Совершенно обессиленный, Аркадий, наконец, задремал. Заснула и она, положив голову ему на плечо. Мягкие каштановые волосы щекотали ему грудь. Было тихо и тепло. "Вот она - жизнь, вот оно - счастье", - думал он сквозь сон. Как он оказался прав, что приехал к ней, наплевав на туманное утро, на мостик со сломанными перилами, на грязь под ногами, на СИЛУЭТЫ...
...Чудесным было и наступившее утро. Маша проснулась первой, и пока Аркадий ещё спал, приготовила завтрак. Когда Аркадий открыл глаза, он почувствовал, что в комнате так вкусно пахнет. Он лежал и вспоминал вчерашний вечер, вчерашнюю ночь... Вдруг как ножом резануло воспоминание и о вчерашнем утре, но, словно назойливую муху, Аркадий отогнал от себя это воспоминание. В дверь вошла Маша с подносом в руках. Яичница с ветчиной, кофе, фрукты... Маша была во вчерашнем голубом халатике, свежая, румяная, так чудесно улыбающаяся своими белыми зубами...
- Доброе утро...
- Доброе утро...
Действительно, доброе. Как все замечательно! Они вдвоем, они фактически уже муж и жена. Позади у них такая великолепная ночь, впереди долгая счастливая жизнь...
Аркадий и Маша позавтракали, а потом вновь, как ни в чем не бывало, бросились в объятия друг другу. И утром, при дневном свете, все прелести любви казались ещё слаще, ещё прекраснее... Это был лучший день в их жизни, и дорого бы дал Аркадий за то, чтобы этот день повторился еще... Но жизнь дается человеку не только для наслаждения счастьем и любовью, а, в основном, для разрешения бесконечных больших и малых проблем, и лишь порой, как островки в океане, среди моря зла мелькают эти островки счастья, и полностью оцениваем мы их прелесть лишь после, плывя и плывя по этому бесконечному морю до той поры, пока волны времени не поглотят нас совсем...
3.
Весной 1974 года, когда начался ледоход, в Москве-реке был выловлен труп мужчины, чудовищно разложившийся. Он пробыл под водой несколько месяцев. Утонул человек осенью, труп поначалу зацепился за плот, а потом, когда река замерзла, перезимовал подо льдом. Весной выплыл. Погибший был в плаще, в кармане которого была обнаружена зажигалка с гравировкой: "Олегу Быстрову на память от его котика."
Олег Николаевич Быстров считался пропавшим без вести, на него ещё с осени был объявлен розыск. Опознать его было практически невозможно, но по плащу и зажигалке с гравировкой мать опознала его.
Олег был у неё единственным сыном, единственным близким человеком на Земле. Муж её вернулся с войны в сорок пятом, они пожили вместе несколько месяцев, а затем дали себя знать тяжелейшие военные раны, и он умер. Остался Олежек, появившийся на свет уже после смерти отца, в конце сорок шестого. Мать, разумеется, души в нем не чаяла и не могла надышаться на него. Он был естественным продолжением её мужа, единственной радостью в её безрадостной, горькой жизни. Рос Олег мальчиком сильным, крепким, но очень уж отчаянным. Дитя двора, дитя улицы - мать с утра до вечера отсутствовала - она работала на фабрике. Олег роз заводилой и драчуном. А лицом был до мельчайших деталей похож на Колю, её покойного мужа. Много она с ним намаялась, молила Бога, чтобы он хоть школу-то закончил, сколько раз Олег висел на волоске от исключения, то изобьет кого-нибудь, то окно разобьет, то учителю нагрубит. Но нет - вроде бы все обошлось, кончил школу, работал, получил водительские права, занимался спортом - боксом, борьбой, потом отслужил в армии. После армии поступил в институт. Дома он, конечно, бывал редко, гулял где-то, много выпивал, ему постоянно звонили разные женщины. Но это же все - мальчишество, думала мать, пройдет с годами - вот женится и остепенится.
Конечно, главным образом её тревожило другое - она своим материнским сердцем чувствовала, что с годами Олег стал все больше и больше отдаляться от нее, она понимала, что у него какая-то своя, непонятная ей, простой, трудовой женщине, жизнь, в которую он её никогда не пускал. Там была каменная стена. Она гордилась своим сыном - сильным, крепким человеком, но ей было очень больно, она со слезами на глазах вспоминала то время, когда он был маленьким и делился с ней всеми своими бедами и радостями.
Когда в октябре 1973 года он исчез без всякого предупреждения, мать долго не обращалась в милицию. Она считала это неудобным, неприличным, ведь Олег частенько не ночевал дома, иногда по два-три дня кряду. Она не спала ночами, каждую минуту поджидая сына, вздрагивала от любого шороха и стука, у неё сердце было готово выпрыгнуть из груди от каждого телефонного звонка. Она обзвонила всех известных ей друзей и подруг, но никто понятия не имел о том, куда уехал Олег в тот роковой вечер. Он был очень скрытен, не любил делиться с друзьями своими похождениями, победами над женскими сердцами, он был человеком не слова, а дела. Мать каждый вечер готовила ему ужин, по нескольку раз кипятила воду в чайнике, думала вот-вот придет к ней и все ей расскажет, и все будет хорошо. Но он все не шел и не шел. Она продолжала звонить его друзьям, она наизусть дрожащими пальцами набирала эти номера, и на том конце провода поначалу было волнение, потом недоумение, а потом кое-где и плохо скрываемое раздражение. Никто всерьез не верил, что с Олегом могло что-то случиться, а и тот, кто допускал это, вряд ли сильно это переживал. Олег был не тем человеком, о ком кто-то мог всерьез пожалеть - он был одиночка и никого к себе близко не подпускал.
Потом мать стала рыться в его вещах, в его тумбочке, в ящиках письменного стола, в книгах. То, что она обнаружила, совершенно потрясло её - в собрании сочинений Вальтера Скотта между страницами лежали многочисленные двадцатипятирублевые купюры. Она посчитала деньги - там было около восьми тысяч рублей, для неё немыслимая сумма. Она получала около ста пятидесяти рублей, во всем себе отказывала, чтобы купить Олегу новый костюм, ботинки, пальто. А тут... До неё со всей отчетливостью дошло, каким чужим для неё человеком был Олег, какая у него происходила своя жизнь непонятная ей, странная и, видимо, опасная. Деньги она припрятала, не тратя из них ни одной копейки. И продолжала ждать.
Ожидание это, пожалуй, было даже более страшным, нежели ожидание мужа с войны. Как это ни странно, но там было больше надежды. Там - народное горе, кровь, смерть, похоронки, но ведь не только это, были и взятые города, и победы, и огромная радость. А тут - какое-то сплошное ничего. Был человек, и нет его. Та же квартира, те же вещи, его аккуратно, по армейской привычке прибранная кровать, нераспечатанная пачка сигарет "Ява" на тумбочке, пепельница, раскрытая на середине книга Ницше "Так говорил Заратустра", которую, кстати, один из приятелей Олега попросил её при случае вернуть.
Да и потом годы уже не те. Тогда она была молода, было больше сил, и сколько она уже их отдала, работая, страдая, ожидая и дождавшись-таки мужа с войны. И для чего было это все? Для э т о г о ?!!! Пустота... Зловещая пустота... Можно поесть, попить чаю, включить телевизор, а его нет. Вместо него гнетущая тишина, изредка - визиты сердобольных соседей, жалкие слова утешения, которы тоже стали раздражать, помочь-то ведь никто ничем не мог, кроме слов. В милицию она таки обратилась, там её холодно упрекнули, что поздно, мол, обращается, так не положено. Один майор, правда, нашел и слова утешения: "Загулял, мать, молодой парень - найдется, жди... Может быть, на БАМ поехал за длинным рублем..."
Она ждала... Через месяц ожидания практически поседела полностью, дергаясь от каждого телефонного звонка, насильно впихивая в себя пищу, чтобы поддерживать силы. Для неё не было ни дня, ни ночи, она спала тревожным сном, когда придется... Тишина,четыре стены, капающий кран в ванной и огромное, всеобъемлющее ощущение тревоги и ужаса, пустоты и одиночества.
А потом на вокзалах и у отделений милиции опявились фотографии пропавшего без вести Олега Быстрова. Она панически боялась этих фотографий с казенным и очень страшным текстом. И фотография была на этих бумажках какая-то страшная, черная, он был там совершенно чужим, непохожим на себя, и в то же время она ясно осознавала, что это был он, её единственный сынок. Надежды на то, что Олег куда-то уехал, были призрачны и иллюзорны, она прекрасно отдавала себе в этом отчет, какой там длинный рубль, когда дома восемь тысяч лежат... Он мог только погибнуть. "Его больше нет на свете", подсказывало ей материнское чувство. Разрывая на куски свою душу, она смотрела его детские фотографии, где он был изображен голеньким в кроватке, на детском трехколесном велосипедике, побритый наголо в школьной форме. На них невозможно было смотреть, но и не смотреть было невозможно - это было все, что от него осталось.
Потом ей стало хотеться только одного - ясности, определенности, похоронила же она мужа через несколько месяцев после четырехлетнего ожидания, она бы и это выдержала, так ей казалось. Только бы найти его тело, похоронить по-человечески, чтобы можно было прийти хотя бы на его могилу, поплакать, помянуть.
