— Кроме того, тебе по-прежнему хотелось действовать по принципу опоры на собственные силы. Не так ли?
— Да, — согласился Толя теперь уже без бравады.
— И ты пошел к матери.
— Да, но…
Тут он заколебался.
— Говори. Я ведь не знаю, что у вас произошло.
— Она мне: «Дурак! Стала бы я из-за тех денег пачкаться!»
— Прости, она была нетрезвой?
— Да.
— Ты сказал ей, что возникла угроза?
— Ну а как же! Я так и понял, что они придут за деньгами. Но я думал, что за теми, что отец из рейса привез. А она мне: «Дурак!» И показала. Там не деньги, а камни были. Я не мог это оценить, конечно, на сколько там тысяч, но я сразу понял, за такое убьют. А, она: «Пусть найдут сначала». Она их в целлофан и в канистру с бензином. И смеялась еще — «пусть найдут!» Я ей: «Убьют». А она: «Не убьют, если знать не будут, где».
— Бриллианты? — спросил я.
— Не только, — ответил Мазин.
— Тогда я понял, что ее спасать нужно. Я побежал в наше отделение милиции, рассказал про вас, попросил найти.
— Тебя нашли?
— Нашли. И очень вовремя.
— А ты не ждал?
— Как не ждать! В общем-то, я всю ситуацию представлял почти так же: Черноволу и Лукьянову нужны были, конечно, не те деньги, о которых Михалев упоминал. Ради такой суммы эти люди не рискуют. Должно было быть нечто очень большое. Но это и затрудняло наши действия. Спрашивать Михалеву не было доказательных оснований. Видно было, просто так она не скажет. Если уж она шла на такой риск и собственной жизнью, и жизнью сына, чью вину на себя была взять готова, значит, было из-за чего рисковать и скрывать правду.
— Она говорила, мне на всю жизнь хватит… Что ради меня, — прервал Толя, впервые попытавшись защитить мать в наших глазах. — Она деда попрекала. Он, говорила, нас без копейки оставил, отец тебя тоже. А я, мать, такую ошибку не допущу, не повторю.
— Это видно было, поэтому задавать ей прямые вопросы не имело смысла, пока не взят Черновол. Мы догадывались, что он скрывается на даче у Лукьянова. Но и он без наших доказательств мог от всего отречься. Короче, брать нужно было с поличным. Из этого и исходили. Рано или поздно все трое должны были сойтись для решающего объяснения. Но когда? Сначала они рассчитывали взять Михалеву шантажом, дескать, упрячем в тюрьму сына, если не отдашь. Тут, правда, пока одна загадка. Знала она или только догадывалась, что Черновол жив. Деньги, понятно, требовал Лукьянов. Но тут был и просчет. Лукьянов, вызывал у Михалевой особое озлобление. Ведь, с ее точки зрения, он отнимал то, на что и сам права не имел. Однако появившись лично, Черновол рисковал слишком, многим. Вот и придумали «Сицилию». Не прошло. Похитить по-настоящему не решились. Этот народ преступлений подобного рода пока избегает. Получилось кустарно, почти глупо. И вдруг везенье. Мальчик домой сам не пошел. Появился шанс еще раз попытаться принудить мать отдать ценности.
Казалось, вот и момент, которого мы ждали. К сожалению, жизнь внесла поправки. Во-первых, мы своевременно не узнали о том, что Лукьянов, а вернее, его сестрица обнаружила Толю…
— Упрек принимаю, — сказал я.
— Что ж, прими. Толя оценил угрозу быстрее, и он был прав. Хотя и ему следовало бы всыпать за то, что не разбудил тебя. Короче, оба хороши. Но больше подвел нас Лукьянов. Этот, конечно, действовал сознательно и в собственных интересах. В подробностях еще разбираться предстоит, но психологическая схема его поведения ясна. Сколько же можно таскать каштаны из огня для Черновола? Особенно теперь! Невыгодно и опасно. Вот и возникает вариант — ценности себе целиком, а Черноволу лучше исчезнуть навсегда. Тут опять следует оговориться, мокрое дело вроде бы не по лукьяновскому профилю. Да, наши мафиози от мирового прогресса, к счастью, приотстали, автоматами еще не вооружены, пластиковыми бомбами тоже. Но и кастет оружие, а канистра с бензином чем не взрывчатка? Короче, вышли они на грань, когда свое кровное, а они награбленное, наворованное искренне кровным считают, готовы защищать без оглядки на Уголовный кодекс, готовы, и кровь пролить. Преступная логика свои закономерности имеет, движение в основном одностороннее, от плохого к худшему.
Думаю, дело сложилось так. Лукьянов предложил Черноволу отправиться к Михалевой самому. Мол, я свои возможности исчерпал, а у тебя последний шанс — появишься прямо с того света, да еще скажешь, что сын у нас. Лукьянов же не знал, что ты успел рассказать Ирине, где мальчик! А наша оплошность в том, что наблюдение мы вели только за Лукьяновым. А он с Черноволом, видимо, по телефону поговорил, и разговор этот нам неизвестен остался. Они не встретились вечером лично, и, наблюдая за Лукьяновым, мы не знали, что Черновол тем временем решился на крайнее.
Да и сколько можно было здесь, в городе ему отсиживаться! Время-то против него работало. Риск провала увеличивался час от часу.
Что произошло между ними в доме, узнаем, Толя, когда мать придет в себя. Сейчас она и физически слаба, и психика травмирована. Но «дядь Сань» своего добился. Видимо, пошел на все, озверел, и она поняла, — живой он ее не оставит. И показала канистру…
Я понимаю, Толя, каково тебе это слушать, но худшее позади. Крепись, парень. Жить еще долго и тебе и матери. Раз она сейчас не погибла, значит, судьба над ней смилостивилась. С твоей помощью. Теперь ей отрезветь нужно.
Ну а в конце концов? Возмездие, хоть и от преступной руки. Лукьянов оставил машину у своего дома на стоянке и оторвался от наших людей. Он ждал Черновола во дворе в темноте. Ни Черновол, ни Михалева об этом не подозревали. Лукьянову казалось, что ему повезло. Черновол с камнями вышел прямо под его кастет. Оставалось втолкнуть труп через окно в комнату, залитую бензином, который вылил Черновол из канистры. Правда, вытащить камни не сумел, взял канистру с собой, чтобы разрезать. Лукьянов швырнул в комнату спичку и пошел. С канистрой мы его и взяли.
И мать, Толя, спасти успели. Так что поработали с пользой.
— А как попали бриллианты к Михалевой? — спросил я.
— Это еще предстоит уточнить. Скорее всего она обнаружила их после того, как Черновол «утонул». Сама. Или когда Лукьянов явился по поручению. Но это не суть важно.
1986 г.
«Легкое чтение», «дешевая литература»… Каких только ярлыков не навешивают ныне на произведения, которые мы привыкли называть детективами. Признавая, что «детектив — жанр, которому чуть ли не безраздельно отданы сердца миллионов читателей», критики тут же делают многочисленные оговорки о схематизме и «накатанности», об однообразии литературных приемов, о некой «игре», которая лежит в основе детектива. Но разве схематизм и «накатанность» — то, что называется эпигонством, — не присущи всей вообще серой литературе, вне зависимости от того, как определить ее жанры? А в так называемых производственных романах разве не чувствуется заданности, игры, когда мы заранее знаем, что передовой, по-новому мыслящий рабочий (или инженер, бригадир, секретарь обкома) обязательно выйдет победителем из противоборства с рабочим (инженером, бригадиром, секретарем обкома) отсталым?
Есть литература серьезная, талантливая, и есть — серая, эпигонская. Так и детектив. И давно следовало бы судить о нем на основе общих законов литературы, а не ломать копья, выясняя в дискуссиях, относится ли детектив к литературе или нет. Как будто и не существует общепризнанного ряда писателей, работавших в этом жанре, чьи произведения пополнили золотой фонд мировой литературы. Нет нужды перечислять их имена — они постоянно «на слуху».
Быть может, я ошибаюсь, но мне представляется, что перед литератором, пишущим остросюжетную повесть или роман, стоит ряд дополнительных трудностей. Это прежде всего сложность построения острого, напряженного — без замедляющих течение мелей и перекатов — сюжета. Сюжета, который не должен заслонить всего остального — нравственных или иных проблем, которые задался разрешить автор, полнокровных, ярких образов героев произведения.
И еще один довод в защиту жанра — детектив дает возможность автору поставить самые острые, самые больные проблемы общества. Один пример. Сейчас много пишется о наркомании. А было время — молчали, и впервые в нашей литературе об этой надвигающейся беде сказал Аркадий Адамов в романе «Угол белой стены», вышедшем в 1971 году.
Выше я употребил слова: «защита жанра»… Да, детектив, конечно, следует защищать. Но самая надежная защита — хорошие книги. Среди тех, кто пишет такие книги, Павел Александрович Шестаков. Его повести «Через лабиринт», «Страх высоты», романы «Взрыв», «Омут» и многие другие хорошо известны читателям, о них немало сказано хороших слов критиками.
Героем многих повестей Шестакова является опытный сыщик, теперь уже дослужившийся до чина полковника, Игорь Николаевич Мазин. И он, и его коллеги — сыщики, следователи, оперуполномоченные — живые, интересные люди. Люди очень разные — и по темпераменту, и по опыту, и по своим симпатиям и антипатиям. Но в главном, в своем мировоззрении эти люди едины: милиция для них не просто место службы, каким могли бы быть завод, исследовательский институт или чиновничий кабинет. Милиция для них место, где они наиболее полно могут реализовать свой жизненный принцип: активное неприятие зла, преступности.
