Спустя некоторое время старосте удается утихомирить крестьян.
– Когда мы не смогли отдать графу десятину, он вместо нее забрал наших женщин. Они прядут и шьют, а он продает изготавливаемую ими одежду и ничего им не платит. Если они не успевают сделать столько, сколько хочет граф, он раздевает их догола и бьет. Живут они в хлеву, взаперти. Трое уже умерли.
– Кто ваш граф?
– Граф Вантажский. Джоселин де Отфорт.
Я должен был предвидеть это. Очевидно, я все же пересек границу с другим миром – миром, где мое прошлое оживает и обрушивается на меня. Неожиданно открываются старые, давно зарубцевавшиеся раны и саднят точно так же, как в тот самый день, когда погибла Ада.
– Кто?
– Джоселин де Отфорт. Его поместье находилось в Нормандии, но он потерял его, когда туда вторглись анжуйцы. Король Стефан отдал ему взамен земли в Англии, которые принадлежали его мачехе, и придумал для него титул.
Взгляд старосты украдкой скользнул по нашим повозкам. Мы сняли наконечники с копий, но определить, что это именно копья, совсем нетрудно. Один из мешков раскрылся, и в отверстии тускло блестит кольчуга.
– Вы рыцари?
– Путешественники, – резко отвечает Гуго. – А вы не даете нам проехать.
Среди крестьян поднимается ропот. Они еще теснее обступают Гуго. Сидя в седле, он подобен острову в море лиц, на которых написано отчаяние. Староста берет в руку уздечку и тянется к Гуго. Тот вынужден наклониться, чтобы услышать его.
– Эти земли истощены – вы видите сами. Джоселин ничего с них не получает. Единственная плодородная земля, находящаяся в его распоряжении, – эта дорога. Он эксплуатирует ее так же нещадно, как и нас.
– Что ты имеешь в виду?
– Он следит за дорогой. В полумиле отсюда, в густой роще, путь вам преградит повозка. Часть из вас спешится, чтобы убрать ее с дороги, но она тяжела, поскольку нагружена речными камнями. Спешатся остальные, и в следующий момент десяток копий пронзят ваши тела.
– Почему ты рассказываешь нам об этом?
– Посмотри на нас. В нашей деревне не осталось ни единого зернышка, которое не отнял бы Джоселин.
Гуго выдергивает уздечку из руки старосты.
– Если бы мы останавливались, чтобы покарать каждое встретившееся нам на дороге зло, то никогда не выбрались бы из Лондона.
– Умоляю вас.
Староста падает на колени в грязь и чуть ли не целует копыта коня Гуго. Это душераздирающее зрелище. Его счастье, что конь слишком устал для того, чтобы стукнуть ему копытом по голове.
– Если ты избежишь западни, Джоселин поймет, что мы предупредили тебя. Он уничтожит нас – и наших женщин. Он способен сделать с ними кое-что и похуже, чем заставить шить одежду.
– Итак, он не знает, что мы едем. Надеюсь, ты не сообщил ему об этом?
Староста широко улыбается, обнажая зубы, половина из которых выпала от голода.
– Я же сказал – Джоселин следит за дорогой и видел вас. Он проезжал здесь четверть часа назад.
Мы надеваем кольчуги и разрабатываем план. Я не носил доспехов со времен экспедиции на Иль-де-Пеш. Я содрогаюсь, когда металлические кольца ложатся на мою грудь. Спустя минуту кольчуга ощущается, словно вторая кожа.
Мы делаем необходимые приготовления. В то время как Гуго и остальные проезжают чуть дальше по дороге, Алебард и я вскарабкиваемся на стропила домов с оголенными крышами. Меня бьет дрожь. Перед глазами стоит Ада, привязанная к дереву, и копье, по древку которого стекает ее кровь. В душе поет ангел, предвещая сладостное блаженство мести. Джоселин никогда не отличался терпением. Интересно, думаю я, сколько времени он выдержит, прежде чем явится сюда, чтобы узнать, почему мы не едем в его западню.
А вот и он.
Его сопровождают два рыцаря и десяток слуг, мало чем отличающихся от разбойников. Он заметно потолстел и явно наслаждается жизнью. Челюсть у него стала еще тяжелее, под доспехами явно выпирает округлившийся живот.
Я сжимаю кулаки. На ладонях, в тех местах, где ногти впиваются в кожу, выступают капельки крови.
Джоселин подъезжает к старосте и приставляет острие копья к его горлу. Меня вновь пронзает воспоминание об Аде.
– Где они?
Даже его манера говорить вызывает ассоциацию с избыточным весом: протяжная, монотонная речь, лишенная изысканности, свойственной его отцу. Все выдает в нем человека, не брезгающего поживиться за чужой счет.
– Они поехали другой дорогой.
Староста стоит с опущенной головой. По его щеке пролегает широкий шрам, затянутый черной коростой. Его происхождение не вызывает сомнений.
– Лжец! – Джоселин разворачивает коня. – Здесь нет другой дороги. Ты предупредил их?
– Мы ничего им не сказали.
Джоселин прикасается острием копья к его шее.
– Ты предал меня. Я предупреждал тебя, но ты не послушался. Теперь…
Внезапно тишину рвет пронзительный визг. Из одного из домов выскакивает поросенок и бежит по дороге. За ним стелется шлейф дыма: кто-то привязал к его хвосту пучок сена и поджег.
С радостными криками слуги кидаются вслед за бедным животным. Некоторые из них даже бросают копья. Джоселин смеется и не пытается остановить их. Он с силой бьет старосту тупым концом копья по голове.
– Как жить господину, если крепостные предают его?
Улыбка гаснет на лице Джоселина, когда он видит, как из домов на улицу выбегают люди и окружают его слуг. Их вооружение примитивно – ножи, серпы, деревянные молотки, даже балки от собственных домов, но эту атаку нельзя остановить. Некоторые из крестьян выступают в роли живых щитов, принимая на себя удары, обливаясь кровью, чтобы те, кто идут за ними, могли подобраться ближе к противнику. Они выбивают оружие из рук слуг, стаскивают их из седел на землю, рвут их на куски.
Джоселин со своими рыцарями пришпоривают коней. Горнемант в свое время говорил: рыцаря делает рыцарем не рождение, не обучение, не воинское искусство, а его конь. Толпа доведенных до звероподобного состояния крестьян может смести целый отряд пехотинцев, но всего три рыцаря способны обратить их в бегство.
Улицу перегораживает груда камней, тщательно уложенная часом ранее. Рыцарям приходится объезжать ее – подобно тому, как вода огибает скалу. Они задевают плечами стены домов. Слава богу – Джоселин движется прямо на меня.
Я считаю шаги. Если прыгнуть слишком рано, меня затопчет конь, если слишком поздно – я отскочу от его крупа. Я точно рассчитываю время и – как мы не раз делали это в саду в Отфорте – прыгаю с крыши, хватаю всадника и увлекаю его вниз. Мы падаем на землю, и я прижимаю свою голову к груди Джоселина. В момент приземления до моего слуха доносится какой-то хруст. Я не чувствую никакой боли.
На другой стороне улицы Ансельм выбросил из седла своего противника, и они борются, катаясь по земле. Дальше на дороге Гуго и другие окружили третьего рыцаря. Я поднимаю щит Джоселина и вынимаю копье из соломы, где я спрятал его ранее. Сзади меня раздается лязг железа. Мой враг, с трудом поднявшийся на ноги, сорвал с головы шлем.
Я столько лет мечтал о мести, но теперь, когда пришла эта вожделенная минута, ее осуществление представляется мне слишком легким. Боевые навыки у меня уже не те, что были прежде, поскольку мне долгое время не доводилось упражняться в них, но я сохранил силу и ловкость. Джоселин, похоже, не использовал меч несколько лет. Сильный и смелый юноша превратился в толстого, медлительного увальня в плохо пригнанных тяжелых доспехах. К тому же он поранился при падении.
Он вынимает из ножен меч и бросается на меня. Я отступаю в сторону и наношу ему удар щитом в лицо. Из его носа струится кровь. Я вновь вижу перед собой Аду, пронзенную копьем. Я хватаю его руку с мечом, выкручиваю ее и бью по ней ребром щита. Раздается треск кости. Джоселин делает шаг назад, задевает шпорой землю, падает в грязь и бьется, словно рыба, выброшенная на берег.
Я наступаю ногой ему на горло и поднимаю копье. Оно нависает над лицом моего врага. Его зрачки скашиваются, сближаясь друг с другом, и взгляд упирается в наконечник копья.
– Взгляни на меня.
Он не может оторвать глаз от копья. Я отвожу его назад, чтобы нанести удар. Зрачки Джоселина расходятся, будто их тянут за привязанные к ним нити.
Залечит ли его убийство мои раны?
Тяжесть копья в моей руке говорит мне: да. Оно оттягивает плечо, словно побуждая ударить. Я хочу верить в это.
Но моя рука немеет – она не желает двигаться. Я вспоминаю отшельника. Будешь ли ты проявлять любовь к отверженным, жалость к несчастным?
Я убил Аду. Я думал, что сумею сыграть роль Тристана для его Изольды, и вписал несчастье в нашу историю. Я забыл, что на каждого Тристана приходится король Марк. Если бы я хотел убить Джоселина, то мог бы найти его в любое время, когда мне заблагорассудится. Истинная причина, почему я не сделал этого, почему разъезжал по турнирам и нанимался в разбойники, грезя о том, как буду штурмовать Отфорт, заключалась в том, что в глубине души я осознавал лежавшую на мне вину.
