— Ленка, ты дура! — подытожила я горестный рассказ подруги.
— Конечно, была бы умная, поднялась бы к тебе в квартиру и устроила бы вам последний день Помпеи.
Я с ужасом подумала о том, что было бы, если бы Ленка действительно вломилась ко мне домой этой злополучной ночью.
— Лена, успокойся. Все гораздо хуже, чем ты думаешь.
— Алекс сделал тебе предложение и завтра вы летите в Париж?
— Алекс мертв.
— Боливар не выдержал двоих? — на автопилоте продолжала ехидничать подруга.
— Лена, когда вчера я вернулась домой, там был Алекс. И он был мертв.
Смысл моих слов наконец стал доходить до нее, и ее глаза опять начали наполняться слезами.
— Не реви! — прикрикнула я на подругу и, не вдаваясь в подробности, рассказала ей о событиях минувшей ночи.
— Таня, нас посадят, — обреченно произнесла Ленка. — А как же дети?
— Никто нас не посадит. И с детьми твоими все будет в порядке. Ты сейчас же собери вещи и езжай к ним в Рябиновку. Мне без тебя спокойнее будет. Поняла?
— Поняла. Таня, прости меня.
— Уже.
Через час я отвезла Ленку на автовокзал и посадила в автобус.
Сев в машину, я вдруг вспомнила, что сегодня мне должны были наконец-то привезти долгожданный диван-гиневан и увезти бурое чудовище, нагло оккупировавшее мою гостиную. «Значит, едем домой, — сказала я своей «девятке». — И займемся опросом соседей. Может быть, нам повезет и кто-нибудь что-нибудь вспомнит». «Девятке», видимо, эта перспектива очень понравилась, она радостно завелась и резво рванула с места.
Войдя в подъезд, я буквально нос к носу столкнулась с Мишей, сыном Анастасии Федоровны.
— Привет! — поздоровался со мной он.
— Привет! Миша, ты не знаешь, кто мне всю дверь разрисовал? — начала импровизировать я.
— Когда?
— Вчера. Возвращаюсь я домой, а у меня во всю дверь сообщение «Спартак — чемпион!». Еле оттерла, полночи возилась. Вот найти бы этих художников да уши им оборвать!
— Вот придурки! Если бы я их увидел, я бы сам им уши оборвал. Но вчера вроде все тихо было. Как обычно.
— Ты, наверное, свой футбол смотрел.
— Не было вчера никакого футбола. Да и мама дома была. А она, ты сама знаешь, при малейшем шуме на лестничную клетку выскакивает.
— Ну, ладно, будем искать. Пока, — попрощалась я с Михаилом.
Разговор с соседом сильно меня разочаровал. По части информации на мать и сына Гавриловых я возлагала большие надежды, поскольку Анастасия Федоровна являлась, как раньше говорили, активной общественницей и всегда была в курсе событий, происходящих в доме. Михаил же, классный программист, работал дистанционно в какой-то московской фирме, поэтому почти всегда находился дома. Вставал поздно и ложился поздно. И вполне мог слышать то, что происходило либо на лестничной клетке, либо в моей квартире.
«Ну, что ж, отрицательный результат — тоже результат, — попыталась я утешить себя избитой истиной. — Вот только пользы от него никакой».
Теперь надо было придумать предлог, чтобы заглянуть к Терентьевым, мужу и жене, которые переехали к нам в дом всего несколько месяцев назад, но уже успели стать незаменимыми для половины жильцов подъезда. Галина Ивановна, приветливая и домовитая, быстро нашла общий язык с новыми соседями: делилась с ними рецептами домашних пирогов и житейской мудростью, помогала, чем могла, и никогда ни о ком не говорила плохо. Все знали, что Галина Ивановна работает в аптеке, поэтому при любом недомогании обращались к ней за советом или за лекарством, не дожидаясь приезда «Скорой помощи» или прихода врача из поликлиники. Геннадий Николаевич Терентьев был менее общительным, но таким же приветливым, к тому же мастером на все руки. Неизвестно, кем он был по профессии, но починить умел все: от компьютера и мобильного телефона до перегоревшего утюга и старых бабушкиных ходиков. Геннадий Николаевич на службу не ходил, и поскольку на свободного художника он походил мало, все решили, что он был либо бывшим военным, либо проработал положенное время на вредном производстве и теперь получал хорошую пенсию.
Я порылась в шкафу и достала красную сумку, которую когда-то давно купила себе с первого гонорара. Сумка была известной фирмы и стоила бешеных денег. Но со временем что-то случилось с замком, и она перестала закрываться. Выбрасывать сумку было жалко, а отнести в ремонт как-то не получалось. «Какая я умница, — похвалила я себя. — Заодно и сумку починю».
Сумку Геннадий Николаевич починил в два счета, а вот что касается основной цели визита, то здесь меня ждало очередное разочарование. Весь вчерашний вечер Геннадий Николаевич провел перед телевизором, внимательно наблюдая за перипетиями очередного этапа «Формулы-1», поэтому ничего определенного по поводу моей «изрисованной» двери сказать не мог — ничего не видел, ничего не слышал. У Галины Ивановны же разболелась голова, и она рано легла спать.
Последняя надежда оставалась на Ирину Александровну, пожилую даму неопределенного возраста, квартира которой находилась через стену от моей. Жила Ирина Александровна одиноко и замкнуто. Три ее комнаты были обставлены красивой антикварной мебелью, на стенах висели картины в золоченых рамах, и повсюду — прелестные безделушки, скорее напоминавшие произведения искусства. Про ее прошлое никто ничего не знал, но все, кто хотя бы мельком был знаком с Ириной Александровной, полагали, что в нем таилась некая загадка, которую моя соседка тщательно скрывала. Я же ничего загадочного в Ирине Александровне не видела. Повезло старушке. Богатый папенька или муж-коллекционер позаботились о том, чтобы у нее была безбедная старость. Вот и живет она в свое удовольствие. Не высовываясь. И правильно делает.
Хотя один раз Ирина Александровна все-таки «высунулась». Это было год назад. Возвращаясь как-то вечером домой, я увидела, как из ее квартиры грузчики выносили коробки и ящики. Первое, что пришло на ум, — соседка переезжает. Однако через три дня я встретила Ирину Александровну, которая как ни в чем не бывало выходила из своей квартиры. Она, как всегда, была при полном параде, хотя правильнее было бы сказать при полном параде в честь юбилея английской королевы. Я в очередной раз изумилась умению пожилой дамы выглядеть в свои сто лет — по моему твердому убеждению после пятидесяти женщине сразу стукает сто, и жизнь на этом заканчивается, — на тысячу долларов. Ирина Александровна, явно довольная произведенным эффектом, поздоровалась со мной и прошествовала мимо, загадочно улыбаясь.
Причина парадного выхода Ирины Александровны открылась вечером, когда я, сидя на кухне с чашкой своего любимого гватемальского кофе, щелкала каналы телевизора в поисках передачи или фильма, где бы не стреляли, не дрались и решали проблемы без привлечения бандитских крыш и правоохранительных органов. Задача была почти невыполнимая, поэтому я, заглянув на местный канал, чтобы узнать прогноз погоды на завтра, собиралась выключить телевизор. И тут мое внимание привлекла картинка на экране: Ирина Александровна с большим букетом цветов в компании с директором городского художественного музея. Сюжет подходил к концу, но я успела понять, что моя соседка подарила музею собрание картин из своей личной коллекции. На другой день это событие обсуждали все жители подъезда, но сама Ирина Александровна никаких комментариев не давала и хранила гордое молчание.
Дверь соседка открыла сразу. Несмотря на то что было еще утро, пусть и позднее, она была при полном макияже, тщательно причесана, одета в светлые брюки и красивую бежевую блузку навыпуск. Картину дополняли нитка жемчуга на шее и безукоризненный маникюр.
— Здравствуйте, Ирина Александровна!
— Здравствуйте, деточка! Чем обязана?
В третий раз я принялась рассказывать горестную историю о своей разрисованной двери.
— Помилуйте, при чем же тут я? — удивилась соседка.
— Ирина Александровна, может быть, вы видели кого-то вчера в подъезде? Или слышали шум какой-нибудь? Уж очень хочется найти этих недорослей и сообщить родителям об их художествах.
— Боюсь, деточка, я ничем не могу быть вам полезна. Вчера я была в опере, вернулась поздно. В подъезде никого не видела. И немудрено. Кто-то погасил свет, и из лифта до квартиры я добиралась на ощупь.
— Ирина Александровна, а у подъезда вы никого не встретили? Я подозреваю, что над моей дверью компания из соседнего дома потрудилась. Они частенько на лавочке у нашего подъезда собираются. Я пару раз им замечание сделала — очень они шумели.
— Нет, никакой компании на лавочке не наблюдалось, а вот барышня на лавочке сидела. Хотя вряд ли ей было дело до вашей двери. У нее, похоже, у самой были серьезные проблемы. Мне показалось, что лицо у нее было заплаканное.
«Ленка», — подумала я, а вслух сказала:
