Юру Евсеева передернуло. Этот тур викторины он проиграл.
Третья попытка: Гелла, обозреватель журнала «Страж», рост метр шестьдесят пять, телосложение худощавое, вес практически отсутствует, курносая мордашка, как у феи из японского мультика. Она писала юбилейный очерк про генерала Ефимова, Юре было поручено подобрать кое-какие материалы. Одним прекрасным и поздним вечером Юра неожиданно оказался у Геллы дома. Ели макароны по-флотски и пили «Рябиновую». Сперва Гелла призналась, что пишет маслом картины, в основном коней и птиц. А потом, уже под изрядной мухой, вдруг спросила его, в каком магазине он отоваривается и почем там говядина.
Не загорелось.
Четвертая попытка: Маша, продавец киоска «777 мелочей», что напротив ГУМа… Собственно, именно с ней, с Машей из киоска, капитан Евсеев и направлялся сейчас к станции метро «Кузнецкий Мост». На этот раз он не питал никаких иллюзий. В этом киоске он время от времени покупал сигареты и время от времени видел полные руки и обтянутую пуловером грудь, в которой мерещилось ему что-то уютное и здоровое, почти съедобное, как тарелка горячего борща после мороза или домашняя выпечка к завтраку. И вот вчера он не вытерпел и вместе с деньгами за сигареты положил сложенный вдвое листок из блокнота, где было написано:
«Кафе „Курфюрст“, завтра, в 19:00. Не кусаюсь, не бросаюсь, матом не ругаюсь. Придете?»
В окошке показалось милое русское лицо, слегка покрасневшее, что Евсееву понравилось.
– А что означает «курфюрст»? – спросила Маша.
– Ну… Это что-то вроде герцога или князя в Германии периода раздробленности, – сказал Юра. – Хотя я не уверен… Но…
– А слово из пяти букв, «полудрагоценный камень» – знаете?
– Оникс, наверное, – выговорил обескураженный Юра.
Лицо Маши на какое-то время исчезло из окошка, потом появилось снова. Она улыбалась.
– Кажется, подходит.
Итак, они посетили «Курфюрст», прогулялись по Рождественке и направлялись к метро, причем впереди для Юры открывались вполне определенные перспективы. Они успели поцеловаться на опустевшей автобусной остановке, как-то буднично, деловито, словно подписали договор о намерениях, и Маша сообщила, что ее квартира на Волгоградке до утра пустует. В общем, все ясно. Одна беда, что Юра практически исчерпал все известные ему темы для светской беседы, а Маша словно и не замечала этого, молча шла, разглядывая отблески фонарей в мокром асфальте, – ну и как это понимать?
«Может, ей просто деньги нужны?» – подумал вдруг Юра. Деньги. Что ж, с одной стороны, это упрощает дело, но с другой… Он уже готов был поговорить даже о Кафке, об этом, как его… экзистенциализме, что ли… Да о чем угодно, хоть об академике Сахарове и биноме Ньютона. Но ловить здесь, похоже, было нечего.
– Литературное течение середины прошлого века, – сказал Юра. – Пятнадцать букв. Угадаешь?
– Ренессанс, – тут же ответила Маша и улыбнулась, показав ровные здоровые зубы. – Угадала?
Юра остановился, закурил. Вспомнил Беатрису Карловну Дорн, которая преподавала прикладной этикет в Академии ФСБ. Пробормотал:
– В самую точку. Ну, почти в самую…
– О! А приз?… Приз будет?
В ночном магазине Юра купил бутылку шампанского и коробку конфет. В тоннеле метро они поцеловались еще раз, на этот раз уже как-то чувственнее, и Юру разобрала если не страсть, то любопытство, потому что он вдруг понял, что ни разу не спал с женщиной, обладающей такой необъятной грудью.
Когда они встали на эскалатор, снизу навстречу им поднималась шумная толпа припозднившихся горожан, только что вышедших из вагона. Маша стояла впереди Юры, эскалатор изогнулся, нырнул вниз, и девушка оказалась чуть не на две головы ниже Юры. Не оборачиваясь, она вдруг взяла его руку, пропустила у себя под мышкой и положила себе на грудь. Из толпы, двигающейся навстречу, послышались одобрительные возгласы.
И тут он увидел Шуру.
Она стояла в этой толпе, положив правую руку на перила, его почему-то больше всего поразили ее пальцы: тонкие и изящные, почти прозрачные, они лежали на грубой резиновой ленте, захватанной сотнями тысяч разных рук. Потом он заметил ее лицо, бледное, словно обсыпанное мукой, огромные глаза, какие показывают в старом кино крупным планом, когда кто-то ударит женщину по щеке или скажет ей что-то нехорошее, типа что ее парня убили на войне. И строгий темный плащ, и невообразимой расцветки шарф, и волосы, рассыпанные по плечам.
Она тоже была не одна: за ее талию уцепился какой-то кудрявый юноша с женственным лицом и пухлыми губами. Видимо, это была одна компания. Юноша смеялся вместе со всеми и что-то говорил ей на ухо, жуя при этом резинку. «Явно из репрессированных», – с неожиданной злостью подумал Юра.
Она не смеялась, смотрела на него. Он смотрел на нее. Это длилось не больше четырех-пяти секунд, они встретились и разъехались в разные стороны. Юра оглянулся, увидел ее прямую спину, плечи, скрытые волной волос: ну, давай же, оглянись! Не оглянулась. Оглянулся юноша. Усмехнулся и переместил руку с Шуриной талии выше, словно тоже собрался ухватить ее за грудь… Юра резко отвернулся. Кровь прилила к лицу.
Перемахнуть через перила, догнать, вбить его ухмыляющуюся рожу в плечи, чтобы одни кудряшки торчали наружу…
Он никуда не побежал. Обнаружил, что его рука все еще лежит на груди Маши. Убрал, сунул руку в карман. Потом услышал шум приближающегося поезда. Когда они оказались внизу, на перроне, поезд уже стоял, распахнув двери, им пришлось бежать. Вскочили в вагон. Маша сразу уселась на сиденье, посмотрела на него снизу, улыбнулась, снова продемонстрировав удивительно крепкие здоровые зубы. Юра не стал улыбаться в ответ. Когда автоматический голос произнес: «Осторожно, двери закрываются…» – он вышел из вагона. Ничего не сказал, просто взял и вышел. Двери задели полу его куртки, беззубо лязгнули, открылись и снова закрылись.
Юра, стараясь не оглядываться на набирающий скорость состав, пошел обратно к эскалатору. Сверху спускались две пожилые женщины, придерживая друг друга под руку. Одна из них прижимала к груди матерчатую авоську, из которой торчали перья зеленого лука. Юра вспомнил про свои покупки и обнаружил, что пакет с шампанским и конфетами остался у него. Жаль, надо было оставить в вагоне.
«Она тоже должна бросить его и спуститься, – думал Юра, оперируя какими-то неясными формулами симметрии происходящих в мире событий. – Или ждет меня наверху».
Он поднялся наверх. Потом вышел в подземный переход. Потом на Кузнецкий. Потом на Лубянскую площадь. Потом до него дошло, что они могли разминуться в переходе, и снова спустился в метро. Шуры нигде не было.
Глупая детская обида сжала горло. Нет, не обида. Злость. Точнее, не злость, а… Юра и сам не знал. Где-то между ключицами застрял острый жгучий осколок, и названия ему Юра еще не придумал.
17 октября 2002 года, Дайтона-Бич
Когда в Москве пробило полночь, в Дайтона-Бич, штат Флорида, только заканчивался рабочий день. Первую его половину Оксана провела в разгромленном ураганом персиковом саду: валялась в шезлонге, потягивала джин-тоник из термоконтейнера и лениво листала пару толстенных рекламных каталогов, а параллельно, по мере возможностей, присматривала за бригадой строителей-пуэрториканцев, работающих в доме.
«Пуэрты» двигались как сонные мухи и постоянно лезли к ней с какими-то своими вопросами, на которые Оксана наверняка не смогла бы ответить, даже если бы они были заданы на чистом русском языке. Она что, строитель, что ли? Сорри, ай донт ноу.
После полудня, не выдержав, Оксана сбежала к соседке Джесике, супруге того самого владельца 911-го «Порше», который поразил ее когда-то своей купленной на распродаже копеечной маечкой. Соседке уже далеко за тридцать, над резинкой ее «бермудов» висят кольца жира, она лицензированный брокер, но в общем и целом нормальная баба. И дом у нее нормальный, из камня, в каждой комнате по «плазме» и по шкафчику с «дринком», и ураганы им нипочем. А еще у Джесики штук десять кредиток и собственный счет в банке. До половины пятого они играли в телеказино и выиграли четырнадцать долларов, а еще съели пирог с клубникой. А на выигранные деньги заказали пиццу и тоже слопали. Причем все это – практически молча, потому что с английским у Оксаны проблемы. Отличный денек, да.
Потом Джесика взялась готовить ужин мужу, а Оксана вернулась к себе. «Пуэрты» сворачивались, кто-то умывался на заднем дворе, кто-то, уже переодевшись, ожидал у машины. В доме висел сырой тяжелый запах мужского пота и штукатурки. «Пуэрты» скалились на нее и что-то лопотали на своем языке.
«Ну, спасибо тебе, Билл, вот уж удружил, – думала Оксана, пробираясь к себе в комнату. – Куча диких мужиков, и я одна…»
Прежде чем войти к себе, она успела заметить за приоткрытой дверью ванной молодого голого парня, натягивающего джинсы. Трусов на нем не было. Оксана вбежала в свою комнату и захлопнула дверь, словно за ней гнались. Защелкнула задвижку, замерла, подпирая спиной дверной косяк. Сердце колотилось. Сейчас он постучит. Он видел ее взгляд. Какая гладкая кожа у этого мальчика! И какие густые волосы там, внизу…
