Михаил Анатольевич тут же припомнил происшествие на даче: вот такой же негр привязывал его к яблоньке.
— А как выглядели те, которых убили? — не унимался корреспондент.
— Очень хорошо выглядели. Оба — молоденькие. Женщина вот из энтой маленькой машинки — просто красавица. В голубом костюмчике, юбочка у ей немножко задралась, когда энтот через плечо ее перекинул, а мужчина из другой машины — в джинсах и белой футболочке.
— А как же вы все это видели?
— А я в траве схоронилась. Убивцы меня и не приметили.
— А что вы в траве делали?
— Крапиву для хрюшки резала. У ее от ее мясо прибавляется.
— А на какой они были машине?
— Убивцы-то? На большой! Вроде грузовичок, но маленький. Они их в кузов побросали.
— Номер не заметили?
— Где мне, милок! Я ж плохо вижу. А они — вжик! — и нету.
Евгения сидела бледная. На Германа и Антона боялась смотреть. Кого убили вместо нее? Если стреляли из автомата и на водительских креслах кровь — значит, убили.
— Девушку жалко, конечно, — скосил на нее глаза Герман, — но ничего не поделаешь. Операция требует жертв. Да, Антон?
— Да, — кивнул Антон. — Но я получил огромное удовольствие.
— Конечно, нам было трудно, — продолжал Герман. — Ведь требовалось не просто найти молодую женщину, — посмотрел он на притихшую Евгению, — но женщину, похожую на вас, умеющую водить машину, уговорить ее поехать за город на пикник… ну и так далее.
— Конечно, пришлось пригрозить, — добавил Антон. — Подумай, милая, у тебя семья, дети… В твоем положении не стоит упрямиться.
— Но самое сложное было надеть на нее голубой костюм, — делился с Евгенией Герман. — Женщину всегда проще раздеть, чем одеть. Я так измучился.
— Мне-то легче, — сказал Антон. — Я одевал мужчину.
Евгения переводила глаза с одного на другого. По интонациям, с которой они рассказывали, чувствовала, что ее разыгрывают. «Наверное, какие-то их коллеги», — решила она.
Тут репортаж о сгоревших машинах кончился, и корреспондент заявил:
— В заключение, дорогие телезрители, происшествие из разряда курьезов. Сегодня днем из запасников Музея восковых фигур были похищены два персонажа русской истории: выдающийся математик Софья Ковалевская и великий писатель Федор Михайлович Достоевский. Работники музея до сих пор в недоумении: как на глазах у публики могла произойти столь дерзкая кража? А главное — зачем?
Камера в это время показывала невозмутимые лица исторических персонажей и растерянные лица работников музея.
Те молча разводили руками.
— Но самое интересное, — продолжал Владимир Бережной, — конец этой странной истории.
И зрители вместе с ним оказались на перроне Ленинградского вокзала, где корреспондент брал интервью у милиционера.
— Я заступил на дежурство в девять часов утра, — приосанившись, рассказывал тот. — Периодически обхожу участок, выявляю нарушителей общественного порядка. В восьмом часу пополудни мое внимание привлекли мужчина и женщина, сидящие на чемоданах в ожидании поезда.
Тут милиционер сбился с официального языка и перешел на свой собственный:
— Она читает книгу, а мужик сидит рядом и о чем-то думает.
Милиционер, пытаясь придать своей физиономии умное выражение, сдвинул брови:
— Вокруг собака бегает. Подбежит, обнюхает — и облает. Смотрю — вечереет. Псковский поезд пришел и ушел — они сидят. Ленинградский пришел — сидят. А собака лает. Подхожу и говорю:
— Гражданочка, ваша собачка?
Молчит!
— Гражданин! — трогаю мужика за плечо. — Ваши документы! — а он вдруг — хлоп на перрон.
Тут народ загоношился, а я к чемодану кинулся — вдруг взрывчатка? Открываю — барахло! — Милиционер смущенно заулыбался. — Какой-то пиджак, брюки… Там, где вешалка, написано: «Сюртук. Ф.М. Достоевский».
— А женщина? — смеялся корреспондент.
— Какая-то Софья Ковалевская. Вот тут-то меня и прошибло! — заржал милиционер.
Прошибло и Евгению. Она посмотрел на Германа, посмотрела на Антона — и захохотала.
— Но как, как… — Из-за душившего ее смеха Евгении никак не удавалось спросить.
Герман помог:
— При помощи двух инвалидных колясок и группы шахтеров Новокузнецкого угольного бассейна. Они прибыли в столицу на экскурсию. Вместе с ними мы и покинули музей. Никто не усомнился в том, что в колясках — тоже шахтеры.
Она хохотала до слез. Слезы текли по щекам, она вытирала их руками и между всхлипами пыталась спросить:
— Почему… Достоевский… почему Ковалевская?
— Потому что они — в сидячих позах, — объяснил Антон. — В машине же сидеть надо. А Достоевского я люблю.
— А кровь на сиденье? — спохватилась Евгения.
Герман сделал вид, что думает: говорить или нет? — совсем как Евгения Юрьевна: сначала глаза потупил, потом поднял к потолку шмыгнул носом и лишь после этого небрежно сказал, глядя на Антона:
— Так… один доброволец. Группа крови первая, резус-фактор положительный…
Евгения обалдело кивнула — правильно, это значится в ее медицинской карте в поликлинике по месту жительства. В следующее мгновение она ринулась к плите, чтобы милому Антону Алексеевичу положить третью порцию фаршированных овощей в благодарность за донорские услуги.
Двое из синего «Форда» появились в кабинете господина Авдеева незадолго до конца рабочего дня.
В медицинском центре «Медичи» народу было немного, потому что на исходе лета редко кто желает похудеть или омолодиться. Те, кому подобные процедуры по карману, еще весной сбросили лишние килограммы, и шлифовку с подтяжкой сделали, и выпрямили позвоночник. А разные нехорошие зависимости народ в основном начинает лечить с сентября: это как «дети в школу собирайтесь — петушок пропел давно!». Потомки — за знаниями, предки — за реабилитацией.
Поэтому в коридорах было пусто, и лишь в некоторых кабинетах врачи доводили до конца свою экзекуцию. Двое из «Форда» шли по коридору, читая таблички на дверях.
— Ой-ой-ой! — доносилось из кабинета с надписью:
Наркология
(индивидуальный подход)
— Ломка, — безошибочно определил шатен с зелеными глазами и висячими мочками.
— Ага, — согласился второй, русый, с какими-то вылинявшими, словно у рыбы, глазами и выпучил их на следующую табличку:
Вакуумный вибрационный массаж
(без вызова не входить)
Из-за двери доносился женский стон, больше похожий на плач.
— А мне казалось, что массаж — вещь приятная, — сказал в спину шатену второй.
Шатен повернул голову в другую сторону, где на двери блестела медная пластинка:
Главный врач
— Насчет приятно — не знаю, — шатен толкнул дверь, — это будет зависеть от самого господина Авдеева.
— Вы к кому? — встретила их молоденькая секретарша, выглядывая из-за компьютера.
— К Виктору Семеновичу Авдееву. — И зеленоглазый шатен, улыбаясь, показал девушке удостоверение.
— Одну минуточку. — Секретарша подняла трубку. — Виктор Семенович, к вам опять из прокуратуры. — В голосе ее чувствовалось удивление.
— Черт бы его побрал!
— Их двое, — поправила шефа секретарша.
— Пусть пройдут. — Главврач был явно раздражен назойливостью следствия. Он-то решил, что послал Смолянинова так далеко, что тот уже никогда не вернется; но тот вернулся, а раз вернулся — надо послать еще дальше.
Первое, что увидели вошедшие, — это крайне недовольное лицо главврача, не считавшего даже нужным скрывать своего раздражения хотя бы ради приличия, что, однако, нисколько двоих из «Форда» не смутило и не задело. Они имели дело с разным человеческим материалом, и не важно, что этот материал привык считать себя до определенного момента человеком.
— Авдеев Виктор Семенович? — уточнил шатен.
— Да. А вы, собственно, кто такие? — Виктор Семенович видел перед собой совершенно незнакомых людей.
— Следователи по особо важным делам Генеральной прокуратуры Храпцов и Кувалдин. — И оба предъявили удостоверения.
Авдеев внимательно рассмотрел маленькие книжечки, а когда возвращал их, спросил:
— Не понимаю, при чем здесь Генеральная прокуратура?
— Дело об убийстве Мокрухтина передано нам. Поэтому попрошу вас отвечать на наши вопросы, и чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее вы нас освободите. — Храпцов посмотрел на Кувалдина, а Кувалдин с пониманием посмотрел на Храпцова.
Сели. Виктор Семенович от раздражения, охватившего всю его сухопарую, желчную фигуру, не обратил внимания на некоторую странность. Странность эта состояла даже не в том, что следователи Генпрокуратуры сами пришли к нему, и не в том, что их было двое, а в том, что «нас» относилось к двум следователям, а Авдеев, кажется, в расчет не принимался.
