Бирюкову надоело слушать «цветную» Васину речь.
— Зачем хирурга к «Авроре» приглашали? — спросил он.
Сипенятин усмехнулся:
— Это Алик приглашал. Затемнил я ему, что доктор взятку просит. Хотел к пахановым деньгам еще тысячу выдоить, но Алик-куркуль зажался. Пришлось сказать, что из своих отдам, после, мол, расплатишься. Сам, конечно, к «Авроре» не пошел, скумекал: доктор туда без угрозыска не сунется.
— Овчинников со Звонковой и Пряжкина почему у кинотеатра оказались?
— Фросю с футболистом для заварухи пустили, а Люсю Алик по собственной дурости подсунул. Хотел, видишь ли, проверить: встречусь или нет я с доктором у «Авроры»?
— Кто управлял «Волгой», которая увезла Пряжкину от кинотеатра?
— Алик.
— Зарванцев в то время оперу слушал.
— Липа. Опера для алиби придумана. План наполеоновский был.
— Хотели на Реваза Давидовича все свалить?
— Ну.
Бирюков посмотрел Сипенятину в глаза.
— Допустим, вам удалось бы подтасовать факты против Степнадзе, но неужели вы верили в то, что Реваз Давидович не опровергнет их?
Вася хмуро потупился.
— Пахану не пришлось бы опровергать. В Омске я должен был отправить его на тот свет.
— Вот как! А о том подумали, что Степнадзе мог не прилететь по вашей телеграмме в Омск?
— Алик звонил туда. Узнал, что старик прилетел. Только я вовремя скумекал: если угроблю пахана, буду на крючке у Алика хлеще, чем он у меня.
— Как вы сумели зарегистрировать в аэропорту билет по чужому паспорту?
— Зарегистрировал Алик. Он, как наденет железнодорожную форму да виски белой краской подкрасит, — вылитый пахан.
— Где Зарванцев брал эту форму?
— У него пиджак и фуражка есть. И паспорт Реваза Алик где-то раздобыл.
— Как сумка потерпевшей оказалась у вашей матери?
— Не знаю. Наверно, одурел Алик от страха. — Сипенятин скрежетнул зубами и открыто посмотрел на Антона. — Когда после регистрации билета он на своем «Запорожце» укатил из аэропорта, мне чутье подсказывало, что этот фрайер наломает дров. Фроське наверняка он под моей маркой позвонил. Как-то я с его квартиры с зазнобой говорил по телефону. Видать, усек мою привычку. По подделке голосов Алик — артист.
— Смерть Пряжкиной была «запланирована»?
— Нет. Люська должна была пахана топить.
Антон невесело усмехнулся:
— Дотопилась, что сама утонула.
— Алика работа. — Сипенятин посмотрел Антону в глаза и, видимо, решив, что ему не верят, взволнованно заговорил: — Гражданин инспектор, мне нет смысла теперь врать. От суда все равно не отвертеться, но я сяду только за свое, а за Пряжкину пусть Алик отсиживает, если ему «вышку» не припаяют. Не думай, что хочу чистым из дела выйти. Нет, кашу заварили вместе с Аликом, но кому сколько хлебать, пусть суд распределит.
— У кого вы жили в Новосибирске?
— Сначала у Алика. Помнишь, как ты первый раз к нему пришел? Алик в тот момент Люську ждал, потому, не задумываясь, тебе дверь открыл. Я в кухне тогда сидел. Когда вы с Аликом в комнате разговорились, шито-крыто ускользнул.
— После где обитали?
— У старых корешей. Их закладывать не буду. С этим делом никто из ребят не связан.
Многое надо было еще уточнять и уточнять в показаниях Сипенятина, но главное было достигнуто: он говорил правду. Об этом свидетельствовали не только приведенные Сипенятиным факты, но и весь его вид: усталый, граничащий с обреченностью.
В кабинет порывисто вошел Слава Голубев. Прямо от порога доложил:
— Реваз Давидович доставлен.
— Приглашай его сюда, — сказал Антон и сразу посмотрел на Сипенятина. — А вас прошу вести себя без фокусов.
На этот раз Степнадзе был одет не в железнодорожную форму с регалиями пассажирского проводника, а в новенький, словно с иголочки, чесучовый костюм желтоватого цвета. Вошел Реваз Давидович с таким сурово-решительным видом, что будто собирался строго отчитать Бирюкова за причиненное ему беспокойство, однако, увидев в кабинете мрачно насупившегося Сипенятина, так поспешно развернулся к двери, словно по ошибке попал в дамский туалет.
— Куда вы, Реваз Давидович? — остановил его Антон.
Степнадзе мгновенно замер и растерянно обернулся:
— Простите, дорогой, вы заняты…
— Мы вас ждем. — Антон показал на стул поодаль от Сипенятина. — Садитесь, пожалуйста.
Совладав с внезапной растерянностью, Степнадзе приосанился и сел на предложенное место. Вася Сипенятин уставился на него таким откровенно любопытным взглядом, с каким был запечатлен судебно-оперативным фотографом.
— Вам знаком этот гражданин? — показав на Сипенятина, спросил Бирюков.
Реваз Давидович впился взглядом в Васины глаза. Почти полминуты они будто соревновались, кто кого переглядит.
— Здорово, пахан, — не вытерпел Вася.
Степнадзе тотчас повернулся к Бирюкову:
— Этот гражданин живет… или жил в соседстве с сестрой моей жены.
— Вы с ним знакомы?
— Относительно.
— Он только что дал показания, что три года назад вы помогли ему продать за две тысячи поддельную икону, — спокойно проговорил Антон.
Реваз Давидович возмущенно побагровел:
— И вы поверили уголовнику?!.
Сипенятин вскипел:
— Полегче насчет уголовника, пахан! А за что ты мне неделю назад три тысячи отвалил?.. За мои голубые глаза?!.
На лице Реваза Давидовича не дрогнул ни один мускул. Возмущение его стало проходить, и он, с улыбочкой глядя на Антона, размеренно сказал:
— Я ни копейки этому авантюристу не давал.
— Откуда же у меня три тысячи взялись?! — выкрикнул Вася.
Степнадзе очень спокойно повернулся к нему:
— Уголовный розыск разберется, кого ты ограбил.
— Ну, паха-а-а-ан… — ошарашенно протянул Вася и угрожающе рявкнул: — В одну зону попадем — пятки чесать мне будешь!
Бирюков вызвал конвойного. Сипенятин, без слов поняв, что в его услугах больше не нуждаются, поднялся. Проходя мимо Реваза Давидовича, с ядовитой ухмылкой посоветовал:
— Не плети тут сказки — больше срок себе намотаешь.
Степнадзе сунул правую руку под пиджак, словно у него внезапно схватило сердце, исподтишка взглянул на молчаливо слушающую Маковкину и, уставясь Антону в глаза, взволнованно заговорил:
— Не могу, дорогой, понять, что в последнее время вокруг меня происходит. Ничего не могу понять!
— Рано или поздно, Реваз Давидович, это должно было произойти, — сказал Антон.
— Клянусь, понимаете, никаких икон я не помогал продавать!
— Икона — увертюра, опера — в другом. — Бирюков показал бланк наложенного платежа. — Кто и за что прислал вам эти деньги?
На лице Степнадзе не появилось ни малейшего намека на растерянность или недоумение. Однако прежде, чем ответить, он внимательно посмотрел бланк и лишь после того, когда убедился, что там действительно его фамилия, ответил:
— Это, дорогой, я книги отправлял. Мне оплатили их стоимость.
— Отчего перевод поступил на адрес Зарванцева?
— Алик живет в моей старой квартире. Я привык к этому адресу.
Бирюков чуть подумал:
— Зарванцев говорит иное…
— Что именно? — подавшись вперед, спросил Степнадзе.
— Что вы занимаетесь книгами втайне от жены.
— Правильно! — словно обрадовался Реваз Давидович. — Постеснялся, понимаете, признаться в этом.
— На языке юристов такое «стеснение» называется ложным показанием, — строго проговорил Антон.
Степнадзе виновато улыбнулся:
— Прошу прощения, дорогой. В дальнейшем обещаю говорить правду и только правду, как этого обычно требует от свидетелей судья.
— Весь книгообмен вы проводите через Зарванцева?
— По его адресу, — уточнил Степнадзе.
Бирюков встретился с настороженным взглядом Реваза Давидовича:
— С санкции прокурора мы проверили в почтовом отделении поступающую на ваше имя корреспонденцию и установили, что по адресу Зарванцева вам идут одни лишь переводы наложенного платежа. За последние два месяца, например, вы получили двадцать три таких перевода. Вам не кажется, что это односторонний книгообмен?
— Не пойму, дорогой.
— Что ж тут не понять? Вы получаете приличный наложенный платеж, но сами ни одной книги не выкупили. Проще говоря, вам их не шлют.
— Было время, слали, когда заказывал.
— У вас сохранились квитанции?
Степнадзе непринужденно расхохотался:
— Дорогой, я никогда не предполагал, что буду объясняться по этому поводу в уголовном розыске. Книгообмен не преступление, а если вы хотите обвинить меня в спекуляции, то это еще надо доказать! — Лицо Степнадзе внезапно побагровело. — Я возмущен вашей фантазией!
