Мазин встал, наполнил опустевший чайник и включил кипятильник.
— Разочарую тебя, Толя, я не верил в романтическую версию, в то, что Черновола привела сюда любовь к твоей матери. Как-то подобные люди без глубоких чувств обходятся. Однако он приехал и чувства почти демонстрировал. Это мне следовало понять. А сейчас вы меня поймите. С чувствами получался явный перебор. Сначала любовь заставляет скрывающегося Черновола, у которого, как теперь стало известно от Лукьянова, давным-давно несколько фальшивых паспортов заготовлено было, приехать сюда, где его многие знали просто в лицо. Затем романтический влюбленный не менее романтично гибнет в бурных волнах… Но тем дело не кончается. Друг этого романтика еще бо́льшим романтиком оказывается. Месть! Любыми средствами расквитаться с убийцей друга. Пусть убийца подросток, да и не убивал вовсе.
Нет, дорогие мои! Я тут внимательно выслушивал неоднократно повторяемые Николаем Сергеевичем слова — «не Сицилия» и с каждым разом все более с ним соглашался. Правда, с оговоркой. Он Сицилию очень уж экзотично воспринимает. А там-то за всей экзотикой реальные деньги, обыкновенные деньги, которые, увы, и некоторым из нас покоя не дают. Так что, Николай, дорогой, я вместо «не Сицилия» говорил себе — не экзотика. И не романтика. А нечто более простое.
— Отец в письме про деньги писал.
— Да, но очень неопределенно. А Черновола могла привлекать только определенная крупная сумма.
Мазин выдернул шнур, вынул кипятильник.
— Итак, по моей мысли, скрывшегося Черновола привела в город важная промежуточная цель. Осуществил ли он ее до своей гибели, подлинной или мнимой, вот вопрос. И тут телефонные звонки. Угрозы, месть, почти чертовщина… Месть за Черновола?
Мазин налил чаю, но пить пока не стал.
— Вендетта в самом деле? Если даже предположить невероятное, как мог Лукьянов, сам по уши замаранный, решиться на подсудное дело, похищать человека на улице? А кстати, где?
Вопрос Мазина был, наверно, риторическим, но для меня вполне конкретно прозвучал. В волнениях этих дней факты постоянно заслоняли в моей голове подробности. Я тоже спросил:
— Где это произошло, Толя?
— Возле дома.
— Твоего?
Мне почему-то казалось, что мальчика возле меня выслеживали.
— Нашего. Я же к матери шел.
— И что же?
— Иду, стоит машина. Я, понятно, не обратил внимания. Какое мне дело! Мало ли машин… Прошел мимо. Вдруг сзади…
— Сразу? Рядом с машиной? — перебил Мазин.
— Да нет, с полквартала уже прошел.
— Вот как! Ты, конечно, решил, что тебя выслеживали, ждали?
— Разве нет?
— Теперь можно будет уточнить, но я уверен, не ждали. Тебя давно не было в городе. Если бы ты Лукьянова так интересовал, он бы установил, где ты, а не сидел, как дурак, в машине, дожидаясь у моря погоды.
Толя посмотрел на Мазина внимательно.
— А как же магнитофон?
— Не уверен, что он был. Тебе было не до того, чтобы прислушиваться, особенно в идущей машине.
— В самом деле.
— Это первое, на что я обратил внимание. А второе — быстрота реакции. Произошло неожиданное, потому что, повторяю, мальчика не ждали, а реакция, в сущности, моментальная. И странная, если вдуматься. Помнишь, Николай, что я у тебя спрашивал?
— Да. Зачем похититель пытался скрыть свою личность?
— Вот именно. Зачем? Лукьянов фактически не мог рассчитывать остаться неузнанным, а между тем и шапку на Толю напялил, и глаза завязал. Потом повезли… Заставляли говорить, признаваться, причем знакомый тебе, Толя, Лукьянов говорил, требовал, а второй в машине молчал. Выходит, если кто по-настоящему скрывался, то именно он, а не Лукьянов.
— Черновол?
— Конечно. Только ему и следовало бояться, что Толя узнает свою «жертву». А Лукьянов выступил в обычной своей роли.
— Что за роль?
— Подручный, исполнитель, сообщник многолетний. Именно он перевозку Черноволовой продукции обеспечивал. К сожалению, вместе с Михалевым. Подстраховывались они максимально. Ездил Михалев с чужими документами, ну а что у него на душе творилось, тебе, Анатолий, известно лучше, чем мне. Конечно, отец понимал — в пропасть, его тянут, и не мог больше. Но и порвать не мог. Мы, знаешь, Толя, часто пишем о том, как человек преодолевает трудности, и редко о тех, кто преодолеть их не смог. А такие люди есть, и не нужно делать вид, что все трудности преодолеть можно. Особенно, когда сам человек свою волю ослабляет, вытравляет спиртом.
Мазин попробовал остывший чай, отставил чашку.
— Не знаю я, что было непосредственной причиной его смерти, несчастный случай или сознательный поступок. Боюсь, что это уже никто не установит, но то, что он сам подвел итог собственной жизни и вырваться из капкана не смог, да уже и не хотел, это факт. Так или иначе стремился уйти из жизни. Из жизни несложившейся. Не хватило сил. Два великих зла удушили его вместе с выхлопными газами — нажива и алкоголь. Одно последствие этой беды оставляет надежду — то, что ты против нее восстал… Ну, обо всем этом тебе еще думать и думать придется.
А пока о сегодняшних событиях. Получилось, оба мы пришли к одной мысли. У матери требовали деньги, так?
— Да.
— Ты когда это понял?
— Я все время об этом думал.
— Из отцовского письма исходил?
— Да.
— И говорил матери?
— Говорил. Я понял, что у отца были деньги. Деньги Черновола, ну, всей их компании, а она не хотела отдавать.
— Расскажи, пожалуйста, подробнее.
— Зачем?
— Сравним, что знаем, как думали. Это еще может понадобиться.
— Хорошо.
Толя сказал — хорошо, но видно было, что рассказывать, да еще спокойно и с подробностями, ему трудно. И Мазин видел это.
— О последовательности особенно не заботься. Рассказывай, как пойдет.
— Хорошо, — повторил мальчик, но начал, конечно, нескладно. — Я говорил, а она говорит — отдала. Я сначала не поверил, а потом оказалось — правда. Но я это только сегодня узнал.
Мазин повернулся ко мне.
— Я, Толя, поясню твои слова Николаю Сергеевичу.
Думаю, однако, он не столько обо мне заботился, сколько старался, чтобы Анатолий спокойнее себя почувствовал, дополнительное время ему предоставил.
— Толя считал, что дома хранятся деньги. Но денег не было. Отец в письме имел в виду выручку, привезенную из последнего рейса, и в озлоблении против Черновола собирался его проучить, не отдавать деньги. Но после смерти, Толя, мать эти деньги отдала.
— Она сказала: «Подавитесь! Вы нам жизнь сломали, на этих бумажках кровь, подавитесь!» Так она мне рассказала, когда я спрашивал.
— Так и было.
— Я ей тогда поверил, а потом нет.
— Начал сомневаться? Недавно?
— Да. Когда узнал про звонки, угрозы, когда они меня схватили. Я же понимал, что они не за Черновола мстят, а ей за что-то, чего-то добиваются, требуют. «Скажи, — говорят, — мамочке, пусть вывод сделает!»
— Ты все время говоришь — они. Давай о главном. Кто второй?
— Хорошо. Говорил со мной один Лукьянов, а второй молчал, но я же знаю, он был, я с ним рядом сидел. Но я от вас узнал, что Черновол погиб, и страшно все-таки было. Вы же понимаете, схватили, связали, везут. Требуют, чтобы я признался, что убил его… А он рядом. Но тогда я не понял.
— А когда?
— Сегодня. Когда Лукьянов добрым прикинулся. А я на их доброту особенно реагирую, понимаете? Меня этот дядь Сань столько ласкал, подарки привозил. Маленького вечно по голове гладил. Наклонится и гладит. И я его запомнил, ну, смешно сказать, по запаху…
Мазин улыбнулся.
— За ищейку себя не выдавай. Я думаю, запах был приметный, он много лет предпочитал один одеколон, да?
— Ну, да. Я не знаю, какой. Дорогой, конечно, импортный. Запах приятный, но мне противно было! Потому и запомнился.
— Ты почувствовал его в машине?
— В машине от него одеколоном вроде не пахло, да и бензин забивал. Но что-то было.
— Многолетний запах въедлив.
— Да, точно. Такой слабый, но, значит, был. И я почувствовал. А когда Лукьянов добрым прикинулся, понимаете, я и того доброго вспомнил, Как он наклонялся, как пахло. Я вспомнил и дошло — все-таки выплыл гад!
— Сегодня понял? — продолжал Мазин наводящие вопросы, помогая мальчику.
— Да. И сразу испугался. Если он живой, зачем же меня заставлять признаваться? Зачем им нужно, чтобы я дома не ночевал? Значит, затеяли что-то. Что было делать!
— Почему ты не обратился к Николаю Сергеевичу?
— Он спал.
Хотелось бы мне думать, что мальчик мой отдых нарушить не решился, проявил деликатность, но не стоит с собой лукавить — я не завоевал его доверия. Мы с Мазиным переглянулись. Однако акцентировать, как говорится, не стали.
— Кроме того, тебе по-прежнему хотелось действовать по принципу опоры на собственные силы. Не так ли?
— Да, — согласился Толя теперь уже без бравады.
