И схватив кусок хлеба с салом, чтобы пожевать по дороге, Андрей отправился в город.
Забрав отца с братом и доктора Добрынина, медленно, чтобы, упаси Боже, лошадь не устала, он тронулся в обратный путь. По дороге он разговорился с Добрыниным, сказав, что знает его историю и его преданность Матвеевым.
— Знать-то ты, Андрей, знаешь, да не всю. Я же в Санкт-Петербурге в доме Михаила Николаевича жил, и не как слуга, а, не знаю даже, как назвать, воспитанник, что ли. За одним столом я с ним, конечно, не ел. Только он каждое воскресенье утром меня в кабинет вызывал и успехами моими интересовался, деньги мне на театры давал, хоть и с галерки, а все спектакли я видел. Одежду мне купил, чтобы выглядел я не хуже других. А когда я учиться закончил и захотел в Баратов вернуться, денег на обустройство дал. Я перед всеми Матвеевыми в долгу неоплатном, а когда женюсь и, Бог даст, детишки пойдут, то и им, и внукам моим, коль доживу, всем потомкам, какие будут, пока род мой не прервется, накажу Матвеевых почитать и служить им верой-правдой.
— Ну, Степан Дмитриевич, коль ты в театрах бывал и представления видел, то придется тебе рольку сыграть. Не знаю я пока, какую, но что важную, это точно.
— Задумал ты что-то, Андрей? Может, скажешь? — спросил Добрынин. — Понял уже, наверное, что я для этой семьи все что угодно сделать готов.
— Пока не скажу. Но есть одна мысль… Обдумаем с Артамоном Михайловичем, как быть, и тебе сообщим. Одно скажу, если вдруг кто поинтересуется у тебя, сколько ты с Матвеевых за лечение берешь, говори столько, сколько язык выговорит, главное, чтобы побольше, подороже звучало. — В голове Власова действительно стал понемногу складываться некий план, даже не план, а так, наброски к нему.
— Да ты что, не слышал меня? — возмутился Степан.
— Надо так, для пользы дела надо. Ты уж потерпи, — попросил его Андрей.
— Так не поверит же никто, — возразил Добрынин.
— А мне и надо-то, чтобы только один человек в это поверил, — загадочно ответил Власов и больше на эту тему не говорил, как ни приставал к нему с расспросами Степан Дмитриевич.
Приехав в усадьбу, Власов отвел отца с братом в отведенную ему комнату, предложив располагаться, как им удобно, а сам повел Добрынина к Артамону Михайловичу.
Осмотрев сначала Андрюшеньку, а потом и самого Матвеева, Степан Дмитриевич категорично заявил:
— Месяц. Как минимум месяц вам, Артамон Михайлович, ногу надо щадить, ходить поменьше, не перетруждать ее. Иначе будете хромать всю жизнь, — и, дождавшись, когда Елизавета Александровна с сыном и матерью выйдут из комнаты, уже другим тоном сказал: — Артамон Михайлович, на приеме у меня люди самые разные бывают, много чего выслушивать приходится. Уезжать вам надо, всем уезжать. В городе очень неспокойно, боюсь я за вас за всех. В губернии целых поместий осталось, на одной руке пальцев хватит пересчитать. Могут вскорости и до вас добраться.
И Добрынин вопрошающе посмотрел на Матвеева, понимает ли тот всю серьезность положения.
— Степан, ты же сам сказал: месяц, — возразил ему Артамон Михайлович. — Куда же я тронусь?
— А я и сейчас это скажу. Только, Артамон Михайлович, лучше быть всю жизнь хромым, чем умереть с двумя здоровыми ногами. И лучше всего вам уехать за границу, потому что в России такие времена наступают, что хорошего ждать не приходится, — Добрынин говорил все это и очень серьезно, и очень печально.
— Нет, Степан, из России я никуда не уеду. Времена, знаешь ли, меняются, а Россия — остается. Ты мне другое скажи: устроился-то ты хорошо? Комната большая у тебя в доме найдется?
— Артамон Михайлович, если вы всем семейством ко мне в дом надумали перебраться, то я себе шалаш во дворе поставлю, но вас всех устрою со всеми удобствами, — совершенно искренне сказал Добрынин.
— Да нет, Степан, это не для нас, для книг из библиотеки моей. Может быть, мы и уедем куда-нибудь, чтобы беспорядки эти пересидеть, вот и думаю я, кому бы их на сохранение оставить, чтобы не пропали зря. Так как, найдется?
Добрынин стал даже заикаться от волнения.
— Так вы, что же, библиотеку свою мне оставить хотите? Артамон Михайлович, да я, да… Я сам на улицу жить пойду, мебель выкину, но для книг место найду. Только… А почитать-то мне можно будет? Я аккуратненько… Я же знаю, какие там редкости есть…
— Ни в коем случае, — успокоившись за судьбу книг, Матвеев смог даже пошутить: — Исключительно для красоты держать будешь, а дотрагиваться и думать не смей, — и увидев, как растерялся Добрынин, засмеялся: — Да можно! Конечно, можно! Ты уже и шуток не понимаешь. Подводы послезавтра организовать сможешь, чтобы книги вывезти? А мы их пока, не торопясь, к путешествию и подготовим.
— А, если кто интересоваться будет, то скажешь, что в уплату за лечение взял, — подсказал Андрей.
— Да кто же в это поверит? — теперь наступила очередь Матвеева задать этот вопрос
Пользуясь тем, что в комнате находились и Матвеев, и Добрынин, Андрей рассказал о своем утреннем разговоре с Петькой Злобновым.
— Так что месяц у нас, я думаю, есть, — сказал он. — Нужно только его потолковее использовать.
Потом Добрынин осмотрел Егора Карповича и Владимира и заявил, что состояние у них вполне удовлетворительное, а остальное — дело времени, нужно только получше питаться и не перенапрягаться. Всю дорогу до города он, окрыленный мыслью о том, что скоро у него в доме, пусть и во временном пользовании, появится целая библиотека, не смолкая, рассказывал Андрею, как он разместит эти книги, как он будет за ними ухаживать, читать. И, в конце концов, заговорил того, человека от книжных премудростей далекого, до полусмерти.
На обратном пути Власов заехал в деревню, чтобы поменять подготовленные Семеном вещи на продукты, потому что с приездом его родных едоков в доме прибавилось.
Вернувшись в усадьбу, а день уже склонялся к вечеру, он попросил у Артамона Михайловича разрешения представить ему отца с братом и пошел за ними, чтобы отвести в кабинет, где Матвеев любил сидеть по вечерам. Егор Карпович тут же поднялся, а вот Володька, сильно уставший от переезда, еле двигался. И, чтобы не заставлять Артамона Матвеевича ждать, Власов отправился сначала с отцом, объяснив брату, куда тому следует пойти, когда соберется.
— Артамон Михайлович, вот, познакомьтесь, это отец мой, Егор Карпович, — сказал Андрей, вводя в кабинет своего отца.
— Здравствуй, здравствуй, Егор Карпович, — сказал Матвеев, поднимаясь из кресла и подходя к ним. — Спасибо тебе за то, что сына такого воспитал. Если бы не он, не быть бы мне в живых, — и протянул тому руку.
Власов-старший, высокий, стройный, несмотря на возраст, мужчина с густой русой бородой, закрывавшей ему все лицо, протянул в ответ свою руку, на которую Матвеев посмотрел с большим удивлением — такая рука никак не могла принадлежать мужику. Даже мозоли, обломанные ногти и шершавая, обветренная кожа не могли скрыть того, что это была рука человека, несомненно, благородного. Узкая кисть, длинные тонкие пальцы, хорошей формы ногти говорили сами за себя.
— Так, ваше сиятельство, — сказал Егор Карпович, пожимая руку Артамона Михайловича, — долг платежом красен. Рассказал мне Андрей, как вы его в свое время сами от смерти спасли. А мы, Власовы, добро всю жизнь помним.
— Ружья бы нам взять, Артамон Михайлович. Я тут в первый вечер посвоевольничал — карабинчик взял да коробку патронов, чтобы в случае чего дом защитить можно было. Так теперь нас трое, нам и караулить удобнее будет.
— Выбирайте, Егор Карпович, — сказал Матвеев, показывая на увешанный оружием ковер, — какое понравится. — Сам он определенно находился в некоем замешательстве — что-то смущало его в облике Егора Карповича. И он никак не мог понять, что именно.
— А, так вот где оно все эти годы пряталось, — сказал Власов-старший, снимая со стены старинное ружье, приклад которого был украшен большими серебряными медальонами с изображением кораблей, пушек и других орудий. — Вот оно, парное-то.
Он повернулся к Матвееву и стал рассказывать совершенно иным тоном, тоном равного.
— А вы что же, не знали, что за реликвия у вас в доме хранится? Никита Демидович Антуфьев в свое время в подарок к Рождеству для Петра Алексеевича два таких сделал. Мужское, — Егор Карпович любовно погладил приклад ружья, — которое Петр Алексеевич предку вашему, Андрею Артамоновичу, пожаловал, и женское, для Екатерины Алексеевны сделанное, поменьше и полегче. Его много лет спустя Анна Ивановна уже моему предку, Андрею Ивановичу, за верную службу презентовала. Не знаю, как в вашем, а в нашем секретик один был, тайничок небольшой.
Матвеев смотрел на Власова-старшего большими, округлившимися от удивления глазами и потрясенно молчал, не в силах выговорить ни слова. Андрей, впервые видевший отца таким, тоже ничего в происходящем не понимал. Он только с ужасом ждал, что скажет Артамон Михайлович, когда ему надоест эта фамильярность.
