— Тебе это, наверное, трудно понять, Андрей, но мне больше всего жалко библиотеку. Если бы ты знал, какие сокровища здесь собраны. Ладно еще, если бы нашлись люди, способные это оценить, так ведь на растопку пустят, на самокрутки. Кстати, ты кури, кури. Тебе же это думать помогает, сам говорил.
— Артамон Михайлович, а что, если книги какому-нибудь знающему человеку оставить на сохранение? — предложил Власов. — Хоть Мария Сергеевна и говорит, что это надолго, но не верю я, чтобы люди Бога забыли и совсем совесть потеряли. Не хочу я в такое верить.
— Том, а ведь Андрей прав. Может быть, имеет смысл поговорить с Добрыниным? Я его плохо знаю…
— Андрей, тебе действительно табак думать помогает! Мария Сергеевна, я Степана всю жизнь знаю. Это не только исключительно честный, но и всем, что он в жизни имеет, обязанный нашей семье человек. И я с ним завтра же об этом переговорю, — решительно заявил Матвеев и тут же спросил у Власова: — Андрей, а что ты Злобнову скажешь, когда он завтра придет?
— Не беспокойтесь, Артамон Михайлович, — улыбнулся тот. — Я найду, что сказать. Больше не сунется.
— Ну, что ж, тогда до завтра.
Проведя эту ночь, как и предыдущую, на диванчике в коридоре второго этажа, Власов поутру вышел во двор и увидел, что около конюшни стоят Катька с Петькой и мужик, такой же бесцветный, как и мальчишка. Их отец, понял Андрей и твердым шагом направился к ним. Увидев его, все трое замолчали.
— Здравствуй, Петр Петрович. За ребятишками своими приехал? Вот и ладненько, а я уж их собрался сам к тебе в город отвезти, — и, повернувшись к брату с сестрой, сказал: — Бегите собираться, нечего отца ждать заставлять!
— Мое почтение, Андрей… Простите, не знаю, как вас по батюшке, — робко сказал Злобнов. — Детишки-то мне сказали, что вы денщиком Артамона Михайловича будете.
— Егорович я. И действительно в денщиках при его благородии состою.
— Так вот, Андрей Егорович, нельзя ли сироткам здесь остаться? Голодно в городе, не прокормлю я их, да и опасно. Времена-то нынче смутные настали, а я все в работе, да в работе. Не угляжу я за ними, да и обидеть их там могут. Здесь-то, на отшибе поспокойнее будет.
— Нет, Петр Петрович, нельзя, — Власов решительно покачал головой. — Сам знаешь, что с провизией нынче плохо, самим бы прокормиться. Да и толку от них в доме мало, почитай, что совсем нет. Лошадка, чистое издевательство, а не лошадь, в хозяйстве одна осталась, так они, стервецы, наладились ее вечером брать да к тебе в город ездить. Где же это видано, чтобы прислуга на господской лошади разъезжала?
В ответ на слова Власова Злобнов-отец отвесил своим детям две звонкие оплеухи и заорал:
— Ах вы, мерзавцы, так вы без спроса лошадь брали?! А мне что говорили?! Что барыня дозволила? Врать мне вздумали?!
— Папка, да ты же сам… — начал было Петька, но отец отпустил ему еще одну затрещину.
— Не смей отца перебивать, сопляк неумытый! — И, делая вид, что с трудом берет себя в руки, Злобнов опять с умоляющей интонацией обратился к Власову: — Андрей Егорович, слезно вас прошу, походатайствуйте перед Артамоном Михайловичем, чтобы дозволил им остаться. А если своевольничать задумают, так вы уж поучите их, как следует. Хотите ремнем, а то здесь и крапива есть, я покажу где. Цельные ее заросли там, и хорошая такая, жгучая — страсть. Уж вы явите милость, походатайствуйте.
— Никак нельзя, Петр Петрович. Понимаю я тебя и сочувствую, только помочь не смогу. Самим бы Бог дал продержаться. Ранение у его благородия больно серьезное. Он, конечно, крепится, не хочет свою немощь жене и теще показывать, да я-то знаю. А доктор Добрынин, к которому я вчера ездил, такую плату за лечение заломил, что уму непостижимо. Ладно был бы человек серьезный, в летах, а то ведь мальчишка совсем, молоко не обсохло, а туда же. А нам раньше зимы с места трогаться нельзя. Воздух тут у вас сухой да чистый, а в Петрограде слякоть сплошная. Доктор, который его благородие в столице смотрел, сказал, что раны там долго заживать будут, гноиться станут от сырости, и велел нам здесь до зимы жить, до самых холодов. Вот и рассуди, как нам здесь два лишних рта оставлять можно, — и Власов грустно посмотрел на Злобнова.
— Ах он, неблагодарный! Да Степка Добрынин этому дому всем обязанный! Мать его кухаркой простой в доме была, до чистой работы ее и не допускали. А он теперь, футы-нуты, доктор Добрынин! Да как у него язык-то повернулся с благодетелей своих плату требовать?! — возмутился Злобнов и даже хлопнул себя руками по бокам.
— Да что ты говоришь, Петр Петрович, кухаркой? Как же он в доктора-то попал? — заинтересовался Андрей. В его планах Степану Дмитриевичу отводилась немалая роль, и ему очень нужно было знать, что собой представляет этот человек. — Петр Петрович, расскажи, коли время дозволяет, — попросил он.
— Много времени у меня нет, работать надо, но коротко я вам так скажу. Когда Артамон Михайлович, дай Бог ему здоровья, с учителями домашними занимался, то по доброте своей и Степку звал, чтобы тоже обучался, да и скучно ему одному было. Степка — малец сообразительный, этого у него не отнимешь, грамоту и прочую премудрость быстро постиг. Только дальше учиться ему никак невозможно было — денег у матери его не было. Да и были бы, так ведь негде, до города-то не набегаешься, а поблизости — только церковноприходская, а ему там уже и делать нечего. Дождалась Матрена приезда его сиятельства, отца Артамона Михайловича, да и бросилась ему в ноги. Не побоялась, однако. Михаил Николаевич долго смеялись, а потом призвали Степку и ну его гонять, спрашивать, что он знает. Довольны остались и распорядились обучение Степкино в гимназии оплатить.
— Душевный человек был. Его благородие, видно, весь в батюшку пошел, — одобрительно сказал Власов.
— Светлой души был человек, царствие ему небесное, — подтвердил Злобнов. — А когда Степка учиться закончил — одним из первых в выпуске шел, то поинтересовались его сиятельство, кем Степка быть мечтает. Степка и брякнул: «Людей хочу лечить». Михаил Николаевич его с собой в столицу и взяли. А вернулся Степка уже доктором, в Баратове устроился и мать к себе забрал. А теперь, поганец эдакий, еще и денег за работу требует. — И Злобнов в сердцах плюнул.
— Некрасиво, — согласился с ним Андрей. — Однако спасибо тебе, Петр Петрович, за историю. А мне в город за этим самым Добрыниным ехать надо, к Артамону Михайловичу его везти. Коли хочешь, то тебя с детьми до города довезу. Теперь ты сам понимаешь, что оставаться им здесь никак невозможно.
— Понимаю, Андрей Егорович, понимаю, — задумчиво сказал Злобнов. — Только кажется мне, что большой беды не будет, если Катька с Петькой к Семену в гости наведаются иногда. Любят они его, привязались за столько-то лет. Да и старику все повеселее будет — вдовый он. Сын-то его в Баратове живет своим домом, звал он Семена к себе, да тот прикипел душой к Сосенкам, никак стронуться с места не может.
— А чего же нет? — охотно согласился Власов, рассудив, что пусть лучше Катька с Петькой открыто иногда в доме появляются, чем будут откуда-нибудь тайком подглядывать. А в том, что злобновское семейство ни за что не оставит усадьбу в покое, Андрей ни минуты не сомневался. — Главное, чтобы они Семена от работы не отвлекали, а так, чего ж не навестить.
— Ну, благодарствую за сердечный разговор, Андрей Егорович, хотя и расстроили вы меня известием о болезни его сиятельства. Бог даст, поправится. А до города я с детишками сам как-нибудь доберусь. Лошадка-то и вправду старенькая. До свиданьица, Андрей Егорович.
— Желаю здравствовать, — ответил Власов и затем внимательнейшим образом проследил за тем, чтобы Злобновы действительно убрались из усадьбы.
— О чем это ты так душевно с Петькой беседовал? — спросил его Семен, когда он вернулся в дом.
— Да о Добрынине. Слушай, а поверит Петька, что Добрынин будет с Артамона Михайловича деньги за лечение требовать, или нет? Я-то Степана Дмитриевича вчера первый раз в жизни видел, да и то несколько минут, — запоздало поинтересовался Андрей. — А то наплел я Петьке с три короба, а вдруг зря?
— Петька-то? Поверит. У них, у Злобновых, деньги завсегда на первом месте стояли. Только Степка себе скорее язык вырвет, чем о деньгах с кем-нибудь из Матвеевых заговорит. Матрена, конечно, его сиятельство слезно помочь умоляла, но и Артамон Михайлович тоже за Степку просил. Добрынин уж сколько раз сюда к Андрюшеньке приезжал, так никогда даже и не заикнулся, хотя Мария Сергеевна, по незнанию своему, деньги за визит ему предлагала. Но я позволил себе сообщить ей, как дела обстоят. Много она такому Степкиному благородству изумлялась, да только неудобство почувствовала — не привыкла она что-то даром получать, платить за все привыкла.
— Ты, Семен, будь готов, что Катька с Петькой временами в доме все-таки появляться будут. Любят они тебя, оказывается, — иронично заявил Власов и увидел, что от удивления у Семена брови поползли вверх, как живые, — привязались… Ты с них глаз не спускай, когда появятся, — уже серьезно сказал он. — Я их отвадить побыстрее постараюсь, а пока смотри за ними в оба.
