— Пострадавшие кроме Влада были? — поинтересовался Денис.
— Торговцам, конечно, досталось. Не то чтобы серьезно, но синяки были, пара порезов, одна сломанная рука, одна черепно-мозговая.
— А скины?
— Веришь, даже не знаю. Тут бы надо было большую облаву по-тихому устроить, квартал закольцевать и выловить всех, но где ж столько людей взять?! Это уже потом курсантов нагнали в оцепление, когда разобрались, что имеем труп. А так фашики, они, может, и уроды, но командиры у них не дураки, они приезда милиции дожидаться не стали, разбомбили все и опять же по двое, по трое разбежались. Фактически в первый момент задержали только двоих, которые как раз тело уносили.
— И они теперь ваши главные свидетели?
— Какой там свидетели?! Я лично с одним разговаривал. Вернее, пытался поговорить. Плевал он на меня с высокой вышки. Слова не сказал. Сидел ухмылялся, гаденыш. Ей-богу, была б моя воля, удушил бы собственными руками. Четырнадцать лет сопляку, вчера только из памперсов вылез, а мнит о себе, что он хозяин жизни. Потом папаши распальцованные понаехали с докторами, адвокатами: и, мол, несовершеннолетние, и, мол, потерпевшие! Психический шок у бедных мальчиков! Они, мол, друга умирающего от убийц спасали…
— Отпустили?
— А что было следователю делать? Сперва папаши с адвокатами вообще хотели все так оформить, что мальчики просто мимо проходили и увидели, что другому, незнакомому мальчику плохо. А бритые головы, татуировки, куртки и говнодавы со стальными носами — это так, маскарадные костюмы для школьного костюмированного бала. Но подписку следователь из них выбил все-таки, в свидетелях пока числятся.
Азербайджанцы заметили Лисицына и, собравшись в кружок, о чем-то перешептывались, бросая на опера любопытные взгляды. Один из них — самый старший — подошел, прихватив с прилавка длинную желтую дыню:
— Здравствуй, начальник, скоро Рокшана отпустишь?
Лисицын буркнул в ответ что-то нечленораздельное.
— У него внук вчера родился, — продолжал торговец, оглаживая шикарные черные усы. Говорил он медленно, тихо и с легкой назидательной ноткой в голосе, словно отчитывал молодого и глупого, но близкого человека. — Нехорошо невинного в тюрьме держать. Болеет он, внука увидеть хочет…
— Это не от меня зависит, — отмахнулся опер.
— От тебя, дорогой, именно что от тебя. Если следователь не верит, ты поверить должен, не было у Рокшана той гири. Не было, дорогой.
Лисицын потянул Дениса за рукав:
— Пойдем, мне вон в том дворе еще со свидетелями поговорить надо.
— Куда торопишься, начальник? — Азербайджанец чуть отступил, преграждая дорогу. — Вот дыню возьми, посмотри на себя — черный весь, работаешь много.
Надо фрукты больше кушать. А дыню я тебе сам выбрал, самая сладкая. Ты такой сладкой в жизни не ел…
— Аллергия у меня на дыни. — Лисицын обошел торговца и пошагал к длинному дому с широкой аркой. Денис поспешил вдогонку.
— Будь здоров, начальник! — крикнул им вслед азербайджанец.
Опер добежал до первой лавочки у подъезда и, не глядя плюхнувшись на влажные доски, прикурил изжеванную сигарету:
— Бросишь тут с ними курить, как же!
— Это он об орудии убийства говорил? — справился Денис. Он тоже закурил, но садиться не стал.
— О нем, родимом. Этот Рокшан Исмаилов, который у нас главный подозреваемый, месяц твердит, что мальчишку по голове не бил и гиря не его. Уперся рогом, ни на миллиметр не сдвинешь.
Денис искренне удивился:
— Что значит не его? Они разве не в администрации рынка весы и гири берут? И разве не зафиксировано в квитанции, кто и когда взял данный комплект гирь?
— Если бы в администрации! Как же им тогда народ обвешивать с тарированными весами и разновесами? Они собственные весы завели. В основном почтовые, у некоторых вообще домашние напольные с точностью полкило, а кто вообще с безменом стоит. У одного Исмаилова в момент погрома весы на прилавке были гиревые, но не взятые в администрации, а приобретенные неизвестно где. Я не спорю, может, и не он лично ударил. Любой из них мог его гирю взять и пацану по темечку шмякнуть. Но я так думаю, что, когда погром начался, каждый на своем лотке оружие защиты и обороны искал, а по чужим местам не бегал. Вот и получается, что, раз гиря Исмаилова, значит, он и убийца.
— Но можно же его доказательствами припереть, отпечатки там, микрочастицы…
— Нету! — развел руками Лисицын. — Ни отпечатков, ни микрочастиц. Представь себе такую пятикилограммовую железяку. Не та, что, знаешь, в виде подковы бывают, а как борцовская гиря — стакан с ручкой сверху. Вот. Во-первых, она такая ржавая, что верхний слой уже натурально рыхлый, то есть отпечатков по определению не остается. Кроме того, он в перчатках работал. Таких хэбэшных с отрезанными пальцами…
— Значит, должны были волоски с этих перчаток остаться. Тем более что гиря ржавая. Шершавая, значит. Перчатки протирала бы.
— Представь себе, и волосков тоже нет. Эксперты эту гирю чуть ли не рентгеном просветили, всю ее историю выяснили: и в каком году сделана, и отпиливали ли от нее кусочки, чтобы народ обвешивать, и с какими продуктами соприкасалась на протяжении всей истории. Но на Исмаилова, кроме наличия арбузного сока, ничего не указывает. А он это, видимо, просек и — в отказ. А мне еще дополнительная головная боль: кроме работы со свидетелями надо теперь еще историю этой гири изучать. Как и когда она к Исмаилову попала и так далее. Попала-то она к нему недавно — эксперты уверяют, что до того, как она кровью и арбузным соком пропиталась, с ее помощью рыбу взвешивали. Поскольку рыбой азербайджанцы не торгуют, значит… Короче, — опер затоптал окурок и поднялся, — я тебе, собственно, все показал. Те, кто сегодня стоят с дынями, и в день погрома стояли, новых лиц я не видел, а отсутствующие — в камерах. Хочешь, иди с ними разговаривай, может, они твоего сбежавшего пацана и видели. Ко мне вопросы есть еще?
— Еще минутку, ладно? — попросил Денис. — Я хочу точно знать, как мать Влада, а значит, и Руслан, представляют себе картину убийства.
— Ты серьезно веришь, что пацан будет мстить?
— На самом деле ничего невероятного я в этом не вижу. Что он с ножом на торговцев бросится или купит себе пистолет — не верю, а отвинтить ночью у какой-нибудь машины крышку бензобака, нацедить горючего и Сжечь тут все — это и восьмилетке под силу. А может, у него более изощренный план имеется, чем-то же он занимается целую неделю, к чему-то же готовится.
— Ну ладно, — пожал плечами опер, — может, ты и прав. Но картину убийства и следователь себе плохо представляет, так что и мать, и Руслан, скорее всего, ее себе сами выдумали. Доподлинно известно только, где валялась гиря — в трех шагах от прилавка Исмаилова. А его прилавок был прямо напротив западного входа. Рядом с гирей крови не было, то есть либо гирю потом ногами отпинали, либо Пухов не сразу упал, а прошел еще несколько шагов. Упал он уже за пределами рынка, ближе к «Стройматериалам», мы это место только что проходили. Потом, очевидно, друзья его подхватили и поволокли к автобусной остановке. Но не донесли. Когда омоновцы их повязали, Пухов был еще теплый, но уже не дышал. Однако за сколько минут до смерти его ударили, что он сам при этом делал, может, он железным прутом того же Исмаилова собирался тоже по голове огреть — этого мы не знаем. Исмаилов даже превышение пределов самообороны не признает, твердит: Пухова не видел, гиря не моя, никого не бил. Жильцы окрестных домов, которые из окон что-то видели и тоже в милицию названивали, наблюдали только общую потасовку, естественно, кто на кого чем замахивался, не разглядеть было.
— А скинхедов не задерживали и не допрашивали?
— По горячим следам не успели, видимо. Судя по курткам, это из «Штурмовых бригад» пацаны были, но нет же ничего против них. Задержали потом, конечно, человек десять, у кого уже приводы имелись, допросили и отпустили. Поди докажи, что они на этом рынке были и кого-то били. Свидетели толкового описания дать не могут или не хотят. Азербайджанцам все они на одно лицо: молодой, голова бритая — все.
— Понятно…
Денис поблагодарил Лисицына и попрощался. Потом вернулся на рынок, но от мысли поговорить с азербайджанцами о Руслане пришлось отказаться. Торговцы его запомнили и встретили настороженными взглядами и заискивающими улыбками. Просто дядьке с улицы они бы, возможно, и сказали правду о том, видели ли Руслана, но человеку, засветившемуся в обществе Лисицына, соврут всенепременно. Нужно прислать Севу Голованова, пусть купит пару дынь, а заодно и о мальчике спросит.
Денис дошел до троллейбусной остановки, хотел повесить листовку (Пухова оставила в «Глории» штук двадцать на всякий случай), но листовка на столбе уже была. И на нее по традиции никто не обращал внимания.
