И он стал отвечать, а Сева записывал. Демидов должен был пока только смотреть на Швидко, но так, чтобы стул сам ерзал под его задницей. Тут важно, чтоб юрисконсульт не чувствовал себя главным, от которого все зависит. Он должен отвечать, а не вести диалог. А вопросы ему задавали малоприятные. Они ведь уже прочитали показания Льва Грицука относительно роли Швидко в деле Юркина.
Вот Голованов и начал с того, что предупредил его: допрос касается проблем, связанных с наследством господина Юркина, завещания, затем дарственной и всего остального. А заговорил вдруг о Лыкове. Давно ли знает его Арон Захарович? При каких обстоятельствах состоялось знакомство? Когда началось сотрудничество? Каких вопросов оно касалось конкретно? Какие гонорары платил Лыков? Вопрос задан для того, чтобы «сравнить показания обеих сторон. Лучше сказать правду, тем более что расследование проводится по прямому указанию Генеральной прокуратуры, вот телефон помощника генерального прокурора, он может подтвердить сказанное. Господин Швидко ведь наверняка не хочет потерять свою лицензию?.. И наконец, вот он, первый вопрос собственно по обсуждаемому делу. Кто составлял черновик завещания Юркина? Когда? Где?..
Сложный выбор пришлось делать юрисконсульту. Либо крупно рисковать своим положением, не говоря уже о здоровье, а то ведь если только начнут — как покатится! Либо же принять как бы незаметные подсказки этого интересного господина Голованова, который определенно не просто так начал свои расспросы именно с полковника Лыкова и всего, связанного с ним. Опять же и фразочка — «сравнить показания обеих сторон»! А когда можно сравнить? Когда допро-сили-таки и ту, и другую сторону! И если Лыкова уже допросили… то что? Как понимать? Это дурак не поймет прямого указания, а умному человеку достаточно и слабого намека.
И Арон Захарович, противореча своей же установке в начале допроса, принялся рассказывать, чего ему стоило, каких невероятных моральных издержек, чтобы выполнять отдельные поручения полковника. Да что мораль! Когда тебя, старого человека, берут в буквальном смысле за глотку и показывают пальцем, что ты должен сделать, ты разве станешь сильно спорить? Или скажешь про себя: «А пошел ты к черту!» — и скрепя сердце выполнишь то, что от тебя требуют с ножом у горла? Ну вот…
Швидко не давали читать показания Грицука, он не знал, что тот избрал самый верный для себя путь — топить шефа! Но пошел тем же, давно проторенным путем. Как всякий трус и к тому же подонок — не по изначальному свойству души, а в порядке благоприобретенных качеств характера.
— Могу я спросить? — задал он такой вопрос. — Эти мои показания станут известны господину Лыкову? И как скоро? Или он уже гражданин?
— Обязательно станут, — твердо ответил Сева. — А вот когда? Я думаю, чем раньше, тем это меньше согласуется с вашими личными интересами. Не так?
— Вы меня поняли абсолютно правильно. Вероятно, вы предложите мне временно забыть об этой нашей беседе? — с трогательной наивностью снова спросил он.
— Допрос, Арон Захарович, допрос, прошу иметь в виду, — поправил его Сева. — Вы в курсе, что Юркина уже убили там, на Севере?
— Боже мой! — без всякого почтения к покойному произнес юрисконсульт. — Вот она, жизнь, господа… — И тяжко вздохнул.
— Предлагаю вам сделать соответствующий вывод. Хорошо молчит только покойник. Надо расшифровывать? Или ваш многолетний опыт в юриспруденции сам подскажет вам, что делать?
— Я буду молчать, господа… я буду молчать!..
— Вот и его показания, — сказал Голованов, протягивая несколько листов протокола допроса, засунутых в прозрачный файл.
— Молчит? — усмехнулся теперь Турецкий.
— Вчера отъехал в ближнее зарубежье, — сказал Володя Демидов. — С Киевского вокзала. Он родом из Чернигова, наверное, какая-то родня осталась. Но частную лавочку свою не прикрыл, наверняка собрался переждать грозу.
— Так, — подвел первые итоги Грязнов, — остались еще два фигуранта — адвокат и эта ваша дамочка с большими претензиями, да? Кто кем занимался?
— Мы, — хором ответили Гордеев с Филиппом и засмеялись — невольно получилось, как у тех старинных клоунов — у Бима и Бома.
— И что мы имеем? — слегка нахмурился Вячеслав Иванович, и смех стих. Не время.
— Давай ты, Филя, про нее, а потом про адвоката, там практически пустой номер. — Гордеев и сам нахмурился.
— Разберемся, — кивнул Грязнов.
Мадам, кажется, уже поняла, в какую смертельно опасную для себя ситуацию влипла. И другой бы на ее месте затаился в ожидании, когда можно будет безбоязненно высунуть нос наружу. Однако какое-то прямо-таки врожденное «хабальство» словно кололо ее без конца шилом в мягкое место. Мало ей было преподанной науки!
Едва она очухалась под присмотром врачей, едва перестали мучить ее боли и кошмары (сильно повезло, надо сказать, что Лыков просто не успел ее посадить на иглу основательно — то ли дозы были ничтожными, то ли организм у Анны оказался не столь восприимчив к наркотикам), словом, едва она стала осознавать себя и свое положение, как откуда ни возьмись снова объявился этот ее хохлацкий, ничем не истребимый, «незалежный» гонор.
И чтобы она не наделала роковых ошибок, то есть не отправилась к полковнику Лыкову «права качать», что она, кстати, уже и собиралась сделать, желая после всех его «благодеяний» по отношению к ней аннулировать свою дарственную, сыщики решили ее временно изолировать. Для ее же пользы. Отвезли на дачу к Алексею Петровичу Кротову, в Переделкино. Кротов, официально числясь в составе сотрудников «Глории», часто выполнял специальные поручения тех спецслужб, с которыми был связан на протяжении многих лет своей деятельности. Нет, он появлялся в агентстве, помогал сыщикам своим опытом, знаниями и многочисленными связями, а затем снова исчезал на очередном каком-нибудь задании. Но его дача иногда использовалась коллегами, если по делу требовались секретность и относительный комфорт пребывания. Вот туда и отвезли Анну, оставив ее под строгим присмотром молодого сотрудника. Этим шагом убивали сразу двух зайцев. И этой чертовой Аньке, восстановившей силы и способности, дали временного кавалера, и убрали с глаз туда, где ее уж никак не смог бы обнаружить тот же Лыков. Он же не мог не понимать, какую опасность она теперь представляет для него. И начнет искать, обязательно хоть в чем-то, да проколется.
А пока, чтобы не терять времени даром и заодно занять Анькины мозги делом, точнее, подготовкой «страшной мести» предавшему ее негодяю, дамочку заставили подробно записать свои показания относительно всех событий, приведших в конечном счете к убийству Анатолия Юркина. Суровый и не прошибаемый никакими слезами раскаяния адвокат Гордеев заявил Анне Николаевне, что та может надеяться на снисхождение суда только в том случае, если откровенно и подробно изложит на бумаге, по какой причине и каким образом она, ослепленная известием об «измене» мужа, фактически не отдавая отчета своим поступкам, можно даже сказать, в состоянии аффекта, предложила буквально первому же встречному избавить ее от мужа. И возможно, не ее вина в том, что в дальнейшем она стала жертвой преступников в милицейской форме. Вот только такое искреннее раскаяние и может ее спасти. Ну слушай же, дура, когда тебе подсказывают, что надо делать!
В общем, как говорится, имел место сложный клинический случай. Умом она, возможно, и понимала, что ей грозит, а вот вины за собой, похоже, так никакой и не почувствовала. Жертвой злых людей и трагических обстоятельств оказалась, понимаешь… мать ее…
Но показания тем не менее от нее получили. Про всех участников «банкета». А форму изложения, для удобства «писательницы», предложили как письмо-жалобу в Генеральную прокуратуру, на имя самого генерального же прокурора.
И присовокупили теперь листы, исписанные крупным женским почерком с сильным наклоном влево, а также с немалым количеством орфографических, не говоря уже о синтаксисе, ошибок, к тем документам, которые лежали на столе перед Грязновым-старшим. Младший-то их уже читал, а теперь только усмехался своим мыслям и укоризненно покачивал головой. Да нет, конечно, правильно сделали ребята, что не стали сильно акцентировать самого факта «заказа», объясняя это дело истерическим состоянием клиентки. Хотя какая там, к черту, истерика!..
Последним, с кем работал уже сам Гордеев, был адвокат Гаврилкин.
Не стал его ни пугать, ни угрожать ему Юрий Петрович. Он просто тщательно разобрался в том, как было сфабриковано дело, как представлено суду обвинением, а затем прочитал в протоколах судебного заседания обо всех тех аргументах, коими воспользовался в своих выступлениях защитник. И вынужден был прийти к заключению, что этот Семен Прокопьевич — пройдоха высокого разряда. Конечно, он был куплен, двух мнений не оставалось. Но и никаких обвинений в предвзятости, в нечестности по отношению к клиенту ему тоже предъявить было нельзя. Каждый поступает в меру своих возможностей. Ему поручил суд, он выполнил это поручение и даже снизил планку наказания. В одной ситуации — год, может, и немного, а в другой — глядишь, и целая жизнь.
