Саша, не слышавший и не видевший, что происходит на лестнице, дернул Лизавету за руку.
– Что он там делает?
– Поливает бензином лестницу! Сказал, что мы должны искать выход на крышу!
– А-а-а, тогда давай быстрее.
Луч мощной лампы терялся в обширном помещении. Они ковыляли почти во мгле. Низкие балки то и дело заставляли пригибаться, а ноги разъезжались на гранулах керамзитового утеплителя. Лизавете мешал фонарь, мешал нож, зажатый в другой руке. Она очень боялась при падении потерять и то и другое, а отдать нож Саше не догадывалась.
Время от времени Лизавета останавливалась и принималась водить фонарем, пытаясь разглядеть искомое оконце. Безуспешно. Обычно дневной свет, пробивающийся сквозь многочисленные щели, помогает обнаружить лаз на крышу. Но, как они смогли убедиться ранее, над этим домом трудились дотошные реставраторы – реставраторы, позаботившиеся о том, чтобы ни мышь, ни таракан не сумели пробраться в здание без их ведома.
– Здесь мы ноги переломаем, а ничего не найдем, – споткнувшись в очередной раз, прошептала Лизавета, хотя шептать не было никакой необходимости.
– Дымом пахнет. Он что, собирался поджечь лестницу? – Маневич шумно втянул воздух носом.
– Кажется, да…
– Тогда идем быстрее.
Быстрее не получилось, но они очень старались и наконец вышли к стандартному для старых петербургских домов чердачному оконцу. Его, естественно, заколотили на совесть – проем перекрывал лист железа. Саша подтянулся и вскарабкался на ближайшую балку, с которой можно было дотянуться до края окна. Лизавета светила фонарем.
– С металлом нам не справиться!
– Вот! Попробуй этим! – Лизавета протянула коллеге тяжелый нож.
Саша несколько раз ударил по железу.
– Нет, бессмысленная затея!
– Сбоку попробуй. Рама должна быть трухлявой! – прозвучал совсем рядом хладнокровный совет Георгия. Его неожиданное явление перепугало обоих. Лизавета, как более нервная, уронила фонарь. Сашино падение с балки могло бы кончиться плачевно, но он удержался.
– Как ты подкрался? – спросила Лизавета. Она искренне недоумевала – бесшумно передвигаться по шуршащим камешкам было практически невозможно.
– Потом расскажу! Действуй!
И в этот раз Георгий оказался прав. Саша засунул нож под лист, слегка ковырнул, посыпалась мягкая труха.
– Давай энергичнее, время поджимает! – Георгий забрался на соседнюю балку и начал помогать Саше.
Интересоваться, почему именно «поджимает время», ни Саша, ни Лизавета не стали – и так все ясно. Запах дыма становился все отчетливей.
Наконец совместными усилиями им удалось раскрошить раму, к которой крепилось железо. Георгий, не жалея пальцев, уцепился за край листа и спрыгнул, поджимая ноги. Гнилое дерево не выдержало, лист оторвался и упал, накрыв самого Георгия. Сквозь окно хлынул поток дневного света. Почти в ту же минуту неподалеку полыхнуло оранжевым. Пламя по деревянным перекрытиям пробралось и на чердак. Каким-то образом пожар начался сразу и повсюду. Нужды в фонаре больше не было, тем не менее Лизавета по-прежнему крепко сжимала длинную блестящую рукоятку. Правду говорят, что огонь гипнотизирует, и очень часто люди гибнут не потому, что не было времени, сил и возможности выбраться, а потому, что глаз не могли оторвать от причудливых рыжих извивов.
– Пошли! – Георгий схватил девушку чуть ли не за шиворот, подтянул к окну, и они с Сашей буквально выпихнули ее на крышу.
Лизавета, отвыкшая от дневного света, в очередной раз зажмурилась и покатилась по припорошенной снегом крыше, снова царапая ноги и раздирая пальто. Ей казалось, что она движется с ужасающей быстротой. Ускорение, приданное заботливыми мужчинами, довело, точнее, докатило ее до самого края, до последней черты. И только возле нее, по чистой случайности, Лизавете удалось зацепиться пальцами за кровельное ребро.
– Господи, как ты туда доползла? – донеслось до нее, словно с того света.
Лизавета открыла глаза и увидела, что она лежит довольно далеко от чердачного окна, а вот пропасть улицы совсем близко.
– Как-то так вышло… – Слова она выговаривала с трудом, царапая язык о наждак нёба.
Она повернула голову, увидела провал улицы – внизу, словно заводная игрушка, ехал автомобиль и шли крохотные пешеходы, – и у нее снова закружилась голова. Хотя, вообще говоря, высоты Лизавета не боялась. Наверное, бывает высота и высота. Когда она гуляла в кроссовках по краю крымской скалы или тащила оператора на балюстраду Исаакиевского собора, головокружений у нее не случалось.
– Некогда разлеживаться, возвращайся! – Едва появившись на крыше, Георгий принялся отдавать приказания.
– Я не могу, – прохрипела Лизавета.
В окне за спиной Георгия корчились языки пламени. Он выпрямился, огляделся и, оценив ситуацию, двинулся на помощь. Причем по грохочущей от малейшего движения, даже от дуновения ветра жести удивительный Фельдмаршал тоже шагал почти бесшумно.
– Держись и старайся не смотреть вниз. – Георгий лег на крышу и попробовал дотянуться до Лизаветы. Она не реагировала. Не потому, что, подобно феминисткам, считала оскорблением протянутую мужскую руку, – просто свело пальцы, и она не могла оторвать их от кровли.
– Дай руку!
– Не выходит. – Говорить было все труднее.
Георгий отодрал побелевшие Лизаветины пальцы от тоненького выступа на стыке двух листов жести, приподнялся, подхватил девушку под мышки и потащил к кирпичной башенке на гребне крыши.
– Почему ты считаешь своим долгом оцарапать меня еще сильнее? – спросила Лизавета, когда он прислонил ее к башенке. Голос дрожал, но она уже опять иронизировала и сама себе удивлялась.
– Для пущей живописности…
Лизавета оглядела себя. М-да, вот уж воистину – в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда!.. Французское пальто походило на лохмотья обитателя трущоб. Снег, грязь, кровь, бензин, ползание по чердакам и подвалам сделали свое дело. Больно было смотреть на изящное творение парижского кутюрье. Лизавета взглянула на Маневича. Сашино одеяние выглядело не лучше. Его изгвазданная куртка и Лизаветино пальто – бывшее пальто! – составляли идеальную пару.
Она вздохнула:
– В следующий раз оденусь иначе… Камуфляж подойдет?
– Зачем же так броско…
Удивительное дело: белое пальто Георгия, несмотря на приключения и небрежное обращение, выглядело вполне приемлемо!
– У меня нет такого длинного светлого пальто с такими вместительными карманами…
– Придется завести… – Георгий смотрел не на Лизавету и не на подошедшего к башенке Маневича, а куда-то вдаль. – Ну что? Передохнули? Тогда ступайте прямо, вон к тому выступу…
– А ты?
– Разговорчики! – Георгий взмахнул пистолетом, но глядел по-прежнему мимо.
Когда они добрались до выступа кирпичной стенки и укрылись за ним, Лизавета осмотрела крышу дома, которую изучал Георгий. Дом был знакомым – именно в первом этаже этого здания и располагался странный магазин, на пороге которого они с Сашей спорили ночью и в котором Савву, по их предположению, угостили отравленной пепси-колой.
– Батюшки светы, они стреляют! – крикнул Саша.
Лизавета выглянула из-за укрытия и увидела Георгия. Он бежал вдоль кирпичной стенки на краю крыши. Вот Георгий остановился, присел и выстрелил. Причем не в сторону той крыши, на которую смотрел, а вбок – туда, откуда они сюда пришли.
Их спасительное чердачное окошко уже затянуло дымом, но и в сизых клубах можно было разглядеть высокого, крепкого парня в черном с автоматом в руках.
– Кажется, погоня, надо отстреливаться, – сказал Маневич. Он произнес эти слова абсолютно спокойно, будто смотрел и комментировал кино.
Георгий выстрелил еще раз. Парень дернулся, упал на крышу и поехал по скату. Георгий, уже не пригибаясь, бежал к ним. Лизавета увидела, как от стены в метре от него отлетел кусок кирпича. Видимо, по нему стреляли, но этих выстрелов она почему-то не слышала. Парень в черном доехал до края крыши, еще раз дернулся и сорвался. Георгий обернулся, вскинул руку, пальнул – теперь уже через улицу, – затем сделал отчаянный прыжок и нырнул за спасительный выступ.
– Ты в порядке? – крикнул ему Саша.
– Дальше, скорее… – Георгий дышал с большим трудом.
Бежать дальше, по сути, было некуда. Дальше была щель, отделяющая необитаемые дома, дома без окон, без дверей, от других, самых обыкновенных, тех, что в путеводителях по Петербургу называют исторической застройкой или «типичными доходными домами конца девятнадцатого – начала двадцатого веков». Щель, по большому счету, не широкая – метра два, два с половиной.
В новой столице дома строили не просто так, а сообразно правилам гармонии и порядка – определенной высоты, определенной ширины, никаких перепадов, все по ординару. Строились встык – столичная земля была дорогой. Но вот кто-то не стал экономить – отделил свой дом от других, и получился неширокий проем. Его дно было теперь усыпано обломками кирпичей, битым стеклом и бытовым мусором. Именно такие проемы, а еще проходные дворы, парадные и черные лестницы и подвальные катакомбы превращают Петербург в каменные джунгли, увлекательные и захватывающие. Хочешь – путешествуешь под землей (по слухам, даже под Невой можно пройти: есть ход из Петропавловки в Зимний), хочешь – гуляй по крышам вдоль Невского, по Литейному и далее везде. Гуляй, пока не наткнешься на такую вот редкую щель, тогда поворачивай назад.
