Глава 7
Под стенами монастыря росли старые плакучие березы, как на картинах Нестерова. Из собора доносилось заунывное пение. Усыпанная гравием дорога упиралась в двухэтажное здание с маленькими, глубоко посаженными оконцами. Это были кельи, где жили монахи.
Лариса терпеливо ждала окончания богослужения. Монастырь наводил на нее грусть. Она не понимала, как можно найти покой в таком мрачном месте.
— Ты к кому, дочка?
— К брату Онуфрию.
— Он скоро освободится, — смиренно кивнул чернец в длиннополой рясе и колпаке. — Жди.
Лариса села на деревянную лавку и подняла воротник куртки. День выдался теплый, но ветреный. Даже тут, за монастырской стеной, дуло. Березы в весенней зеленой паутине листвы раскачивались и шумели, дым из труб стелился по крышам. Покосившиеся кресты погоста облюбовали галки.
Лариса невольно закрыла глаза, чтобы не видеть этой печальной картины. Она приехала навестить отца. Никто из ее знакомых не знал, что он ушел в монастырь. И не надо им знать. Мать море слез выплакала, но отговорить мужа не смогла.
«Вы, Курбатовы, упрямые, — жаловалась она дочери. — Если что в башку втемяшили, — не перепрешь. Хоть тресни! И ты такая же. Боязно мне за тебя! Отец вон чего учудил. И у тебя в глазах чертики прыгают. Не дай бог, какой фокус выкинешь, я не переживу!»
В двух больших сумках были продукты. Лариса еле донесла их от автобусной остановки.
— Брат Онуфрий… — пробормотала она, качая головой.
Отец изменил имя, чтобы отбросить все мирское и посвятить себя Богу. Визиты дочери вызывали у него протест. Она напоминала ему о прошлом, которое он хотел зачеркнуть.
— Опять приехала? Зачем? — вздохнул он, останавливаясь у скамьи. — У меня все есть, мне всего хватает.
— Па! Не начинай…
Это были мучительные напряженные встречи. Каждый старался не показать, как ему досадно от взаимного непонимания. Вроде были самыми близкими, родными людьми и разом стали чужими. Лариса не воспринимала отца-монаха, а он чувствовал вину перед женой и дочерью. Словно он их предал. Почему нельзя быть собой, не предавая других?
— Я молюсь за вас, — сказал он, не глядя на Ларису. — За тебя и за маму.
— Хочешь, чтобы она приехала?
— Нет.
— Ей тяжело одной управляться. Дом, огород, хозяйство…
— Бог поможет!.. А не то пусть в город возвращается. Ты ведь ее примешь?
— Я-то приму. Но она всегда мечтала о сельской жизни.
Брат Онуфрий на это только развел руками. Дескать, тут уж я ничего поделать не могу. Господь терпел и нам велел.
Отец-монах был тайной, которую Лариса никому не открывала. Порой ей казалось, что Вернер догадывается. Хотя… какое ему дело?
— Мне нынче кот снился, — заявил отец. — Гладкий такой, холеный… песочного цвета. Уши торчком, морда узкая, глаза горят. Страшный котяра!
— Чем же он тебя испугал?
— Ходил возле меня кругами, хвостом помахивал. А потом ка-а-ак прыгнет мне на грудь, ка-а-к вцепится когтями… Я давай молитву читать. У него шерсть дыбом, глаза выкатились, а вместо языка — жало раздвоенное. Спаси, Господи!
Он перекрестился и вопросительно покосился на дочь.
— Боязно мне за тебя, Ларочка…
— Сговорились вы, что ли?! — вспылила она. — Всем за меня страшно! И маме, и тебе!
— Видишь, не только я беспокоюсь. Значит, есть повод.
— У меня все хорошо. Просто отлично.
— Вот еще что, — спохватился отец. — Кот будто звал меня куда-то!
— Коты не разговаривают, па! Они мяукают и мурлычут.
— Он вроде не говорил… это у меня самого в голове звучало: «Иди за мной… иди за мной…» Ужасный сон, дочка…
Ларису охватило дурное предчувствие. Кот из отцовского сна поразительно походил на Ра, которого держал Вернер.
Брат Онуфрий неслышно молился: его губы шевелились, пальцы перебирали деревянные четки. Похожие четки были у Вернера, только нефритовые.
— Зачем ты это сделал, па? Обязательно было в монастырь идти?
— Так сложилось, — кротко ответил он. — Ты меня осуждаешь?
— Это твоя жизнь, но…
— Здесь я смогу вымолить твое спасение. Тебе грозит опасность, Ларочка.
— Скажи еще, что ты пожертвовал собой ради меня!
— Тогда я об этом не думал…
— Знаешь, что? Это было твое решение. Мы с мамой тебя отговаривали, а ты не слушал.
— Я ни о чем не жалею. Ты берегись, дочка…
— Хватит меня запугивать! — взвилась Лариса.
Галки с криками сорвались со своих мест и закружили над ними. Онуфрий замахнулся, но птицы опустились ниже, почти задевая крыльями его колпак.
Лариса пригнулась. Ветер пронизывал ее насквозь, галки истошно кричали. В их поведении было что-то зловещее.
— Мне пора на автобус, — сказала она отцу. — Я побегу, ладно? Ты ешь все, что я привезла.
— Куда мне столько?
— Братии раздай. У вас небось столы-то от яств не ломятся.
— Плоть усмирять надобно, посты соблюдать.
— Ты и так высох весь…
Она с жалостью смотрела на Онуфрия. Кожа его задубела на солнце, щеки ввалились, ряса висит мешком. Больно он усердствует с постами, работает на износ. Словно искупает великий грех! А сам жил по совести, никого не обижал, чужого не брал. Что на него нашло?
Она побрела к воротам, не оглядываясь на сгорбленную фигуру в черном. Лучше маме этого не видеть. Не то совсем расстроится.
Стая галок полетела за Ларисой. За воротами порывы ветра усилились, взлохматили ее волосы, рвали шейный платок. Она шагала к автобусной остановке, когда рядом притормозило такси. Пассажир открыл дверцу. Она не сразу узнала в нем Эдика.
— Тебя подвезти? Садись…
— Как ты здесь оказался? Следишь за мной?
— Охраняю.
— От кого?
— От себя самой! Ты собираешься уйти в монастырь? Твой гуру так решил?
Лариса не на шутку разозлилась. Меньше всего ей сейчас хотелось оправдываться перед любовником, тем более признаваться, что она приезжала к отцу.
— Как ты смеешь преследовать меня? Кто тебе позволил лезть в мою жизнь?
— Какому-то гуру можно, а мне нельзя? — окрысился Эдик.
— Послушай… не выводи меня из терпения!
— Садись в машину, по дороге поговорим…
В среду Вернер пригласил на «исповедь» Рената Михеева. Отказываться было не принято.
— Ну-с, в чем ваша проблема, молодой человек? Что не складывается так, как вам бы хотелось? Карьера? Финансы? Женщины? Ага-а!.. Прекрасные дамы вас не жалуют?.. Или жалуют, да не те?
Наставник сам задавал вопросы и сам отвечал на них. Ренат только качал головой и усмехался. Он считал, что у него все под контролем. Однако постепенно Вернер завладевал его сознанием, волей и настроением. Он как бы проникал в собеседника, заглядывал в самые потаенные уголки души.
Со стороны могло показаться, что подопечный сам раскрывает свою подноготную. Это было не совсем так. Вернер задевал его внутренние струнки, нажимал на скрытые кнопки, извлекая нужные признания.
— Значит, у вас отношения с дамами постарше, тогда как ваш идеал — молодая красивая девушка, искушенная в любовном ремесле…
— Я предпочитаю не ремесло, а чувства! — горячо возразил Ренат, удивляясь накалу своих эмоций.
— Чувства… Конечно! Я понял. И что же вам мешает пережить истинную страсть?
— Не знаю… Наверное, робость.
— Вы робеете перед молодыми красотками? С какой стати?
— Возможно, я недостаточно…
— …недостаточно сексуальны? Или речь идет о деньгах? Вам не хватает денег? Так ведь любовь не продается!
— Пусть не любовь… а хотя бы сердечную склонность я могу…
— Купить? — подсказал Вернер.
Ренат поморщился. Он не то имел в виду. «Купить» — это грубо.
— По-вашему, я не заслуживаю искренней привязанности?
— Важно, на чем она будет основана. На душевных качествах или на половом влечении? Будьте же честны, иначе вы получите не то, чего хотите.
Михеев надолго задумался. Душевные качества — нечто эфемерное, неуловимое. Зато страсть ни с чем не спутаешь. Страсть дает несравнимое наслаждение! Этого ему как раз и не хватает. Зоя и подобные ей женщины, намеренные уловить его в свои сети, ищут мужа, а не чувственной любви. Их предыдущий опыт был неудачен, годы идут, хочется наверстать упущенное…
Вернер застыл в позе египетского фараона, и словно вырезанный из камня повелитель Египта, внимательно наблюдал за собеседником. Казалось, он читает мысли Рената, как открытую книгу. И эти мысли огорчают его.
— Фи! Вы разочаровываете меня! Неужели вы постигаете собственную тайну ради постельной интрижки?
Ренат оскорбился. Его покоробил тон наставника, в котором сквозило презрение.
— Почему же «интрижки»? Я…
— Меня вы не обманете, дружище. Не напрягайтесь зря. Я не тот, кому легко пустить пыль в глаза.
