Когда Волк проскользнул в подъезд, безрукая Барби принимала парад: вокруг сплотилась завороженная малышня, а Маруся азартно выщелкивала простейшие загадки. Наседки превратились в заядлых болельщиц и громко шептали обалдевшим чадам правильные ответы. Еще бы: на кону сказочный приз – почти метровая роскошная, несмотря на отсутствие рук, принцесса Барби.
– Венера Милосская тоже была безрукой, – вдохновенно пропела самая юная из наседок, скорее – нянька по найму, чем старшая сестрица – слишком уж заворожена чудесным призом, даже больше опекаемого ею толстощекого малыша – то ли мальчика, то ли девочки.
…Запас загадок иссяк. Но Волка все не было. А время вдруг растеклось-растянулось. Донельзя. Даже наседки залопотали отчего-то в искаженно-замедленном темпе, будто чревовещатели с окосевшей допотопной бобины. Глюки?..
Неловкая пауза грозилась сорвать финальную сцену: торжественный переход Барби в руки заслуженного призера.
Маруся с отчаяния бросила в публику последнюю, простейшую загадку – про А, И, Б, которые – на трубе… Наседки дружно зашептали чадам правильный ответ: И, И, И. Детвора дружно повторила. Все, кроме заторможенного толстощекого малыша.
В этот момент из подъезда вынырнул Волк. Наконец-то! Маруся тут же вручила Барби заторможенному. На детский визг наложился гомон: недовольно закудахтали и наседки: нечестно!..
Демонстрация удалась великолепно. Волк незримо растворился в проходном подъезде – все внимание на себя взяла Барби. Под какофонический этюд ретировалась и Маруся. А куклу уже остервенело тянули в сторону своих чад разъяренные взрослые. Кажется, Барби оторвали и ногу.
Едва слышный характерный хлопок заставил ее замереть. Звук, похожий на стреляющее пробкой шампанское, донесся из той подворотни, которой только что ускользнул Волк.
Теперь время понеслось вскачь – Марусе оставалось лишь оседлать его. Миг – и перед ней опрокинутый навзничь Волк. Взгляд отрешенно фиксирует безнадежно продырявленный череп, уродливое рыло сброшенного ствола с глушителем и – тут же – вонзается в ускользающую тень. Дернувшись, тень обернулась долговязым типом в растрепанной ушанке, укороченном пальто и отчего-то обнаженной шее. Тип недобро ощерился: «…А вот и волчонок!..» и нервно стеганул себя чем-то по ноге: это был серый вязаный шарф – длинный и скрученный.
Все это ловится краем сознания. Перед глазами лишь судорожно прыгает адамово яблоко долговязого. Миг – и она, как наведенная роком торпеда, летит навстречу.
Страшный нечеловеческий вопль исхлестал всю округу…* * *
Первым в подворотню кинулся счастливый обладатель растерзанной Барби. Он чуть не споткнулся о дергающегося в припадке дядьку. В том же ритме из вырванного «с мясом» горла плясал упругий фонтанчик крови. Барби выскользнула, ее фарфоровая головка разбилась вдребезги.
«Море волнуется…»
Семигорск, март 2008 г.
Нечеловеческий вопль, растерзав сознание, захлебнулся.
Все, что двигалось, шевелилось – застыло. Будто в детской игре «Замри!». У кого-то заморозился чих; у кого-то в невольном повороте свело шею; даже закутанный донельзя малыш, уже съехавший с затейливой детской горки, так и остался сидеть в желобке испуганным плюшевым медвежонком. Но и дальнейшее словно подчинилось жесткому сценарию той же известной игры-считалки.
Море волнуется – раз! Незримой волной смыло с площадки мамушек-нянюшек с их оторопелыми чадами. Лишь заторможенный щекастый увалень, оторвавшись от своей юной надзирательницы, «проснулся» и, подобрав брошенную Барби, бесстрашно потрусил к той самой подворотне.
Море волнуется – два! Редкие прохожие предельно ускорили шаг. Здесь исключением стали двое молодых людей с одинаковыми желтыми пакетами, набитыми разной снедью: видно только что «омагнитились» в соседнем сетевом магазине и дуют прямиком кому-то в гости, торопятся. Один из них, постарше, элегантной развязностью напоминаю щий Домогарова, опустил свой пакет у ног приятеля. Спустя минуту он уже входил в ту самую подворотню.
Приятель, подобрав с асфальта вторую сумку, поплелся следом. Но заглянуть в подворотню ему не удалось – оттуда уже выскакивал его элегантный попутчик. Впрочем… Пикантная нотка развязности уже гремела вздыбленными пассажами. Природная элегантность отчаянно балансировала, но не сдавалась. Левой он бесцеремонно потянул товарища от подворотни прочь, а в правой уже дрожал от нетерпения мобильник.
– Сто строк в номер! Плюс фото… Да черт с тобой! Ставь хоть на 27-ю! Фу-у!! – развернулся он на выдохе. – Сейчас бежим к Лехе, забросим сумки и я дую в родную редакцию.
– А я?.. – растерялся товарищ. – Слышь, Сень, а что… – дернул он головой в сторону подворотни, но шага послушно не сбавил.
– Ну, жмурик там, жмурик, – понял его с полуслова Арсений. – Ну, кровь хлещет, тебе это надо, Жека? – и сам же ответил за побледневшего Жеку. – Не надо! Милицию наверняка соседи уже вызвали, так что хоть пару слов у выездной бригады я выжму. Для прессы. На обратном пути. Но, сейчас главное – Леха. Человек с того света вынырнул, а мы почти месяц канителились, проведать никак не выбрались – коллеги!.. А ты, брат, вааще – еще и родственник, хотя и бывший.
Арсений даже приостановился, словно прикидывая степень только что выуженного родства:
– Так… Леха – родной брат Верки – твоей бывшей… Значит, он твой бывший шурин. Кстати, а шурин может быть «бывшим»?
Женя словно налетел на стену; демонстративно поставил обе сумки на землю; рассердиться надумал… Но Арсению удалось перевести разговор на другую тему.
Его руки вновь бойко задирижировали в такт словам и походке, но природной элегантности это не вредило. Наши деды о таких говорили – «порода!». Наши отцы, задумавшись – «гены!». Дамы лишь загадочно улыбались – «шарм!». Ну, а девушки просто теряли голову. Молча.
Лишь у единственного подъезда элитки Арсений невольно сбился с ритма: бравурный пассаж последней фразы оборвался недобрым предчувствием. Отчего-то хлестнула по нервам вывороченная кнопка домофона и слегка приоткрытая дверь. Излишней впечатлительностью Арсений не страдал, но ему едва удалось заштриховать увиденную в подворотне сцену. Стало быть, нервы…
Меж тем бывший родственник, оглушенный молчанием топавшего следом Арсения, тянул обе сумки на третий этаж. Он молил бога об одном: чтоб запланированные посиделки с выздоравливающим коллегой закончились быстро – ну, не в жилу, не в жилу ему было сейчас общаться с бывшей – да, с хорошей, да, с верной, но и нелепой, странной и порой занудливой Веркой. Веркой-сердючкой! Но ведь, бывшей же. Бывшей.
Всевышний исполнил его желание немедленно. И… буквально. Они не «проторчали» у постели коллеги даже минуты…
Но и коллегу, как такового, не застали – вместо него они наткнулись на труп. Его труп. Еще теплый. Вместо правой части лица – кровавое месиво. Следы пороха на подушке сомнений не оставляли – в Леху стреляли в упор. У окна, лицом вниз лежала Верка. Ее горящая солнцем грива словно дышала. Сквозняк?.. Но и эта нечаянная мысль споткнулась и замерла. Как и все вокруг.
Море волнуется – три! Замри!
Последняя команда из старинной считалки заморозила даже время: стрелка настенных часов, кажется, намертво впаялась в вечность.
А еще за минуту до этого время спрыгнуло с привычного терренкура и помчалось по ухабам памяти: такое уже было, было, было. Правда, в кино…
Резвый взмах пальца к звонку подсек тяжелый вздох вдруг открывшейся двери. Палец завис в воздухе, будто призывая к вниманию. Сквозняк внял и под отчаянное улюлюканье петель по-хозяйски распахнул дверь. До упора. Темная прихожая дохнула тайной – стылой и завораживающей как омут: чего уж, войди, ну, войди же…
Нарочито громкий окрик: «Эй!.. Верка! Леха! Э-эй!..» вязнет в мертвой тишине. Розовый свет подозрительно сочится из приоткрытой двери в спальню. Ну, конечно! Леха читал и заснул, потому и свет горит. Какое же чтение в ранних сумерках?.. Наваждение вмиг спадает, запоздало-радостная дробь костяшками пальцев по дереву позволяет вломиться в комнату.
Третий акт древней игры обрушился на друзей как снег на голову:
Море волнуется – три! Замри!
Окоченевшие от ужаса фигуры обдувало сквозняком еще долго. Так, по-крайней мере, им казалось.
Арсений
Семигорск, март 2008 г.
В тот день нас встряхнуло еще не раз. Команды «сверху»: «замри – отомри» – ломали ожидаемый сценарий, вспарывали жанр, корежили привычные правила.
Да знаем мы, знаем: пришла беда – отворяй ворота. Но доколе?! Доколе, спрашивается? Со смирением ягнят считают иные и до двух, и до трех… И – просчитываются. В тот день счет ударов удвоился: шесть – ноль. В пользу Рока.
Рок потешался. Судьба играла. Случай путал все карты, чтобы под занавес выдать… джек-пот. Это я так, забегая вперед. Оказалось, лишь он, лукавый, играл на нашем поле. Но это поняли мы не сразу и, увы, не все, не все.
