«Кто бы ты там ни был, если тронешь ее — убью».
«Ты даже не подозреваешь, как это легко».
«Оставь их, последний раз тебе говорю».
«Да пошел ты, — рассмеялся дьявол. — Ладно, вставай и поздравляй своих чемпионов. I'll be back».
Я сел и протер глаза. Шериф подбрасывал в костер веточки.
— Ты спал? — спросил Костик.
— Возможно. А где они?
— Они… пошли к морю, — произнес Костик. — Туда, на маяк.
— А ты?
— А я жду, пока ты проснешься, — сказал Костик.
Я поглядел в сторону моря.
— Прости меня, Костик, — проговорил я. — Я тут кое-что понял. Я сволочь и говно.
— Ты и на говно-то не похож, — отвечал Костик со смехом, и я повалил его на песок. А Шериф ухватил Костика за ногу и потянул в костер. «Шашлык делать будем, слюшай, да?» — закричал он с неважным кавказским акцентом. Костик смеялся и отбивался, и наконец отбился и уселся, тяжело дыша и все еще смеясь. А я в который раз подумал, какой у нас на глазах вырос хороший и красивый парень.
Я сказал:
— Только ты меня понимаешь, Костик. Не повезло нам с этой жизнью.
Костик поднял на меня глаза. Он больше не улыбался.
— Кто же нам другую-то жизнь выдумает, — произнес вдруг Шериф.
Шагах в трехстах шумело море. Видимо, все было написано у меня на лице, потому что Костик попросил:
— Оставь их. Сами вернутся.
— Нет уж, хватит отрываться вдвоем, — сказал я с напускной суровостью. — Посмотрю в их честные глаза.
Подхватив бутылку коньяка, я побрел по камням к морю.
Я искал их недолго. Они уже спустились с нашего маяка. Теперь гуляли по косе, таинственно мерцающей в лунном свете. «Как первые люди на Земле, — сказал кто-то внутри. — А ты — Петр, да не первый».
Глотнув пару раз из горлышка, я двинулся дальше по каменистой полоске земли, уходящей прямо в море. Мне некуда было спешить.
— Никто мне не нужен, — бормотал я себе под нос. — У меня дохрена денег. На самолет — и к отцу в Европу. А вы здесь что хотите делайте. Мне пофигу.
Я помедлил, выбирая дорогу между двух скользких камней.
— Нет, действительно. Сколько можно х…йней страдать. Детство кончилось. Поступлю в университет. И все. Пишите письма. Я вам денег дал. Я же добрый.
Еще один добрый глоток заставил мою мысль перескочить на другую дорожку.
— А потом Макс на ней женится, а Костик будет свидетелем. А Шериф — шафером. Смешно: Шериф — шафером… И родится у них девчонка, и назовут ее… С-сука! Так и шею сломать недолго!
Споткнувшись, я чуть не выронил бутылку.
— Спокойно, не падать, — сказал я нам обоим. Поднял бутылку и посмотрел на свет: оставалось немного.
— Это… Всё как-то не по-взрослому, — продолжал я бредить вслух. — По-взрослому надо сказать ей… рассказать ей…
Кажется, меня заметили. Два силуэта робко приближались — усталые, но счастливые.
Я прошел еще несколько шагов и вновь приложился к бутылке. Бренди пилось как вода. Неужели выдохлось? Я вспомнил, как когда-то с Костиком мы таскали из бара «наполеон» и разбавляли его чаем. Тихо рассмеявшись, я увидел: Макс как будто бы наклонился к Маринке и что-то ей говорит. Мне показалось, я слышу, как она смеется. Надо мной? У меня вдруг закружилась голова: тогда, давным-давно, мне нужно было держать ее крепче и наплевать на всех, а я что наделал?
Это чувство было таким реальным, что я застонал и закрыл глаза. Что за дьявольское наваждение!
— Не могу больше, — прошептал я, сделал шаг, оступился и упал.
Эпизод62. Я увидел вспышку — как будто громадный бенгальский огонь зажегся в бархатно-черном небе. Несколько мучительных секунд я не мог даже вздохнуть; потом в разбитой голове как будто включилась запасная схема, и я снова получил способность дышать, видеть и слышать.
Я видел высокое темное небо с яркими южными звездами — мне казалось, у них действительно острые лучи, острые, как бритвы. Я слышал звук прибоя и не понимал, почему он доносится со всех сторон. «Ах да, я же шел по косе», — подумал я и порадовался тому, что могу думать.
Кто-то звал меня по имени. Я хотел откликнуться, но лишь застонал от боли. Попытался подняться, но ноги не послушались. Я помню, что испугался — но не так сильно, как следовало бы.
Макс подбежал ко мне первым. Он протянул мне руку, но встать я не мог. Макс посерьезнел, приподнял мою голову, и Маринка вскрикнула: ее мать работала в «скорой помощи», а она боялась крови.
— Держись, сейчас мы тебя поднимем, — сказал мне Макс.
— Погоди… У меня ноги не ходят, — с трудом выговорил я.
— Может, ты что-то сломал?
— Не знаю, — сказал я. — Кажется, нет. Просто ноги не двигаются.
Марина попыталась меня успокоить:
— Это бывает от удара… Посттравматический шок. Мать говорила, временно…
Если бы я тогда знал, насколько это временно, я бы тут же добил свою бедную голову о ближайший камень. Но я еще надеялся, что всё обойдется.
Они дотащили меня до берега вдвоем. Я помню ужас в глазах Костика, помню, как Шериф на руках нес меня в автобус (ноги болтались, как чужие). Помню, как от дальнего костра пришли двое взрослых, изрядно подвыпивших парней: они действительно были приезжими, но когда-то учились в медицинском и теперь предлагали помощь. Осмотрев меня, они помрачнели. Впрочем, один очень ловко перевязал мне голову.
Маринка всю дорогу до города сидела рядом. Когда мы уже подъезжали к больнице, я вдруг понял, зачем шел к ней по этой чертовой косе так долго и неудачно.
Я тихо сказал:
— Маринка, я тебе испортил день рождения. Прости меня.
— Не думай об этом. У нас будет еще много дней рождения.
— Такого не будет. Ты же знаешь.
— Глупый мальчик, — отозвалась Маринка.
— Я сам себе пообещал не делать глупостей. Тогда, давно. Но я очень хотел.
— Я знаю, — ответила она.
— Теперь это уже не важно… Но вот если бы я не оказался твоим братом?
Марина посмотрела на меня грустно.
— Лучше бы ничего не было. Никаких денег.
— Нет, ты скажи, пожалуйста.
— Когда ты посмотрел на меня в первый раз, тогда, в дверях, я подумала…
Она медленно провела пальцем мне по переносице, по губам и подбородку.
— Я подумала, что ты будешь моим. Моим самым первым.
— Господи, — прошептал я. — Или кто там. Почему же ты так с нами шутишь.
«Какие могут быть шутки, — усмехнулся голос внутри. — Но к сестре твоей вопросов больше нет. Ты понял, почему?»
«Понял», — мысленно ответил я.
«Не слышу, рядовой!»
«Уйди», — сказал я, и он ушел. На душе стало полегче.
— Маринка, — я улыбнулся и скосил глаз на Макса. — А скажи, тебе понравилось?
Эпизод63. В древнем Китае казнимых за преступное вожделение кидали в выгребную яму. В такой медленной смерти боли и позора было примерно поровну. Эта зловонная сторона конфуцианской гармонии в детстве поразила меня до глубины души, а теперь поразила в самое сердце.
Боль и позор отныне были моими верными спутниками.
Через несколько дней после американской независимости мы взяли билеты на поезд, оставив наш потрепанный автобус Маринкиной матери и собаке Найде. Втроем они и провожали нас на вокзале. Марина плакала. Лариса Васильевна с облегчением попрощалась с Максом, обняла меня и расцеловала Костика. Собака просто принесла мне палку и жалобно заскулила, когда я закрыл лицо руками.
Проводница проверяла билеты у немногочисленных пассажиров. Она поглядела на меня сочувственно. Мы молча расселись по местам. Лязгнули сцепки, поезд тронулся. Медленно, очень медленно он проползал мимо переезда; там мигали красные фонари, починенный шлагбаум был опущен, а возле домика стояла женщина в желтом жилете. Она держала в руке деревянную палочку — жезл. Это означало, что на перегоне все в порядке.
В вагоне я полулежал на нижней полке купе, безучастно глядя в окно на меняющиеся пейзажи. Потом я уснул под стук колес. Отдельной пыткой был утренний туалет, но об этом я не стану вам рассказывать.
Из клиники меня скоро вернули домой: врачи просмотрели энцефалограммы, развели руками и даже отказались от гонораров, что говорило о многом. Дома я быстро научился отворачиваться лицом к стене и проводил так долгие дни. После недели секретных переговоров мать с Костиком поставили в мою комнату новый телевизор со спутниковым тюнером. Теперь, когда моя камера смотрела в мир, я мог фиксировать все новые и новые стороны своей беспомощности.
Иногда заходили девчонки. Приносили новости. Как-то вечером заявилась даже Светка с младшей сестрой Марьянкой. Они то и дело выбегали в ванную, включали воду, шептались. Ушли опечаленными. Вы удивитесь: в скором времени Марьянка, набравшись смелости, сама позвонила мне. И с тех пор… впрочем, об этом я расскажу как-нибудь позже.
Приходил Борис Аркадьевич. Он улыбался и шутил, осматривая меня с головы до ног и проверяя рефлексы. Затем ласково хлопал меня по плечу и откланивался. Я не раз слышал, как он что-то говорит матери про курс лечения в западной клинике. Несмотря на всё это, порой меня посещала сумасшедшая мысль: а вдруг однажды я проснусь здоровым?
