– А твой отец не будет против? – На самом деле имелось в виду: «А как насчет твоей жены?», и он прекрасно это понял и ответил на все сразу.
– Айрин здесь нет, она дома с детьми. Я не хотел, чтобы они пропускали занятия. И в любом случае мне прописаны покой и тишина. А с отцом я о тебе говорил.
– О-о! – Сердце Джоанны подпрыгнуло и провалилось.
– Он хороший человек. И я очень ценю его советы. Я сказал ему, что хотел бы пригласить тебя к нам, и он ответил, что ничего не имеет против. Я думаю, он и сам хотел бы встретиться с тобой и посмотреть на тебя, хотя вслух он этого не говорил. Ну, это такое поколение, ты же знаешь.
– Да.
– Джоанна, ты что-то неразговорчива.
– Я просто не знаю, что говорить.
– У тебя все в порядке?
– Не уверена. Я себя так чувствую, будто прошла через кошмар.
– Да, и я тоже. Так ты приедешь? Мне хотелось бы иметь возможность поговорить с тобой. Но если тебе не хочется, я пойму.
Нет, ни черта ты не можешь понять, ты, застенчивый стеснительный паршивец, подумала она.
– Да, я приеду, если ты этого хочешь. Могу приехать уже завтра.
– Это было бы чудесно.
– Тогда давай мне инструкции, как добираться.
* * *
Он ожидал ее в конце аллеи и посигналил рукой, чтобы она свернула на грязную боковую дорожку. Она повиновалась, вылезла из машины и встала рядом с ним, глядя на него и ощущая биение сердца в глотке. Бровей на его лице не было совсем, волосы спереди были острижены очень коротко, а ярко-розовая кожа в верхней части лба блестела, как пластик. Кисти рук Слайдера все еще были перебинтованы. Он выглядел сильно исхудавшим, чему немало способствовала очень короткая прическа, и у него смешно выделялись нос и уши, отчего он казался значительно моложе. Кроме того, почти ничто не выдавало, через какую передрягу он прошел. Одет он был в поношенный свитер, грубые рабочие брюки и великоватые «веллингтоновские» сапоги, и она отметила, что эта одежда идет ему гораздо больше, чем городская. Он был по своей сути сельским парнем, и по рождению и по крови, и здесь, на фоне высоких заборов и широких, плоских коричневых полей, он был у себя дома.
Отсутствие бровей придавало его лицу удивленное выражение, а улыбка получилась неуверенной и смущенной. Джоанну захлестнула волна любви к нему, но она не знала, что сказать, как приблизиться к нему, как будто не могла переступить какой-то воображаемый порог, разделявший их после вынужденной разлуки.
– Я думаю, – сказал он наконец, – тебе лучше бы оставить машину здесь, а то моя и отцовская машины заняли уже все свободное место. Она тут будет в безопасности, об этом можно не беспокоиться. Папа отлучился ненадолго. А обычно его не бывает целый день. Дом в нашем с тобой распоряжении до времени вечернего чая. Пойдем, выпьем чего-нибудь и соорудим ленч. Я не знаю, проголодалась ты или нет?
Он говорил слишком много и понимал это, но не мог остановиться, а ее молчание еще больше нервировало его. Он так долго думал о ней в больнице и здесь, у отца, что она стала для него в какой-то степени нереальной. А сейчас, видя ее вновь рядом, он никак не мог понять, было ли ему позволительно пригласить ее сюда и как она это расценила – как храбрость, или как глупость, или даже как эгоизм. Они смотрели друг на друга, так и не сделав еще ни шагу навстречу.
– Как ты сейчас? – спросила Джоанна после неловкой паузы, кивая на его забинтованные руки. – Это выглядит довольно пугающе.
Он покачал кистями в воздухе.
– О, они не так плохи, как выглядят. Все уже почти зажило, но я продолжаю их бинтовать, чтобы держать в чистоте. Практически все, что я тут ни делаю, приводит к тому, что я пачкаюсь в грязи. Очень смешно.
Он опять неуверенно улыбнулся, но она продолжала серьезно разглядывать его.
– Ты похудел. Или это так кажется из-за коротких волос?
– И то, и другое. Мне пришлось остричь голову, потому что на ней в двух местах были подпалины. И, как видишь, бровей тоже нет. Конечно, они опять отрастут, и даже толще, чем были, как мне сказали врачи. Так что я буду выглядеть, как самый волосатый человек из книги Гиннеса.
Джоанна не улыбнулась в ответ на попытку пошутить, и он в свою очередь посерьезнел.
– Атертон выдернул меня оттуда как раз вовремя. Если бы не он – и не ты, ведь это ты подняла тревогу...
– Не надо. – Она отвернулась. – Ради Бога, не надо благодарностей. Я этого не выдержу. – Видно было, что она сильно нервничает. – Надеюсь, ты меня не ради этого пригласил сюда?
– Нет. Я... Нет, я хотел тебя видеть. Мне надо поговорить с тобой. – Он прикусил губу. – Давай для начала устроимся поудобнее, проходи, нет никакого смысла в том, что мы стоим на улице.
Она вошла в калитку, и они рядышком пошли по грязной дорожке к дому. Он ввел ее в кухню, где оба сияли вымазанную в жидкой грязи обувь, усадил за деревянный выскобленный стол и смешал ей джин с тоником.
– Пришлось специально привезти это для нас, – пояснил он, кивая на стакан, зажатый в забинтованных руках. – Папа пьет только пиво и домашнее вино, но боюсь, оно показалось бы тебе слишком крепким.
– Не надо было всех этих сложностей. Я могла бы пить пиво.
– Я хотел, чтобы у тебя было то, что ты любишь. – Он поставил стакан перед ней на стол, и, наконец, их глаза встретились. Ему очень хотелось прикоснуться к ней, но он не знал, как преодолеть неожиданно возникшую между ними невидимую преграду. Он не знал, о чем она думает. Как теперь она это воспримет? Может быть, ей это не понравится. Но ведь она все же приехала сюда, верно? Или ею двигало всего лишь любопытство?
Молчание слишком затянулось. Он отвернулся, чтобы взять свой стакан.
– Папа любит выпить чаю сразу, как только войдет в дом, – проговорил он, – так что я думаю, мы сейчас сделаем просто легкий ленч, хорошо?
– Все, что захочешь. Да, я думаю, так будет хорошо.
– Ты ешь грибы с тостами? У меня они получаются лучше всего.
– Это было бы отлично. А ты справишься, со своими руками?
– О, да. Они не болят. А ты ничего не делай – просто сиди здесь. У меня еще не было случая что-нибудь для тебя приготовить.
Эти слова доставили ей удовольствие и в то же время поразили до боли своей невинностью. В них была слышна неуклюжая нежность, и она почувствовала, что любит его всей душой, но не переставала думать о том, что же он хотел ей сказать, боясь, что за это время он решил отказаться от нее. Она наблюдала, как уверенно он двигается по кухне. В этом доме он вырос. И здесь он выглядел значительно моложе своих лет, и сейчас она могла видеть, что тут дело не только в коротко остриженных волосах. Это было именно влияние родительского дома, и Джоанне уже приходилось видеть, как люди молодели на несколько лет на ее глазах, попадая в дом, где прошло их детство и юность.
Когда джин немножко снял напряженность, он заговорил более естественным тоном, в основном на нейтральные темы, и она продолжала наблюдать за ним и слушать, несколько расслабившись. Когда они в конце концов уселись друг против друга за столом с руками, занятыми едой, он вернулся к разговору о деле Анн-Мари Остин.
– Кажется невероятным, что я не разговаривал с тобой с того вечера, когда был убит Ронни Бреннер. Я даже не могу сейчас вспомнить, насколько много ты уже знаешь. Во всяком случае, скажи мне, что заставило тебя позвонить в участок?
– Я и сама не знаю, – ответила Джоанна с потемневшими вдруг глазами, вспоминая тот вечер. – У меня просто появилось какое-то нехорошее чувство – ты был таким странным. Поэтому я остановилась у первой же телефонной будки и попросила к телефону твоего друга О'Флаэрти, а когда он сказал, что тебя там нет, я все ему рассказала. Конечно, ты мог в это время ехать домой, но я это никак не могла проверить. Я надеялась, он скажет мне, что беспокоиться не о чем, но он воспринял все очень серьезно – и слава Богу! Он сказал, что проверит, где ты находишься, а потом перезвонит мне.
Она посмотрела на него, желая понять, было ли уже ему известно все это, но он только кивнул.
– Продолжай.
– Ну, по всей видимости он послал машину с радио к дому этого, как его там, Бреннера, и тогда, естественно, поднялась жуткая тревога. О'Флаэрти и Атертон объединились и решили, что, вероятно, ты поехал к этому липовому ветеринару, и тогда Атертон попросту вскочил в свою машину и помчался туда как сумасшедший. – Она еще раз взглянула на него. – Он очень заботится о тебе, ты знаешь это?
– Да, – глядя в свою тарелку, ответил Слайдер. – А О'Флаэрти перезвонил тебе, как обещал? Тебе, наверное, было чертовски тяжело.
– Не сразу, он позвонил позже. Он поговорил со мной минут десять и рассказал, что они предпринимают, чтобы разыскать тебя. Но потом мне пришлось поехать на работу, и это был самый длинный вечер в моей жизни. Один Бог знает, как я играла. И пока я не вернулась домой, я не имела возможности узнать, что происходит, пока Атертон не позвонил мне поздно вечером и не сказал, что ты в госпитале, в шоковом состоянии и с небольшими ожогами.
