К Артуру приближался один из строителей, шел вдоль стены, выдирая из-под штукатурки старую проводку. Артур даже знал, как его зовут. Юрка Саяпин. Сибирская фамилия, несмотря на то, что он, как и большинство в бригаде, был из Чебоксар.
— Не было тут каких-нибудь хороших звонков? — спросил Артур. В ответ на недоуменный взгляд, добавил, — Ну, грибы никто не спрашивал? Не хотел купить?
— Грибы что ли продаешь? Нет, никто не звонил.
— Как теперь на кухню пройти? — опять спросил Артур, хмуро глядя на преграду. Тряхнул канистрой.
— Чего, с канистрой грибы собираешь?
— Это рыба. Угорь браконьерский, — Артур будто мысленно увидел сейчас эти зеленоватые слизистые рыбины, похожие на змей.
— Ну, давай, я отнесу.
* * *
И вот он вошел в свою комнату. В темноте по-деревенски пахло сушеными грибами. Запах этот заглушил прежний запах книг. Книжный тлен.
"Я зажег свет, пыльную лампочку, — подумал он еще в темноте. — Она осветила мою бедность… Откуда это? Вроде, из "Театрального романа" Булгакова".
Загорелась лампочка — не булгаковская, а его, настоящая. Все еще держащий в руке амбарный замок Артур сел на свой диван. Ложе.
Перед глазами — деревянная точеная этажерка. Такая древняя, что, наверное, и старики забыли, что когда-то существовали такие. Пыльные гирлянды сушеных грибов, висящие под потолком, будто увядшие новогодние украшения. Повсюду вокруг него эти грибы. И множество сложенных стопками вдоль стен книг. Они занимали большую часть этой маленькой комнатки.
Почему-то пришло в голову, что ведь это и есть главная мечта его, злостного читателя книг. Спрятаться среди них, в тишине, в одиночестве. Как некий монах-летописец. Отец-библиотекарь.
Строительная пыль и кирпичная крошка, как обнаружилось, проникли даже сюда. Особо заметные на рваных книгах, валявшихся на полу. Артур имел такую особенность — устраивать в них тайники для денег, между заклеенных страниц. В самых неинтересных, изотерических, тех, что разносят по домам сектанты-проповедники. Таких больше не осталось — в тщетных попытках найти забытые где-то деньги Артур разорвал их все. Внутренне оправдывал себя, что это, вроде, и ненастоящие книги.
Ныли растоптанные за эти дни ноги. Он сидел, опираясь затылком о стену. За ней, совсем рядом слышались голоса куксенковских строителей. Сейчас говорил один из них, которого Артур ни разу не видел, только слышал. Судя по голосу и имени, человек это был немолодой. Имя было странное — Сталик. Непонятно что выдавало, что он нерусский, скорее всего, таджик. Хотя речь у этого Сталика была по-учительски правильная, куда правильнее, чем у остальных. С профессиональной дикцией неясного происхождения.
— Блюдо для шаха получилось, царское получилось, — говорил Сталик своим дикторским голосом, — Вот это настоящий плов, такой, какой должен быть.
"Значит, все-таки таджик".
Прошло время. Артур почувствовал, что остался в квартире один.
Выйдя из своей комнаты, он пролез под пианино — пересек границу. Шел незнакомым теперь путем. Неведомым.
Трудно было поверить, что все это вокруг когда-то было их старой коммуналкой. Ничего не осталось, даже в воздухе. Исчез дух прежних много-многолетних человеческих испарений.
Вдоль стен, будто деревья в лесу, время от времени попадались колонны. Стоящие попарно, на ощупь из какого-то непонятного материала, вроде бы, из пластмассы.
И потолок словно бы стал выше, ушел вверх. На нем теперь появились какие-то большие дизайнерские пузыри, кажется, из алебастра. Непонятно — не то выпуклые, не то вогнутые — от этого словно нереальные, ненастоящие. Под ногами ощущалось что-то вроде мрамора, сейчас покрытого строительной грязью, известкой и цементом. На тоже изображены круги, как на потолке. Что было раньше, в коммунальные времена, на том месте, где он сейчас брел? Теперь и не понять.
Как обнаружилось, в кухне только запах и остался. После строителей разжиться было нечем. Артур соскреб остатки плова из кастрюли. Получилось две ложки. В раковине нашел картонный пакет с пластмассовым горлышком из-под молока. На столе стояло несколько пустых ("Опустевших", — мысленно поправил он себя) стаканов и одна рюмка. В нее он вылил остатки молока. Вылилось ровно до краев. Вздохнув, выпил.
"Человек без средств. Особое гражданское состояние".
Он сидел за так хорошо знакомым соседским, когда-то неприкасаемым столом. Замкнулся в старой кухне — еще сохранившемся углу прежней квартиры. Последнем ее оплоте.
Позаимствовал чай из пачки, оставленной строителями. С жасмином — такой он совсем не любил. Сыпавшиеся в кружку черные гранулы были неприятно похожи на мышиный помет. К чаю на второе с половиной — хлеб со строительской горчицей.
Хорошо, что сохранилось немного картошки, когда-то дешево купленной в Осиновом. Взявшись варить ее, Артур специально плотно закрыл дверь, чтобы надышаться целебным паром, выгнать из себя ладожскую простуду. Картофельная баня для чуждого свежего вольного воздуха городского человека.
Сидел в поту, макал в соль оранжевую картошку, будто солью хотел наесться за неимением настоящей еды.
"Все. Закончился ужин".
* * *
Совсем рядом с лицом лежащего Артура послышался стук. Будто кто за стеной пытался ему что-то сообщить. Стало понятно, какая она, эта стена, тонкая. За ней послышался вой дрели. Внезапно над головой появилась дырка, в ней вертелся наконечник сверла. На лицо струйкой посыпалась цементная пыль.
С той стороны послышалось шуршание — там стенку штукатурили, облагораживали. Там она будет не просто стеной, а частью какого-то интерьера. Лежащий здесь смотрел на древние, много лет неизменные и засаленные обои. Было слышно, как за ними сыпется песок.
Артур обнаружил, что лежит на диване, так и не раздевшись. Извне доносились голоса. Слов было не разобрать, но понятно, что один ругается, а несколько других его успокаивают. Мол, и так пойдет. Отчетливо угадывался такой же неразличимый мат. Утренняя ругань.
За последнее время Артур наслушался строительных терминов и уже стал понимать их. "Поднять кладку", "ложить плитку", "токнуть ебом".
Перебивая другие, послышался женский голос. Вышедший из своей комнаты Артур увидел, что пришла продавец из магазина, принесла еду строителям. Чета Куксенко имела и свой продовольственный магазин.
Сейчас увидел, какая она большая, квартира оставшихся единственными теперь соседей, неестественно просторная для советского сознания. При утреннем свете будто еще увеличившаяся.
Продавщица ходила среди строительных лесов и куч кирпичного щебня, восхищалась, оглядываясь вокруг. Ей явно не хотелось возвращаться в магазин на работу. Бригадир, выделяющийся среди других строителей проломленным, самым покореженным носом, шел рядом, будто взялся проводить экскурсию.
— Вот, камин нашли, — рассказывал он. — Когда перегородки ломали, поздние, советского периода, он и обнаружился. С изразцами, с лепниной, со всеми делами. Хозяйка велела все оставить, и позолоту хочет восстановить. Сегодня ничего не делаем, только разговариваем. Ждем ее, будем договариваться.
Артур пробирался мимо, среди штабелей кирпича и мешков, кажется, с алебастром — каких-то нерусских, с яркими, праздничными почти надписями. Один из строителей, глядя на него, снующего между туалетом и кухней, сказал:
— Хозяйка тебе гальюн отдельный делать не велела. Вот отделимся стеной от тебя, и останешься ты сиротой.
— И куда мне потом? Во что? — обескуражено произнес, остановившись, Артур. — Все человеческое мне не чуждо.
— Этого не знаю. Хозяйка…
— А хозяина не видел? — не дал ему договорить Артур. — Серегу?
— Нет. Не был…
— Хозяин этот кормит хорошо, только странный продукт всегда присылает, — сказал другой строитель, высокий, пожилой, с бледно-желтым лицом и темными, будто накрашенными, бровями. По голосу Артур узнал Сталика. — Вот прислал, как его?.. Адвокадо. Может, думал, что испорченные?
— Авокадо, — пробормотал Артур. — Или аллигаторова груша.
— Эй, начальник! — послышалось издалека, со стороны кухни. — Кипит у тебя что-то.
Заглушая другие запахи, на кухне пахло уксусом. Чайник, который поставил Артур, уже выкипел. Пришлось налить воду снова.
Окно в доме напротив — тоже кухня, но настоящая, коммунальная. Там виден кто-то, сосредоточенно склонившийся над кастрюлькой. Даже понятно, что он варит пельмени. Кидает их в кастрюлю по одной штуке, будто считает.
"Плотный завтрак".
На остатках детской площадки с утра собирались местные наркоманы. По установившейся традиции стояли рядом с чахлым городским деревом с дуплом, заполненным окурками. Намыленный и еще один, Гера Никольский, по кличке Герыч. Так его звали чаще. Сейчас издали особо похожий на петербургского певца Шнура, только еще более простоватый лицом. Этот Герыч постоянно торчал во дворе, сидел под грибком, на железном ограждении возле газонов, или торопливо проходил, иногда почти пробегал со своей тростью. Несколько лет назад он покалечился, выпрыгнув с третьего этажа; непонятно, что ему тогда померещилось.
