находится сейчас его телефон. Вы спросили только, где он сам. Он не взял телефон с собой – просто забыл его дома. И это не первый раз, когда он забывает его. Ну и что из этого? Я обнаружила телефон вчера вечером, поэтому и не знаю, где сейчас мой муж. Потому что он забыл свой телефон, и я не могу с ним связаться.
«Вот так выпад! – подумала она в заключение, а Грейс-психоаналитик добавила: – И это о чем-то говорит?»
– И это вам о чем-то говорит? – тут же отреагировал Мендоза.
Грейс чуть не рассмеялась. Нет, конечно, это ей ни о чем не говорило. В этом деле ей вообще ничего ни о чем не говорило.
– Послушайте, это… – Неважно, что сейчас подразумевалось под емким словом «это». – То, что вы сейчас рассказываете мне про Джонатана. Я не обвиняю вас в том, что вы все сочиняете. Все это ужасно, и, по всей вероятности, мне придется усвоить очень многое, что я узнала здесь, но мне все равно непонятно, какое отношение это имеет к вам. Я хочу сказать, что если вдруг он действительно потерял работу, но ничего мне не сообщил, тогда ясно… – Она замолчала и перевела дыхание. Даже это ей стоило большого труда выговорить. – Нам с ним придется о многом поговорить. И разговор будет тяжелым, но все это произойдет только между нами. Так почему мы сейчас разговариваем об этом в полицейском участке?
О’Рурк потянулся через стол и взял папку с документами. Он просмотрел несколько страниц, тихо вздохнул и, закрыв ее, принялся барабанить пальцами по серой обложке.
– Знаете, что меня смущает? – наконец высказался он. – Вы не спрашиваете, почему его уволили. Разве вы не хотите это узнать?
Грейс задумалась. Истинный ответ был такой: «Нет, не хочу». Она и правда, правда не хотела этого знать. Разумеется, со временем она все равно все узнает. Было очевидно, что Джонатан и его начальник никогда не ладили друг с другом. Человеку, с которым у вас хорошие отношения, вы не дадите прозвище «Третьесортный». Из того, что Джонатан сам ей рассказывал, Грейс знала, что Робертсон Шарп был ужасен в обращении с пациентами. Он был одержим только клиническими результатами, а отношения с самими больными и членами их семей сводились лишь к формальным контактам. А когда заработали разные социальные системы поддержки в рамках больницы, он и вовсе отстранился от таких контактов. Он считал, что адвокаты и помощники пациента, семейные консультанты и оказывающие поддержку психоаналитики во всей их радужной перетасовке вполне могли обеспечить эмоциональное раскрепощение больного. А доктору Шарпу нужно только осматривать пациента, оценивать его состояние, направлять на анализы и выписывать лекарства. Их так учили, такова была тактика шестидесятых, и поколение Шарпа, конечно, нельзя в этом винить. Что же касается его личности… что ж, некоторым людям даже неинтересно узнать, нравятся ли они окружающим или нет.
– Миссис Сакс?
Она встрепенулась.
– Вчера мы получили документы из Мемориала.
Она выпрямилась в кресле.
– Вы их получили. Его конфиденциальные документы?
– Да. По постановлению суда.
– Документы о его работе? – не веря услышанному, переспросила Грейс.
– Да. Все записи о его трудовой деятельности. Включая постановление суда. Они здесь. Вы действительно не хотите ознакомиться ни с одним документом?
Грейс отрицательно покачала головой. Она пыталась дышать, сейчас это стоило ей некоторых усилий.
– Ну, хорошо. С две тысячи седьмого по две тысячи двенадцатый год – многочисленные жалобы на преследования от младшего медицинского персонала больницы. Дважды он получал денежное вознаграждение от членов семей пациентов. Дважды замечен в недопустимых контактах с членами семей пациентов.
– Подождите-ка… – перебила его Грейс. – Сейчас вы… Но это же очевидная чушь.
– В январе этого года, – продолжал О’Рурк, – он получил официальное предупреждение после физического конфликта с доктором из больничного персонала. Результатом стычки стали телесные повреждения. Однако пострадавший отказался выдвигать обвинение.
– Что вы говорите! – Она не выдержала и рассмеялась. Джонатан наносит телесные повреждения. Они вообще видели Джонатана? Тут и до истерики недалеко. – Ну, конечно! Телесные повреждения!
– Два сломанных пальца и рваная рана, на которую были наложены два шва. Это у пострадавшего.
Щелк! Щелк! Щелк! Она вытянула руки вперед и уперлась ладонями в столешницу. «Только не это, – подумала Грейс. – Кто-то, как по заказу, сочинил страшный сценарий моей жизни». Как эти писаки, которые пользуются семейными мемуарами, чтобы потом переложить их в песню и исполнить ее на праздновании золотой свадьбы? Только здесь все было по-другому. В этой страшной истории, например, требовалось объяснить, что он сломал зуб, когда упал на лестнице.
– Вот как он сломал зуб, – сказала Грейс.
– Простите? – не понял Мендоза.
– Он сломал его не так. Он упал на лестнице. Споткнулся.
Хорошо еще, что он не стал подавать иск против больницы!
– Пострадавшему доктору была оказана неотложная медицинская помощь в Мемориале. Последствия происшествия наблюдали несколько человек, а тот второй доктор, жертва нападения, сделал заявление о необходимости дисциплинарного взыскания.
Происшествие. Жертва. Дисциплинарное взыскание. Как много неприятных терминов. Как будто все это происходит здесь и сейчас. Но все это, конечно, просто какое-то безумие.
– Он упал на лестнице. И ему пришлось ставить протез. Зуб не удалось спасти.
«Ну пожалейте же меня!» – мысленно и с отчаянием взмолилась Грейс.
– Протез даже чуточку отличается по цвету. Если приглядеться поближе, это можно увидеть.
– И наконец, в феврале этого года, в больнице состоялось серьезное разбирательство по поводу его недопустимого контакта с членом семьи одного из пациентов.
– Да послушайте же! – Грейс никак не могла понять, что этот крик как-то связан с ней самой. – Это рак! Это дети, больные раком! Он очень добрый человек. Он не такой идиот, который приходит к вам и напрямую заявляет, что ваш ребенок одной ногой в могиле! Он заботится о людях. То есть конечно же есть такие врачи, которые целиком следуют книжным правилам и готовы спокойно доложить вам самые страшные новости вашей жизни, а потом так же хладнокровно повернуться и уйти. Но Джонатан не такой. Конечно же… он мог обнять кого-то или дотронуться, но ведь это не означает… – Она уже не пыталась восстановить дыхание. – Как же ужасно обвинять его в домогательствах!
Мендоза качал головой, а его шея, вернее, оплывший на ней жир, так и перекатывался из стороны в сторону. Грейс ненавидела и его шею, и его самого.
– Пациента зовут…
– Это конфиденциальная информация! – во весь голос заорала Грейс. – Не называйте мне фамилию пациента. Меня это не касается.
«Я и знать ее не желаю», – подумала она, потому что знала ее, уже знала,
