Ознакомительная версия.
Ни один дневной репортаж, как говорится, с места события не обошелся без едких и острых комментариев телеведущих общественно-политических программ.
Передачи повторялись с небольшими изменениями в отдельных деталях происшествия на Перовском рынке. Словно оправдываясь за информационное опоздание – дело-то вон уже когда было, а чухнулись господа тележурналисты лишь сейчас! – эти самые «господа» ловили очевидцев, где могли. Вплоть до их собственных квартир. Было такое ощущение, что все в России, и уж конечно в Москве, кончилось, а остался только один стыд и позор, который было необходимо срочно, хотя опять же и с опозданием, обрушить на всю московскую милицию, особенно на когда-то доблестный и многократно краснознаменный МУР. Имелись в виду и ордена, естественно, и «переходящие знамена», и все такое прочее, принадлежавшее ушедшей, слава Богу, истории…
Возмущение жителей Перова, оказывается, вызвали абсолютно незаконные, неправомерные действия милиции и муровских сыщиков, которые устроили облаву… на «лиц кавказской национальности»! И кто же эти самые лица?
Говорит директриса детского дома, почему-то опасливо поглядывая в сторону от микрофона интервьюирующего ее сотрудника программы «Вчера, сегодня, завтра»:
– Мы здесь, в нашем районе Москвы, все, которые занимаются воспитанием дошкольников – в детских садах и яслях или в детском доме, как у нас, – мы все буквально молимся за этого хорошего человека, помогающего нам не словами, а исключительно делом. Это Ариф Абдурахманович привозит к нам в детский дом яблоки и апельсины. И всегда бесплатно. Он это делает всегда из любви к детям, у которых даже и родителей-то по-настоящему нет…
Бабка– пенсионерка, выражая свое искреннее возмущение милицейским произволом, живописала увиденное ею на рынке, куда она каждый день приходит, чтобы что-нибудь купить себе «по-хозяйству», и где она постоянно ощущает заботливое участие господина Мамеда…
– Накинулись, будто коршуны какие, повалили на землю мальчиков и давай их всех вязать! Ой, страху-то! Вяжут и еще ботинками пинают! Больно-то как… наверно…
Трое мужиков, выстроившихся в очередь к микрофону, услужливо протягиваемому к ним невидимым собеседником:
– Не, бардак, конечно! Да погоди ты… чего толкаешь, дай слово сказать! Я чего хочу?…
– Я все подтверждаю! Ага, и в морду били! Кого? Ну этих, которые кавказской национальности! А я чего говорю? Не лезь, сам скажу!…
– Как свидетель происшедшего попустительского безобразия закона над несчастной братвой… А че? Все так! Повязали их, ага! Я видел. Я вон там стоял! А ты где был?…
– Вы слышите показания тех граждан, которые стали сегодня… в смысле, вчера… свидетелями ужасной расправы склонной к полнейшему беспределу московской милиции над теми, кто, не жалея средств и времени, собственных, между прочим, средств, трудится не покладая рук, чтобы московские жители могли принести себе в дом на завтрак свежие фрукты и овощи! И с ними – вот так, дубинкой! Нет, больше подобные факты не пройдут мимо внимания общественности! Жуткая вспышка национализма не должна пройти незамеченной нами, и она обязательно получит свою правовую оценку! Мы требуем…
– Мы попросили прокомментировать действия московских правоохранителей одного из руководителей Главного управления уголовного розыска, генерал-майора милиции Сергея Сергеевича Петракова. Вам слово, Сергей Сергеевич!
– Мне стыдно… Да, к великому сожалению, мне, как человеку, причастному к нашей еще недавно действительно доблестной милиции, стыдно и неловко иной раз глядеть в глаза простым людям, которые все чаще задают мне немые вопросы: доколе же это будет продолжаться? Сколько еще нам терпеть откровенные издевательства отдельных людей, одетых в форму нашей родной московской милиции? Я слушаю и… не нахожу ответа! Хотя ответ у меня есть! И я всем заявляю, что беззакония, совершаемые некоторыми моими, к сожалению, коллегами, будут прекращены! Будут, дорогие сограждане! И мы не позволим швырять за решетку людей, исходя из личных неприязней к тем или иным лицам так называемой кавказской национальности! Это наш позор, причем позор не только отдельных облеченных властью чиновников, но и всей России!…
– Вот это я понимаю! – со значением заметил Вячеслав Иванович Грязнов, отключая канал телепередачи. – Не шибко оперативно, зато с заметной долей общественного маразма.
– Ну и как ты, Славка, собираешься реагировать на весь этот бред? – поинтересовался сидящий по другую сторону письменного стола Александр Борисович Турецкий, заскочивший к другу исключительно по делу и ровно на пять минут, которые давно прошли.
– А никак! – отрезал Грязнов. – Я им этого барыгу все равно не выдам. Общественность они, вишь ты, поднимают! Знаем мы эту сраную общественность! Но ты видишь, какой наглый давеж?
– В первый раз, что ли? – философски заметил Турецкий. – Да на тебя он, насколько мне известно, не сильно и действует. Вы только не тяните, вы на него поскорей мокруху вешайте. Пусть разбираются адвокаты. Могу еще толковый совет дать. Если желаешь.
– Ну и какой? – заинтересовался Грязнов.
– А ты посмотри, кто больше всех разоряется. Ну, видишь, чья система приведена в движение? Господина… кого?… Аронова, Славка, политик ты мой замечательный. А кто у нас больше всех не любит этого сукиного сына, олигарха, а? Отвечаю: другой такой же дядя, которого в миру зовут господином Деревицким. И то, что обычно приятно господину Аронову, то неприятно господину Деревицкому. И наоборот. Отсюда вывод: пусть-ка телеканал, принадлежащий последнему, нанесет неприятный удар дяде Аронову. Кстати, если хочешь, могу помочь тебе организовать хорошее телеинтервью с кем-нибудь из той программы. Надо просто восстановить кое-какие прежние связи. А кто-нибудь из сыскарей, лучше с земли, не из начальства, расскажет, как выслеживали и брали наркоторговца. А заодно задастся умным вопросом: кому это выгодно выгораживать преступника и по какой такой причине? Уверяю тебя – вмиг заткнутся. И даже забудут имя этого твоего Мамедова! Давай подумай, а я постараюсь обеспечить. Не нравится мне, когда моих друзей всякая шпана дерьмом мажет…
– Нет, но какие мерзавцы! – воскликнул вдруг, возвращаясь определенно к последней телевизионной передаче Грязнов. – Это ж надо! Весь бомжатник на ноги подняли!
– Так где ж им нормальных-то людей набрать?! – засмеялся над искренними переживаниями друга Турецкий. – Наоборот, это очень удачно, что так лихо прокололся твой Петраков. Сразу и понятно, откуда ветер дует. Вот и надо помочь.
– В смысле помоги падающему? – усмехнулся Грязнов.
– Абсолютно точно! Подтолкни его.
Осетров имел все причины быть собой довольным. Деза выглядела словно новенький, сверкающий розоватым оттенком пятирублевик. В материале за подписью генерал-лейтенанта ФСБ Николаева не было даже намека на то, чтоб хоть в чем-то комар мог свой нос подточить.
Для большей убедительности, решил Евгений, и деньги надо взять. Наверняка все двадцать пять тысяч не отдадут, пусть половину, треть, не важно. Работа стоит денег. И если начать изображать какое-то неудобство, немедленно возникнет подозрение.
Поразительно, но Алена отнеслась к Жениному по сути предательству совершенно спокойно. Приняла от него конверт, вскрыла, словно ей это было положено, мельком просмотрела, поиграла бровями, засунула документ обратно в конверт и попросила посидеть, подождать ее. Она ровно на пять минут должна выйти из дома. Пять минут, не более.
Из этого он сделал вывод, что у этих деятелей давно все на мази, отработанный вариант. И пока он пил кофе, сидя в гостиной, Алена ушла и действительно скоро вернулась. Положила рядом с Женей другой пакет. Заклеенный. Сказала:
– Здесь ровно половина. Двенадцать пятьсот. Зелень, самой собой. Остаток – через день-другой. Надеюсь, у тебя не возникнет возражений? Материал ведь нуждается в проверке, да?
«Ах ты, как все у вас просто!»
Женя лишь кивнул. Ну и пусть они его снимают на пленку, пусть слушают, пусть…
Вопрос был в другом. Сделав этот шаг, Женя вдруг отчетливо до изумления увидел, что лежавшая в его объятиях сладострастная и неутомимая женщина и эта, которая со спокойным выражением лица протянула ему гонорар за его предательство, два совершенно разных человека. И в то же время – один. И если бы она сейчас же предложила ему переместиться на ложе широченной ее кровати, он бы, пожалуй, с отвращением отказался. Или без отвращения. Не надо драматизировать. Может быть, с ходу поискал бы причину для отказа.
И Алена, вероятно, это сама хорошо понимала. Она не стала ему ничего предлагать. Никаких страстных вздохов и жарких поцелуев. Работа есть работа. Ведь и он тоже должен осознать суть своего поступка, а это осознание может оказаться в какой-то момент очень болезненным. В душевном смысле…
– Так мы до твоего отъезда еще повидаемся? – ласково спросила она наконец.
Ознакомительная версия.
