По-моему, она просто перекинулась на Хези.
Она еще раньше, когда увидела его в первый раз, сказала мне: у твоей Тани губа не дура, ну, прямо твой брат. Брат, брат, немного надоели они мне с этим братом. А потом говорит, как похожи, и какая разница. И что, спрашиваю смехом, кто лучше? Нет, говорит, не скажу лучше или хуже, но разница огромная.
Подход у нее к нему совсем другой, не хохочет и не шутит и напрямую не заигрывает, а негромко задает серьезные вопросы по жизни и просит советов. А он слушает ее охотно, он всех слушает охотно, советов не дает, так, размышляет о ее проблемах вслух и ее вызывает на то же. Но только если она что-нибудь имеет в виду, то, по-моему, зря старается. Вот уж кто ему никак не подходит!
Я на ее старания смотрю и только посмеиваюсь про себя. Хотя не могу сказать, чтобы мне это было особенно приятно. Не то чтобы чувство у меня или что, но все-таки… казалось, что у нее что-то есть, а она с такой легкостью… и я ее как бы имел в виду на всякий пожарный случай, а теперь вряд ли.
Но мне на самом деле ничуть и не нужно. Я теперь скажу Таниными словами: буду рад, если у них что-нибудь получится.
Потому что главное для меня, конечно, это итог номер первый. Таня ко мне вернулась.
Она ко мне вернулась и будет со мной, и я очень сильно радуюсь.
Вернулась ко мне, лежит на нашей кровати и выздоравливает, и со временем все теперь уладится и наша жизнь вернется на прежние свои гладкие рельсы.
И я радуюсь, я просто счастлив, но…
Нет, действительно счастлив. Хотя я всегда надеялся, а все-таки полной уверенности не было, и вот она опять со мной. Но…
Как-то не полностью она ко мне вернулась. Не совсем такая это Таня, не та. Ведет себя со мной вроде как обычно, а мне все кажется, что не совсем.
Какая-то она не совсем моя.
Может ли такое быть, что она и впрямь не моя стала, а его, Хези? Вернулась вроде ко мне, но частично осталась с ним?
Нет, это просто мое воображение. Ничто на это не указывает, просто подозрительность с моей стороны. У них все полностью кончено.
Я сначала за ними очень внимательно наблюдал, как они общаются. Заходил в спальню, когда он женщинам свои процедуры делал, так, вроде бы взять что-то надо или спросить. И убедился окончательно. Ни малейшего даже следа каких-то нежелательных чувств и отношений ни разу не заметил. Разговаривают мало, но нормально и только по делу. И даже смотреть друг на друга практически не смотрят. Нет, я уж теперь знаю Танины решения, она решает редко, но если решит, то исполняет полностью.
И все же что-то такое он с ней за это время сделал, не пойму что. Честно признаю, плохого от него ожидать трудно. Но мне никаких изменений не надо, ни плохих, ни хороших, а прежнюю мою Татьяну.
Или она всегда такая была, а я не замечал?
Или действительно еще мне не простила, как Хези говорит? Но чего не простила, за что? В чем я перед ней провинился? Придет время, я у нее это непременно выясню. И если увижу, что есть основания, попрошу прощения. И даже если нет, все равно, пожалуй, попрошу. Если ей это будет приятно.
А может, наоборот, она боится, что это я не простил?
Но ведь я сколько раз говорил ей, что словечком не упрекну, не вспомню даже! И не упрекну, буду держаться.
Скорее всего, это у нее из-за самочувствия. Мне ли не знать, какое огромное место играет физическое самочувствие в жизни человека и как оно все меняет. А у нее был такой сильнейший стресс всего организма, и самочувствие у нее все еще очень ненадежное.
Ну, и народу кругом много, это тоже не способствует. И Хези в том числе, и ей, наверно, перед ним неудобно. Но ничего, это ведь ненадолго. Вот останемся одни, и все будет иначе.
Все это говорит лишь об одном.
Что задача номер один в моем плане на дальнейшую жизнь — это восстановить отношения с Таней. И нисколько не сомневаюсь, что мне это удастся, потому что я многому за это время научился и учел прежние ошибки, больше не повторю.
Попросту и честно говоря, я убедился, что Таня — это большая любовь всей моей жизни, и я должен дать ей это понять. Приложу все усилия и добьюсь, потому что чувство настоящее и сильное. А настоящее чувство побеждает все.
18
Галину мою бедную жалко ужасно.
Хотя, как я уже упоминал, сама на себя навлекла. Но такие мучения, это уж слишком. И выздоравливать гораздо труднее при таком тяжелом душевном состоянии.
Правда, с тех пор, как дома, начала плакать. Ночью как-то слышу, из спальни какие-то звуки, и ночник зажгли. Йехезкель далеко и не слышит, а им, думаю, может, что-то надо. Пришлось встать.
Заглянул тихонько, а это Галка, лежит головой у матери на больной груди и плачет-разрывается. А Таня держит ее обеими руками и не пошевельнется, не поморщится даже, только зубы сжала. Хотел я зайти, подвинуть хотя бы Галкину голову, чтобы Тане не так больно, но она мне глазами и всем лицом показала: уходи, уходи. И я ушел, но знаю, что она с тех пор как минимум еще раз плакала, и это хорошо.
Разговаривает, правда, по-прежнему очень мало и только с матерью, но стала чаще вставать и ходить по квартире. И тут нашла себе еще товарища по разговору, Авнера, Йехезкелева сына-аутиста.
Сначала, когда мы домой вернулись, она вообще ничего не видела и никого не замечала. Лежала лицом к стене и молчала, вставала только в туалет. А аутист целый день сидит в салоне в кресле и тоже молчит, если отец к нему не подойдет, а отцу по большей части некогда. Взрослый и довольно толстый парень в кипе. Я с ним пробовал поговорить, хотел даже его ковриками развлечь, поучить, чтоб занимался, дал ему лоскут и показал, как завязывать. Завязывай, говорю — он посидел, долго думал, но завязал. Теперь бери второй, говорю — он взял. И завязывай — не шевелится, так и сидит с ним в руке. И все, ни в какую. Сидит, руку с лоскутом свесил и смотрит в пол. Я побился-побился и отступил, терпения не хватило.
А Галка вышла раз из туалета и вдруг обратила на него внимание — словно первый раз увидела. Подошла к нему и говорит:
— Ты кто?
Он, понятно, даже не смотрит на нее.
— Почему не отвечаешь? Как тебя зовут?
Сидит и молчит.
— Сидишь в моем доме и даже не здороваешься, важный какой!
И пошла.
И тут он ей вслед, словно дверь несмазанная открылась:
— Я Авнер.
Она к нему обратно:
— А я Галина.
Молчит.
— Ну, чего молчишь?
— Я… знаю.
— А знаешь, скажи здравствуй.
— Я… больной.
— Какой еще больной?
— Мне на все плевать.
— Большое дело. Мне тоже на все плевать. Но у меня причина есть, а ты чего?
— Я… аутист.
— Ну, аутист, и что дальше? Поговорить не можешь?
Он молчал-молчал, я думал, Галка плюнет и уйдет, но она стоит и дожидается. И дождалась.
— Могу, — скрипит.
Она села с ним рядом и стала говорить, но мне уже не слышно, а его скрипучий голос слышу, значит, отвечает иногда.
И с тех пор она каждый день с ним беседует, пока сил хватает сидеть. Иной раз уйдет, полежит, отдохнет, и обратно к нему, все что-то тихо ему рассказывает, и он вроде слушает. Нашла себе дружка! Но и слава Богу, хоть какое-то отвлечение.
А со мной на разговор не поддается, хотя я пробовал. Я думаю, потому, что помнит, как я ее за этот роман осуждал и не хотел — хотя ведь и мать точно так же. Но матери за зло не держит, а со мной сложнее. Оберегает свое горе, думает, я не понимаю, боится, что затрону грубо. Но это она зря. Просто она плохо меня знает.
Я, конечно, так по Азаму не страдаю, как Галочка моя глупая, а все-таки жалко.
Понятное дело, что он сам виноват, нечего было ему к евреям лезть, лунгистики никому не нужные изучать и заводить шашни с израильтянкой. Кто знает, может, даже и сотрудничал. А сидел бы тихо среди своей арабской публики, работал бы себе где-нибудь по уборке, женился бы на своей арабке — был бы жив и здоров.
И все-таки, как вспомню, поневоле становится жаль. Какой он был красивый и воспитанный, и в одежде отличный вкус, и какие у него руки были сильные и мягкие, когда он меня при травме раздевал-одевал. Такой прекрасный экземпляр пропал ни за что.
Не пришлось ему на мою Галочку порадоваться, не пришлось в Лондоне пожить и изучить до конца свой лунгистик. Может, из него бы вышел выдающийся ученый, у арабов ведь тоже бывают. Может, стал бы известный и состоятельный, и мы бы и впрямь переехали все в Лондон и жили бы там нормальной жизнью без национальных конфликтов, без терактов и без курса доллара на каждый день… В Лондоне ведь так живут, верно? Или это на другой планете? Ах, Лондон, Лондон, и где он только есть, этот Лондон…
19
И еще важный итог — моя дружба с Хези.
Скажут, человек себя не уважает, мало что принимает услуги от бывшего хахаля жены, еще и другом его называет. Но это скажут люди узкого кругозора, связанные по рукам и ногам мещанскими предрассудками. А я считаю себя выше этих предрассудков, и потом, они не знают Хези. Да и меня.
