можно налить в стакан, было бы и сложнее, и скучнее. Сложнее потому, что достучаться до сознания, которого, можно сказать, никогда не существовало, непросто по определению, и решительно неясно, о чем с таким говорить, чтобы пробудить его простые до непонятности воспоминания. А скучнее потому… Ну, просто потому, что с дураком всегда скучно, даже если поначалу ты и находишь в его поведении что-то смешное. Что он может вспомнить такого, что могло бы возбудить хотя бы мимолетный интерес у читателей? Да ничего! Иное дело – интеллигентный, умный человек, у которого что-то такое вышло с самим Грабовским, из-за чего он потерял память. Это сюжет поинтереснее какой-нибудь балки, которая, сорвавшись с крыши, отшибла мозги строителю из Конотопа…
Умный и интеллигентный сосед Баркана поставил на тумбочку стаканы – чисто отмытые и вытертые насухо вафельным казенным полотенцем.
– Конечно, хлестать коньяк стаканами – дурной тон, – сказал он, – но выбирать не приходится.
– Ничего, – утешил его Баркан, – мы по чуть-чуть, на донышко. Тогда и хватит надольше, и получится, как в лучших домах – сначала понюхал, потом лизнул, а потом и выпил. Погоди, я где-то тут лимончик видал… Ага, вот он! Ну, шеф! Ведь золотой же человек!
– Да, – согласился сосед, приоткрывая тумбочку и извлекая оттуда бутылку, – человек что надо. Понимающий. Правда, коньячок средненький…
– Ну, брат, ты не зарывайся, – вступился за Кушнерова Игорь. – Кто я такой, чтоб шеф мне в больницу «Хенесси» таскал? Да и он, прямо скажем, не олигарх. А ты что же, – осененный новой идеей, вкрадчиво спросил он, – к другому коньячку привык?
– Точно сказать не могу, – задумчиво разглядывая спрятанную под темно-коричневой, цвета сургуча, целлофановой оберткой пробку, проговорил сосед, – но похоже, что да.
Он зачем-то провел подушечкой большого пальца по торцу закупоренного горлышка и аккуратно поставил бутылку обратно в тумбочку, сразу же прикрыв дверцу. В то же мгновение в палату заглянула дежурная сестра и позвала их принимать лекарства. Когда дверь закрылась, Баркан с уважением покосился на соседа, гадая, что у того лучше развито – интуиция или слух? Сам Баркан шагов медсестры не слышал, поскольку она в своих тапочках на резиновой подошве передвигалась практически беззвучно. Конечно, сейчас было время приема лекарств, но, когда лез в тумбочку за коньяком, сосед об этом даже не вспомнил…
В мозгу Игоря Баркана немедленно родилась свежая, оригинальная идея: а что, если этот парень – экстрасенс? Конкурент Грабовского, досадивший всемогущему Б.Г. настолько, что тот избавился от него вот таким нетрадиционным способом – лишил памяти…
Эта мысль немедленно вызвала целый рой ассоциаций с книгами и фильмами в стиле «фэнтези»: поединки чародеев, схватки не на жизнь, а на смерть, брызжущие голубыми молниями магические кристаллы, извергающие зеленое пламя посохи… Именно эти красочные ассоциации лучше любых доводов убедили Баркана в том, что его версия яйца выеденного не стоит, – слишком уж все это было вычурно и неправдоподобно. Человеку с деньгами, каким является Грабовский, доступна масса куда более простых и надежных способов убрать с дороги конкурента…
Шаркая тапочками, они добрели до сестринского поста и получили по пластмассовому стаканчику с таблетками и еще по одному – с водой. Дождавшись момента, когда сестра на него не смотрела, Баркан высыпал таблетки на ладонь и спрятал в карман, после чего лихо, как водку, выпил воду и торжественно опустил оба пустых стаканчика на поднос. Что сделал со своими таблетками сосед, он не видел, потому что сначала наблюдал за сестрой, а потом кривился и плевался: в стаканчике, который он так залихватски осушил, вместо воды оказался раствор хлористого кальция для укрепления костей, а хлористый кальций – это не компот.
Сосед, в отличие от него, оказался более внимательным и, когда они рука об руку тронулись в обратный путь, спросил:
– А ты зачем таблетки припрятал?
– Не люблю я эту химию глотать, – все еще морщась и отплевываясь, ответил Баркан. – Тем более когда толку от нее никакого. Я ведь знаю, что они мне дают. Так, лишь бы галочку поставить: дескать, проведено медикаментозное лечение… По принципу «не навреди». Ну, и снотворное – слабенькое, впору грудным детишкам прописывать.
– Ты так хорошо в этом разбираешься?
– Более или менее, – небрежно, с видом знатока сказал Баркан, но тут же усовестился и признался: – Это потому, что у нашего шефа жена – провизор. Знаешь, кто такой провизор? Главное, не путать с прозектором. Не путаешь? Гений! Ну вот… Мы в редакции, когда заболеет кто-нибудь, сразу к ней обращаемся – она и диагноз поставит, и лекарство выпишет не хуже любого врача. Образование-то у нее высшее медицинское, котелок варит, да и опыт – о-го-го!.. Только по закону не имеет права медицинской практикой заниматься, а зря. Ну, и сам же знаешь: с грамотным человеком разок-другой поговоришь, глядь, чего-то по верхам и нахватался. Начинаешь хотя бы понимать, что тебя глотать заставляют.
– Ага, – кивнул сосед. – Провизор, значит? Да, хороший провизор – это звучит гордо.
По дороге они заглянули в туалет, чтобы выкурить по сигаретке (угощал, естественно, Баркан); Игорь заодно помочился, чтобы, как он выразился, освободить место внутри. Пока он этим занимался, а потом мыл руки с хозяйственным мылом, сосед расспрашивал его о красногорском житье-бытье с заинтересованным видом человека, который, оказавшись буквально без штанов выброшенным на необитаемый остров, не рвет в отчаянии волосы и не бегает по берегу, как дурак, потрясая кулаками, а деловито прикидывает, как ему устроить свою дальнейшую жизнь. Уловив в его расспросах эти деловые, заинтересованные нотки, Баркан про себя восхитился мужеством соседа и пообещал себе, что постарается этому парню помочь. Он ведь явно заслуживает большего, чем перетаскивание тяжестей на рынке, а на большее ему рассчитывать трудно ввиду отсутствия документов. Считается, по крайней мере официально, что в такой ситуации следует обратиться к ментам, в паспортный стол, чтобы выдали какое-никакое, пусть временное, но все-таки удостоверение личности. Но менты ему, естественно, ничего не выдадут, и их можно понять: чтоб выдать человеку бумагу с печатью, надо как минимум знать, кто он такой. Пускай хотя бы скажет: я, мол, Иванов или, там, Сидоров из деревни Дуболомовка Забубенского района Энской области. Тогда его слова можно будет не торопясь, в установленном порядке проверить и, если окажется, что он не соврал и в действительности является Ивановым-Сидоровым, уроженцем названной местности, выдать ему паспорт – естественно, за соответствующую плату. Но, поскольку ни Ивановым, ни Сидоровым, ни хотя бы Кацнельсоном сосед Баркана назваться не может, установить его личность не представляется возможным. Мало ли кто он такой! Может, беглый преступник, или нелегальный иммигрант, или вообще резидент иностранной разведки! Этак завтра в паспортный стол заявится какой-нибудь инопланетянин и потребует выдать ему российский паспорт!
